Страница 75 из 86
— Говорите: «Герцог Браганский»,— перебил его Людовик.— Я не признаю мятежников.
— Итак, герцог Браганский, ваше величество,— холодно проговорил государственный секретарь, — посылает в Каталонское княжество своего племянника, дона Игнасио де Маскаренасо, чтобы оказать покровительство этой стране (а быть может, и завладеть ее независимостью), ибо он не прочь взять и над ней опеку. Между тем войска вашего величества находятся под Перпиньяном.
— Ну так что же? — спросил Людовик.
— Сердцем каталонцы скорее французы, чем португальцы, государь, еще не поздно вырвать опеку над ними у короля… у герцога португальского.
— Чтобы я стал поддерживать мятежников! Как вы смеете!
— Таково было намерение его высокопреосвященства,— заметил государственный секретарь.— К тому же Испания и Франция находятся в состоянии открытой войны, и господин Оливарес, не колеблясь, протянул нашим гугенотам руку помощи именем его католического величества.
— Хорошо, я подумаю об этом,— проговорил король.— Оставьте меня одного.
— Но, государь, каталонские Генеральные Штаты торопят нас, арагонские войска уже выступили против них…
— Посмотрим… Я приму решение через четверть часа,— ответил Людовик XIII.
Низенький государственный секретарь вышел недовольный, разочарованный. Его сменил Шавиньи, который нес папку, украшенную британским гербом.
— Жду приказаний вашего величества касательно английских дел, — сказал он.— Члены парламента под предводительством графа Эссекса заставили снять осаду Глостера; принц Руперт потерпел поражение в битве при Нью-Бери, что было весьма пагубно для его величества, английского короля. Парламент пользуется поддержкой крупных городов, портов и всего пресвитерьянского населения. Король Карл Первый взывает о помощи, которую королева не находит более в Голландии.
— Следует послать войска моему брату, английскому королю,— молвил Людовик.
Но ему захотелось ознакомиться с предыдущими бумагами, и, просмотрев заметки кардинала, он увидел, что тот написал собственноручно на первом обращении английского короля:
Надобно хорошенько подумать и подождать: Палата Общин сильна; король Карл рассчитывает на шотландцев,— они его предадут.
Надобно остерегаться. Некий военный, пришедший осмотреть Венсенский замок, сказал, что наносить удар монархам следует не иначе как по голове. Замечательно, прибавил кардинал, затем он вычеркнул это слово и заменил его словом страшно.
А ниже приписал:
Этот человек превосходит Ферфакса,— он разыгрывает из себя прозорливца; он будет велик.— В помощи отказать — потерянные деньги.
Тогда король сказал:
— Нет, нет, не надо торопиться, подождем.
— Но, государь, события не ждут, — заметил Шавиньи,— если гонец запоздает на час, английский король может погибнуть годом раньше.
— Разве дела у него так плохи?— спросил Людовик.
— В лагере индепендентов проповедуют республику с Библией в руке; в лагере роялистов спорят из-за первенства и смеются.
— Но нежданная удача все может спасти!
— Стюартам не везет, государь,— сказал Шавиньи почтительно, хотя и тоном, наводящим на размышление.
— Оставьте меня,— проговорил король с неудовольствием.
Шавиньи медленно вышел.
Тут Людовик XIII увидел себя в истинном свете и ужаснулся своему ничтожеству. Он оглядел вороха бумаг, стал рассматривать их одну за другой, — всюду его подстерегали опасности, и они становились особенно грозными, едва он пытался их преодолеть. Он встал и, переменив место, склонился над картой Европы или, точнее, набросился на нее: на севере, на юге и в центре королевства он нашел все свои страхи, собранные воедино; революции предстали перед ним в образе Евменид; в каждом краю дымился огнедышащий вулкан; ему послышались крики отчаяния королей, призывавших его, и гневные возгласы народов; он почувствовал, что земля Франции колеблется, разверзается у него под ногами: его слабый, усталый взор помутился, больная голова закружилась, и кровь волной прилила к сердцу.
— Ришелье!— крикнул он сдавленным голосом, звоня в колокольчик.— Пусть позовут кардинала!
И без сознания упал в кресло.
Когда король открыл глаза, приведенный в чувство нашатырным спиртом, которым смочили ему губы и виски, он увидел перед собой пажей, но они тотчас же удалились, и он остался вдвоем с кардиналом. Невозмутимый министр велел поставить свое кресло рядом с креслом короля и сидел теперь у его изголовья, точно врач возле больного, устремив сверкающий пронзительный взор на бледное лицо Людовика. Как только король немного оправился, Ришелье мрачным голосом возобновил страшный разговор:
— Вы звали меня, что вам угодно?
Людовик, который сидел, откинувшись на подушку, приоткрыл глаза, посмотрел на него и тотчас же поспешно зажмурился. Изможденное лицо кардинала с парой горящих глаз и острой седоватой бородкой, его скуфейка и мантия цвета крови и пламени — все это представилось ему воплощением нечистого духа.
— Царствуйте,— сказал он слабым голосом.
— Но… обещаете выдать мне Сен-Мара и де Ту? — продолжал непреклонный министр, наклонясь к королю, чтобы прочесть правду в его потухших глазах, — так жадный наследник преследует до самой могилы умирающего, следя за последними проблесками его воли.
— Царствуйте,— повторил король, отворачиваясь
— Тогда подпишите: на этой бумаге начертано: «Такова моя воля: взять их живыми или мертвыми».
Людовик, который по-прежнему сидел, откинувшись на спинку кресла, безвольно опустил руку на роковую бумагу и подписал.
— Сжальтесь, оставьте меня, я умираю! — пробормотал он.
— Это еще не все,— возразил тот, кого называют великим политиком.— Я не уверен в вас; отныне мне нужен залог, поручительство. Подпишите еще одну бумагу, и я вас покину.
Когда король приезжает к кардиналу, гвардейцам последнего оставаться при оружии; когда же кардинал является к королю, его гвардейцам стоять в карауле вместе с гвардейцами его величества.
Кроме того:
Его величество обязуется отдать кардиналу в качестве заложников обоих принцев, своих сыновей, как поручительство своей чистосердечной к нему привязанности.
— Моих детей! — воскликнул Людовик, приподнимаясь.— И вы осмеливаетесь…
— Предпочитаете, чтобы я удалился?— спросил Ришелье.
Король подписал.
— Все ли это наконец?— спросил он с глухим стоном.
Но это не был конец: ему уготовано было новое испытание.
Дверь неожиданно отворилась, и в комнату вошел Сен-Мар. На этот раз затрепетал кардинал.
— Что вам угодно, сударь?— спросил он, схватив колокольчик, чтобы позвать слуг.
Обер-шталмейстер был не менее бледен, чем король; и, не удостоив Ришелье ответом, он спокойно приблизился к Людовику XIII. Тот взглянул на него, как смотрит человек, только что приговоренный к смерти.
— Вам нелегко меня арестовать, государь, так как у меня под началом двадцать тысяч солдат,— сказал Анри д'Эффиа тихо и кротко.
— Увы, Сен-Мар, ты ли натворил все это?— спросил Людовик горестно.
— Да, государь, и я сам приношу вам свою шпагу, ибо вы, вероятно, только что предали меня,— сказал он, отстегивая шпагу и кладя ее у ног короля, который молча потупился.
Сен-Мар улыбнулся грустно, но без всякой горечи, ибо уже не принадлежал к этому миру. Затем он презрительно взглянул на Ришелье.
— Я сдаюсь, потому что хочу умереть,— молвил он,— но я не побежден.
Кардинал в ярости сжал кулаки, однако сдержался.
— Кто ваши сообщники? — спросил он.
Сен-Мар пристально посмотрел на Людовика XIII и приоткрыл рот, собираясь заговорить… Король опустил голову и испытал в это мгновение нечеловеческую муку.
— У меня их нет,— проговорил наконец Сен-Мар, сжалившись над королем.
И вышел из комнаты.
Он остановился в первой же галерее, где все дворяне и Фабер в том числе встали при его появлении. Он прямо направился к Фаберу и сказал:
— Сударь, прикажите этим господам арестовать меня.
Те переглянулись, не смея приблизиться к нему.