Страница 9 из 10
– Имя во сне не упомянуто. Обезвредить без имени.
Разослали по уездам расторопных фельдъегерей‚ замордовали ямщиков на трактах‚ чтобы скакали без промедления‚ доставили в столицу 23 тысячи 376 Шпильманов‚ каждого допросили с пристрастием‚ но злоумышленника не обнаружили.
– Он снова мне снился! – в гневе вскричал император. – Премерзейший тип с пейсиками‚ которые безусловно запрещены!
И топнул ногой в высочайшем гневе‚ отчего задрожала Австрия‚ затряслась Франция‚ а малые страны изукрасились на всякий случай флагами безоговорочного согласия.
– Ваше императорское величество‚ не соблаговолите отметить особые приметы злодея‚ вышедшего из границ повиновения?
– Приметы не выказаны. Наказать без примет‚ и немедля! Не то я тебя‚ министр двора‚ погоню с моего двора.
Рахмунес‚ идн‚ рахмунес!.. Собрали на плацу 23 тысячи 376 Шпильманов‚ выстроили в шеренги‚ вышел к ним министр двора‚ пуганый от полномочий‚ попросил по-хорошему:
– Шпильманы‚ не губите! Сознавайтесь ради малых моих детушек! Кто из вас‚ канальи‚ своевольничает в императорских снах? Говорите без утайки‚ уклонившиеся в крамолу‚ не то упеку до единого в вечные мерзлоты‚ безропотно и безотходно!
Спросили с почтением из шеренги:
– В вечные мерзлоты – к вечным работам?
– Именно! Для отрытия в недрах земли неисчерпаемых богатств.
– Отчего же всех до единого?
– Дабы наверное избавиться от нарушителя. Дерзнувшего коснуться Высочайшего сновидения!
В дальних рядах произошло шевеление. Вышел вперед некрупный еврей‚ покрутил золотистую пейсу‚ сказал с приличествующим поклоном:
– Вот он я‚ Ушер Шпильман. Имею обыкновение входить в посторонние сны.
Вскричал министр двора:
– Как же оно так?!
– Вот так. Снился полицейскому приставу‚ будто вытирал об него ноги‚ как о коврик‚ а сапоги во сне были нечищенные. Снился соседу-помещику‚ будто гнался за ним по полям и кричал: "Догоню – ущипну!.." Объявился во сне у господина губернатора‚ дым от цигарки пускал в сиятельный нос…
Эти слова задели министра за чувствительное место его ранимой души:
– Узрев... Возлюбленного монарха... В величайшем удручении... За содеянные вероломства полагается тебя смерти предать!
– За чужие сны не отвечаем‚ – ответил Ушер. – Мало ли кому что снится.
– Враг‚ враг! Варвар и кошмар!.. Да я тебя разорву‚ я тебя в клочья!
– Рвите‚ – согласился. – Хоть в клочья. Хоть как. Всё равно буду сниться. А может, и привидением обернусь.
Перепугался министр‚ лицом побелел‚ осанкой сник‚ ростом опал‚ и Ушер ему сказал:
– Знаете‚ что я посоветую? Не впускайте меня в ваши сны.
– Как же тебя не впускать? Во сне мы беспомощны. Даже само императорское величество.
– Так ведь и я беспомощен. Пусть его императорское величество не спит – не дремлет. Тогда не приснюсь...
Стемнело в комнате. Свеча погасла.
– История закончена. Спать‚ Иоселе.
Душа младенца недоступна пониманию. Маленький Иоселе лег на бочок‚ ладошку подложил под щеку, и с этой ночи начались злоключения. Забиралась во сны к ребенку всякая противность – солдаты с ружьями‚ казаки с саблями‚ бомбардиры при мортирах. Рослые и безбородые‚ дикие и могучие‚ набегали пауками на голенастых ногах‚ лопатки рычагами ходили по спинам, – не укрыться в тайниках одеяла. Солдат поблескивал штыком‚ казак целился пикой‚ бомбардир прикладывал фитиль к пушке‚ чтобы пальнула‚ – Иоселе подскакивал на матраце и вскрикивал от страха:
– Тателе‚ мамеле!..
– Не плачь‚ сынок‚ – успокаивал Ушер и для пущей убедительности брал в руки кочергу: – Вот я приснюсь тебе и наведу порядок.
Иоселе задремывал у отца на руках‚ видел во сне штыковой бой‚ кричал в ужасе:
– Тателе! Приснись поскорей‚ ты же можешь!..
Ушер старался изо всех сил‚ отчего снился Блюме‚ любимой жене своей‚ снился соседям по ближним и дальним улицам; даже полковые дамы из расквартированной поблизости инфантерии разглядывали‚ будто наяву‚ рыжекудрого красавца‚ а их мужья бессильно сжимали кулаки во снах‚ усматривая его безразличие при всеобщем дамском поползновении‚ – на дуэль не вызовешь, в рядовые не разжалуешь, на Кавказ не сошлешь. Все в округе видели по ночам Ушера‚ но в сны к Иоселе он пробиться не мог‚ чтобы уберечь и защитить.
Спрашивал с надеждой по утрам:
– Я тебе не снился?
– Нет‚ – плакал Иоселе. – Приснись, тателе, ну приснись!..
Не спал допоздна от страха ночей. Таращил в темноту глаза. Худел. Иссыхал. Трепетал – бабочкой на стекле. Не надеялся уже на отца, и Ушер иссыхал тоже.
В одну из ночей Иоселе сказал обреченно:
– Видел во сне турка. Бежал на меня и штык наставлял. А спасать было некому...
– Холеру ему в пупок! – всполошилась Блюма‚ жена Ушера. – Этого нам не хватало...
Пошли к старой Цирле‚ которая разменяла полтора века и пережила всех стариков в губернии‚ выставили на стол угощение‚ сообщили про удивительные сновидения. Цирля не могла вдеть нитку в иголку‚ но завтрашний день видела, как вчерашний.
– Турок со штыком?.. – переспросила. – Кому как‚ а еврею не к добру. Невыплаканные слезы отцов отольются у их детей.
И родители стали беспокоиться за Иоселе...
...шла война.
Залегли на пути горы.
Гремливые потоки пенились на перекатах‚ холодя ноги.
Солдаты в окопах промерзали до костей‚ и Иоселе Шпильман промерзал тоже. От ледяной стужи и леденящей тоски.
– Вбый турка! – кричал унтер‚ но Иоселе не мог‚ не получалось: боязлив и робок сердцем.
Туча наползала на тучу – полыхнуть огнем. Земля сотрясалась от топота сапог на марше‚ а на привале наваливалось отчаяние и рушило наземь. Полынь в горле. Удручение в сердце. Сухари в ранце. Тени за ночь пристывали к телам‚ не желая отпадать с рассветом‚ нехотя оттаивали к полудню‚ и лишь тень Иоселе пугливо жалась к хозяйским ногам. На привалах под ее прикрытием гомозились непуганые голуби; Иоселе сыпал им сухарные крошки‚ а они их подбирали‚ будто расклевывали на земле его подобие.
– Вбый турка‚ вбый‚ вбый! – требовал унтер и утеснял Иоселе‚ понуждал коленом под зад‚ когда не замечало начальство‚ а колено у него было каменное.
Вся рота называла его "Иоселе‚ вбый турка"‚ вся рота потешалась над слабосильным новобранцем‚ изнуренным холодами и скорбью‚ а он был младенцу подобен‚ младенцу‚ подброшенному к чужому крыльцу‚ у порога недоброго жилища. Иоселе лежал на спине долгими ночами‚ взглядом‚ мыслью‚ тоской пробивался в небеса‚ а оттуда в небеса небес в ожидании отклика‚ совета‚ поручения‚ – вот человек‚ прикованный к ранцу, штыку и прикладу. Слеза запекалась в глазу‚ мешая смаргивать. Желчь разливалась по округе в горечи прегорчайшей. Отчаяние сотрясало миры‚ стоном отзываясь в горах. Истаивали вокруг сожаления‚ ненависть оголяла сердца‚ а он шептал истово сказанное во дни позабытые: "Опротивела душе моей такая жизнь..."
Ядром оглаживало. Картечью щекотало. Пулей дырявило. Подсаживался на привале справный солдат Ваня Ключик‚ ростом низок‚ норовом петушист‚ говорил с пониманием:
– Спрашивай бывалого‚ Ося‚ а тебе ответят.
– Где правда‚ Ваня? Правда где?..
– Правду ему... Всё правда. И то‚ и это. Вся наша жизнь, Ося, сплошное совпадение. Уходишь на войну – не оборачивайся. Обернешься – побежишь назад, к мамке своей.
– Для чего умирать не в свой срок? Для чего, Ваня?..
Этого солдат не знал‚ но знал он иное:
– Не пугайся своего страха‚ Ося. Подойди и дотронься до него. Первого убить всегда боязно – потом полегчает.
Турок подступал‚ бил без милости‚ свиреп и неуступчив в рассыпном строю‚ а унтер подкручивал ус‚ натирал штык салом‚ чтобы легче входил‚ кричал зычно:
– Вбый турка‚ ну вбый, хвороба тоби у пузо!
И тыкал кулаком в бок‚ а кулак у него был железный.
– Ты пой‚ Ося‚ ежели страшно‚ – поучал Ваня Ключик‚ сметлив и проворен. – Громко пой‚ когда в атаку пойдем. Только глаза не жмурь.