Страница 8 из 10
– Не дышите на зеркала, – умолял заказчиков. – Не захватывайте руками! Они от этого слепнут...
В один из дней прискакали гайдуки‚ заломили руки‚ отвезли к паночке, жизнь проводящей в прелестях, потехах и танцеванье. Вышла к нему в постельных одеждах‚ коварна и обольстительна, и Ушер потупился‚ дабы не согрешить в помыслах от злого очарования.
– Видишь мои зеркала?
В углу лежали осколки – великой грудой. Может, она их била‚ недовольная видом своим‚ а может, лопались от гневного ее взора.
– Правда ли, что твои зеркала приукрашивают женщин‚ отчего хорошеют безмерно к приходу мужей?
Ушер кивнул головой.
– Правда ли‚ что это способствует деторождению?
Снова кивнул.
– Изготовь для меня зеркало вожделения‚ – повелела паночка‚ потакая желаниям. – Чтобы подвигало к шалостям Амура. Сделаешь – озолочу. Не сделаешь – сгоню всех со своей земли. И кладбище ваше разорю.
Ушер побежал к раввину:
– Беда‚ ребе!..
Старый раввин молился всю ночь‚ а наутро сказал:
– Сделай ей зеркало.
Далее – противоречиво. Далее – многие несообразности‚ из которых выберем самые достоверные. Рассказывают: паночке полюбилось ее отражение в зеркале, толпой пошли воздыхатели с их шалостями, и она оставила местечко в покое. Уверяют: паночка осердилась и приказала распахать кладбище‚ но когда гайдуки приблизились к могиле наставника‚ родившегося с кипой на голове‚ пали их волы‚ пали лошади‚ пали бездыханными они сами. Утверждают со слов очевидцев: зеркало отразило нутро паночки‚ скрытое от всех, ненасытную ее похотливость, отчего обернулась в козлоподобного демона‚ не отбрасывающего тени‚ и ускакала в пустыню...
Облако наползло без спешки со стороны кладбища‚ провисло до спелых подсолнухов‚ спрыснуло обильную морось на истомившиеся на припеке посевы. Подсолнухи опустили отяжелевшие головы и увидели человека на тропе‚ тощего‚ иссохшего‚ который лежал ничком‚ без движения. На нем был драный балахон из мешка‚ голову укрывала соломенная шляпа с объеденными полями‚ словно их сжевала коза‚ ноги в опорках запеклись кровавыми отметинами. Подсолнухи покачивали головами на ветру‚ как осуждали или печалились‚ но помочь несчастному не могли‚ и он пролежал до заката без надежды на снисхождение.
На него наткнулись по случаю‚ засуматошились‚ растормошили‚ омочили водой иссохшие губы. Поднял с усилием голову‚ задал непростой вопрос:
– Попраны ли надежды?
– Попраны‚ – ответили. – Но частично.
– Это мы отладим...
Его принесли в крайний дом‚ и Блюма‚ жена Ушера‚ выставила на стол миску крупяного супа‚ густо заправленного картофелем для основательного насыщения‚ – бедность диктует вкусы.
Зачерпывал понемногу. Пережевывал не спеша. Насытился‚ зарозовел‚ вновь задал вопрос:
– Чудеса случаются?
– Какие у нас чудеса...
– И это поправим.
Поднял глаза к потолку‚ прикрыл ладонью и запел. Нежданно переливчатым голосом‚ пробиваясь в высоты высот‚ жалуясь‚ тоскуя, восторгаясь и завораживая. Сбегались женщины с ребятишками. Сходились мужчины. Толпились в дверях‚ протискивались внутрь‚ заслоняли свет в окошках. Пришла даже старая Цирля‚ одолев с натугой переулок; даже ребе приоткрыл окно в доме‚ а младенцы выпустили изо рта материнскую грудь‚ зачарованные дивными звуками.
Голос устремлялся ввысь‚ как путь прокладывал‚ каждого тянул за собой во врата трепета‚ словно наступила суббота в неурочный день. Дом песней полнился. Радость восходила к небесам. Родник пробивался через завалы под сладкозвучное пение‚ гул живой воды – через запруды‚ затапливая печаль‚ орошая засушливые души‚ восторгом наполняя сердца‚ страстным желанием прильнуть к источнику‚ вознося на такие вершины‚ которых не помышляли достичь прежде. Пол отдалялся. Крыша раздвигалась. Солнце скакало шаловливым барашком‚ звезды опадали росной капелью‚ изумрудами украшая травы. А они переглядывались в изумлении‚ удостоившись минутного озарения: где горечь вчерашнего дня? – за горечь принимали жизненные необходимости‚ оказавшиеся незначительными.
Лица сияли. Чувства обновлялись. Дыхание становилось неслышным. Были ли слова у той песни? Каждому достались свои.
Замолчал‚ сказал тихо:
– Кому дано – отработай...
И все нехотя опустились на землю. Покрутили головами. Спросили несмело:
– Это чего было?
– Чудо‚ – ответил. – Обещанное. Плохо – это теперь плохо‚ а хорошему конца нет.
Усомнились. Переглянулись:
– Проясни.
И он прояснил:
– Жил скрытником. Жил затворником. Наказывал себя за желания. Бил по щекам за недостойные помыслы. Сокращал порции еды в уморении плоти. Пол не подметал, стены не белил. Спал на малом сундуке‚ свесив во сне ноги. Не слушал пение птиц и журчание ручейков, ибо радость ведет к легкомыслию. Пошел к ребе‚ спросил: "Что еще сделать‚ чтобы приблизить приход Освободителя?" Ребе ответил: "Купи кровать и пообедай..." Вы меня поняли?
Они не поняли.
– Злодейства за вами не оказывается, но этого мало. Мало Ему этого.
Опять не поняли.
– Прискучили Ему ваши стенания. Призвучили жалобы с воздыханиями. Предстаньте с веселием – это так просто!
– С утра и начнем...
И снова усомнились.
Подкормили его‚ подлечили раны на ногах; наутро собрался в путь‚ сказал Ушеру:
– Передай сыну своему... Жил на свете человек‚ который отправился на борьбу с силами нечистоты. Пением очищать вселенную.
– У меня нет сына. Одни дочери.
– Это мы поправим...
Первая в жизни удача – она самая главная: где‚ когда‚ у каких родителей появиться на свет. Иоселе родился у Ушера-зеркальщика‚ к Иоселе пристыла его душа‚ и Ушер сына баловал‚ не оставляя просьбы без исполнения. Иоселе сидел по вечерам на кровати‚ не укладывал голову на подушку до прихода отца‚ а Ушер спешил домой‚ бросая дела с заботами. Сын расстегивал пуговицу на его рубахе‚ запускал внутрь ладошку‚ и идише-тате промурлыкивал в наслаждении: "Тридл дидл‚ дидл дудл‚ о-ля-ля..." А затем принимался за очередную историю – выдуманную‚ не совсем выдуманную‚ совсем невыдуманную‚ ощущая по шевелению ладошки интерес ребенка‚ испуг его или восторг. Блюма‚ жена Ушера‚ с умилением поглядывала на них‚ приткнувшихся друг к другу‚ проговаривала шепотом известное всякому: "Еще больше‚ чем теленок хочет сосать‚ корова хочет его кормить". Потом Иоселе засыпал и виделись ему сны легче тени‚ как по податливым облакам лез на небо‚ по облакам-перинам‚ где дожидались его пестрые радости.
Было в один из вечеров. Взялся Ушер за сочинение истории‚ которая в переложении с киндер-майсе на вундер-майсе‚ с детского языка на волшебный звучала примерно так:
– Вот рассказ реб Ушера‚ сына реб Шолема‚ о маловероятном и неотвратимом‚ будто ручей в ручье‚ зеркало в зеркалах... Встал с постели грозный император‚ выкушал яйцо всмятку‚ гренки с маслом‚ запил сладким чаем‚ сказал министру двора:
– Снился мне нынче некий Шпильман. При пронырливых оборотах. Найти и обезвредить.
А камердинеры затянули его в мундир – не вздохнуть.
– Ваше императорское величество‚ не соблаговолите сообщить адрес дерзостного нарушителя?
– Адрес во сне не указан. Обезвредить без адреса.
И приступил к утверждению высочайших рескриптов‚ дабы привести в любовь и послушание столь пространное государство.
Выпустили секретный указ "Об отвращении вредных для империи поступков..." Разослали по губерниям титулярных советников‚ перебрали народы по городам и весям‚ обнаружили 23 тысячи 376 Шпильманов мужского пола старше тринадцати лет‚ которые отвечали за свои поступки перед земным и небесным правителем.
– Он мне опять снился‚ – сказал император поутру. – Злокозненный иудей в ермолке‚ ношение которой не дозволено.
Встал у окна‚ нахмурил брови – даже живность в лесах охватил трепет‚ рыб в реках‚ птиц в поднебесье‚ а о министре двора и говорить нечего.
– Ваше императорское величество‚ не соблаговолите раскрыть имя строптивого Шпильмана‚ дабы прибегнуть к решительным мерам понуждения?