Страница 16 из 26
А у Веры Павловны Новоселов радости не вызвал. Наоборот.
— Это что же такое?! В такой мороз! Кто тебе разрешил? Новоселов, перестань сейчас же! Где ты был? Я кому говорю!
Но бронебойная очередь запрещений и вопросов не задела Новоселова. Он приближался все так же медленно и молча. Остановился.
— Где ты его ухитрился купить? — отчаянным голосом спросила Вера Павловна.
Новоселов махнул в сторону гастронома:
— Тама… — Один глаз его был в тени шапки, а другой, синий и блестящий, преданно смотрел на учительницу.
— Не смей есть мороженое! Ангину хочешь получить?
— Не бросать же теперь уж, — рассудительно заметил Новоселов и нахально откусил почти полпорции.
В толпе заныли:
— Новосел, обжора…
— Дай лизнуть…
Новоселов щедрым жестом, не глядя, протянул эскимо. Оно прошло по рукам, как эстафетная палочка.
— Вера Павловна, вам оштавить? — пробубнила закутанная девчонка.
— Оставьте меня в покое, мучители, — скорбно сказала Вера Павловна.
Валька засмеялся и зашагал вдоль чугунной заиндевевшей решетки газона.
Парикмахерская находилась на улице Павлика Морозова. Последний раз Валька был здесь в середине октября. Моросил серый дождик, а к зеркальной витрине парикмахерской прилипли желтые березовые листья. На громадном стекле витрины белели надписи: «Мужской и женский зал. Стрижка, перманент, окраска волос, бороды и усов. Маникюр». Кроме того, там был изображен лупоглазый красавец с аккуратным пробором.
Но вот что значит не стричься два месяца! Оказалось, что за это время парикмахерская исчезла.
Не было синей вывески. Пропали белые надписи. Над знакомой дверью блестели незнакомые слова, составленные из трубчатых стеклянных букв:
МОЛОДЕЖНОЕ КАФЕ «БРИГАНТИНА»
А в витрине Валька увидел натянутый на раму холст, на котором был изображен масляными красками грузный трехмачтовый парусник. Очевидно, художник считал, что это и есть бригантина.
Валька не успел даже удивиться и подосадовать, что парикмахерской нет на старом месте. Парусник сразу привлек его. Не красотой привлек. Наоборот. Это была какая-то баржа, к которой добавили мачты с раздутыми, как пузыри, парусами. Видимо, художник разбирался в парусах, как Валька в кибернетике.
Оставалось пожать плечами и пойти на поиски другой парикмахерской.
А Валька стоял.
Все-таки картина чем-то привлекала. Было в ней среди разных нелепостей что-то верное и хорошее.
Что?
Не мог Валька понять.
Художник знал какой-то секрет, а Валька не знал.
Он зажмурился, подождал несколько секунд и широко распахнул ресницы. Нет, не помогло. Трехмачтовый парусник берег свою маленькую тайну.
Валька отвел глаза и тихонько плюнул с досады. Его прозрачное отражение в стекле тоже плюнуло и сморщилось. Валька глянул на него сердито. И тут заметил еще одно отражение — девушку в вязаной шапочке и в пальто с воротником, похожим на меховой калач.
Шапка и пальто были незнакомыми, а лицо — знакомым. Оно смотрело из стекла на Вальку весело и слегка удивленно.
— Ой, здравствуйте! — сказал он и обернулся.
— Здравствуй, — сказала она. — А я иду и вижу: кто-то знакомый на себя любуется.
Валька немного смутился.
— Я не на себя. Вот на него. — Он кивнул на парусник.
— Нравится?
— М-м… — Валька сморщил нос и помотал головой.
— Почему? А по-моему, ничего.
— Неправильно нарисовано, — сказал Валька. — Смотрите, написано: «Бригантина». Разве бывают трехмачтовые бригантины?
— Честное слово, не слыхала, — призналась она.
— Они всегда двухмачтовые, — объяснил Валька. — Бригантина — значит шхуна-бриг. На фок-мачте прямые паруса, на гроте — гафельный. И топсель. А стакселя! Они так никогда не раздуваются. Они же крепятся на штагах, а штаги…
Валька замолчал, потому что увидел: она смеется. Смеется и поднимает руку, словно хочет защититься от него вязаной варежкой.
— Бегунов, пощади! Я же ни капельки не понимаю…
Валька на секунду растерялся. Чтобы как-то закончить
разговор, он пробормотал:
— В общем, это, наверно, трехмачтовый барк, — и рассмеялся. В самом деле, получилось смешно.
Она сказала:
— Верю вам, капитан. Но… тебе в какую сторону?
— Хоть в какую. Мне одинаково.
— Я живу на Пушкинской.
— По пути, — соврал Валька. Почему-то ему не хотелось прощаться. Но о чем говорить, он тоже не знал и шагал, молча глядя под ноги.
— Кажется, подорвала я свой авторитет, да? Учительница географии — и не знает, какие паруса на бригантине. Стыдно.
— Что вы… — неловко утешил Валька. — Это же необязательно. Паруса — это раньше было…
— Ну, не скажи, — возразила она.
Они свернули на улицу Качалова. Навстречу потянул ветер. Не сильный, но обжигающий лицо. В нем были миллионы игольчатых невидимых льдинок.
— Ой, я подниму воротник, — услышал Валька. — Подержи, пожалуйста, сумку.
Сумка была совсем не зимняя. Из белой клеенки с крупными черными кольцами. С такими летом ходят на пляж. Какой-то увесистый груз распирал клеенку острыми углами.
— Вот и все. Давай ее…
— Я сам буду нести, — сказал Валька.
— Она ведь тяжелая.
— Ну и что?.. И не тяжелая нисколько.
— Есть еще «лыцари» на Украине, — улыбнулась она. — Впрочем, неудачное сравнение. На Украину здесь не похоже, верно?
— А вы были на Украине?
— Только в Крыму. На раскопках в Херсонесе. Когда училась.
— Я думал, вы там жили, — сказал Валька.
— Почему? Разве я похожа на украинку?
Валька замялся:
— Нет… Не знаю. Только имя.
— А-а… Это дедушка виноват. Интересный был дедушка. Гоголя любил ужасно. Папу в честь Гоголя Николаем назвал, а когда я появилась, стал просить: пусть будет Оксана. Вот и получилась Оксана Николаевна Галина. Деду на радость, ученикам на горе.
— Не на горе, — сказал Валька.
Дальше целый квартал они шагали молча. У Вальки мерзли пальцы, и он часто перехватывал сумку из руки в руку.
— Понесем по очереди, — предложила Оксана Николаевна.
— Нет, я сам.
— Все-таки она тяжелая. Там две пары коньков с ботинками.
— Разве каток уже открыт? — удивился Валька. — Ведь рано.
— Я не с катка. Я от товарища, — сказала она. — Это мой бывший одноклассник. Знаменит тем, что великолепно точит коньки. Раньше мы к нему даже в очередь записывались. Важничал он ужасно. Объявлял часы приема.
Валька засмеялся:
— А сейчас?
— Сейчас у него всего два заказчика: я и Сережа, мой брат.
— Брат? — почему-то удивился Валька.
— Да, братишка, — сказала она. — Мой оруженосец. Мы с ним вместе на каток ходим.
— Наверно, большой уже… — полувопросительно заметил Валька.
— Да нет… То есть конечно. В четвертом классе. Кстати, в нашей школе учится.
Они опять замолчали. Хруп-хруп, хруп-хруп — скрипели на снежном тротуаре подошвы.
— Оксана Николаевна, — осторожно заговорил Валька, — а тот вопрос… не решился?
— Какой вопрос, Бегунов?
— Про классного руководителя. Вы у нас не будете?
— Ну что ты! У меня уже давно шестой «А».
— У-у, — сказал Валька.
— Вы разве не знали?
— Ничего мы не знали… А в шестом «А» все жулики. Они, говорят, у нас пять кило цветного лома свистнули, — сказал Валька. — Вы с ними наплачетесь.
— Ну, Бегунов! — воскликнула она и начала смеяться. Смех вырывался из-под воротника клубочками пара.
Валька не улыбнулся.
— А чем у вас в классе плохая жизнь? — спросила Оксана Николаевна уже спокойно. — Вами же сама Анна Борисовна занимается.
— Она занимается, — сказал Валька.
— А что?
— Ничего, — вздохнул Валька. — Занимается…
— Она очень опытный педагог.
— Ага, — сказал Валька.
— Вы, по-моему, просто не хотите ее понять.
— Наверно, — сказал Валька и отвернулся. Они проходили мимо большого магазина. За широкими окнами продавщицы развешивали гирлянды елочных шаров. В одной из витрин девушка в синем халатике прилаживала ватную бороду молодому симпатичному манекену: превращала его в Деда Мороза. Манекен терпел и натянуто улыбался.