Страница 22 из 27
— А где он, ваш корабль-то? — недоверчиво сказал Минька.
— Да вот он, вот! Давайте руки… — И Рыкко толстыми, как черные огурцы, пальцами начал укладывать нам в ладони бумажки. Будто черные метки!
Это были кораблики, вырезанные из вымазанной сажею бумаги. Силуэтики. Невесомые…
— Издеваешься, да? — сумрачно сказал Коптилка и хотел скомкать бумажку.
— Да вы не сомневайтесь! — Рыкко прижал лапы к покрытой волосами груди. — Это он и есть, мой корабль. Только сейчас в таком виде, для удобства. А захотите полететь — приклейте к стенке и дыхните на него. И он превратится в тот самый. Вот… клянусь всем существом-веществом-естеством!
И мы почти поверили.
Только Локки не поверил.
— Но он же был один! А здесь целых ц-девять!
— Это для удобства. Чтобы у каждого был на всякий случай. А захотите лететь вместе — склейте их, еще прочнее будут… Оно ведь как в природе-то! Один и множество — это часто одно и то же. Называется «диалектика». Вот он знает… — Рыкко глянул на Голована.
Голован смотрел исподлобья.
— А как же ты сам-то будешь без корабля? На этой тарахтелке с крыльями до астероидов скоро не доберешься.
— Доберусь, если надо, у меня опыт… А с другой стороны, что мне там делать одному-то? Устроюсь, может, в другом месте… Ну, не поминайте лихом! — Он помахал черной пятерней над заросшей макушкой, повернулся и тяжело побежал к дельтаплану. И все уменьшался в размерах.
Дельтаплан затрещал. Взмыл и пропал.
Мы поразглядывали кораблики.
— Не такие уж они черные, — сказал Минька.
И правда, корабельные фигурки были, скорее, темно-синие. На них что-то поблескивало — будто прилипли сахарные крупинки. А обратная сторона — вообще желтая, как простая оберточная бумага.
Мы спрятали кораблики в карманы рюкзаков. Опять надели на плечи брезентовые лямки. И с этого момента началась настоящая Дорога.
СЕМЬ ПАР ЖЕЛЕЗНЫХ БАШМАКОВ
Если смотреть по протяженности времени, то главное место в этой истории должна занимать именно Дорога. Столько она тянулась! И столько на ней случилось!
И по стольким разным краям прошли мы по ней…
Иногда она пролегала по бесконечному арочному мосту, повисшему в пустоте, среди созвездий. И тогда на нас опять дышал космос. Дышал настоящим холодом, не то что на астероидах. Иногда она вела нас по каньонам — такая глубина была там, что небо казалось узкой щелью. Порой мы шли по краю воронок, где пространство завихрялось и уходило в черную глубину… Но бывало и так, что Дорога превращалась в обычный проселок среди лугов и перелесков. С ромашками в колеях. И тогда было замечательно: бабочки, всякие пичуги в листве, а в небольшом отдалении — деревни с колокольнями и мельницами…
А случалось, что мы шли по широченным каменным плитам. По сторонам от дороги стояли белые и желтые развалины с колоннами и разбитыми статуями, Навстречу нам попадались устало бредущие воины в древнеримских доспехах. В одиночку и группами. На нас они не обращали внимания. Кажется, даже не видели.
Впрочем, встречали мы (и нагоняли) и всяких других людей. Крестьян с мешками и сеном на телегах, смуглых мудрецов с белыми бородами, в тюрбанах и халатах; конных рыцарей, чьи латы брякали, как большие бидоны брякают крышками; бродячих музыкантов со скрипками и помятыми трубами; мужчин и женщин из неизвестных нам племен — в странных нарядах и головных уборах; солдат из непонятно каких армий; художников с мольбертами и растрепанными волосами… И много еще кого повидали мы на Дороге. Мы не удивлялись. Здоровались — нам иногда отвечали.
Детей было мало. Чаще всего — малыши у женщин со строгими лицами. Женщины эти всегда шли прямо, как по натянутой нити, смотрели только перед собой. Им все уступали путь.
А еще были замурзанные пацанята и девчонки в цыганских таборах. Они с шумом и любопытством обступали нас.
Цыгане нас кормили и разрешали ночевать под навесами. Это было здорово! Потому что чаще всего приходилось проводить ночи под открытым небом. Иногда мы разжигали костер. А бывало, что умаемся, свалимся у обочины, прижмемся друг к другу и сразу засыпаем.
Изредка нас обгоняли странного вида машины. Они были похожи на причудливые паровозы с большущими медными шестернями по бокам и трехэтажными надстройками. Ехали они, конечно, не по рельсам, а просто так. Кто там внутри, мы не разглядели ни разу.
И лишь однажды мы видели обыкновенный автомобиль. Это был «КамАЗ», груженный доверху березовыми дровами. И номер его — «ТЗМ 52–52». Кирилка обрадовался и сказал, что это хорошая примета…
Хлеба нам хватило дней на двадцать. Отломишь горбушку, а потом смотришь — буханка опять почти целая. Но в конце концов «эта лафа кончилась», как выразился Коптилка. Мы стали просить еду в окрестных деревнях и у тех, кого видели на Дороге. Надо сказать, нам редко отказывали. Наша матросская форма как-то незаметно превратилась опять в ту одежду, которая была у нас на астероидах. Локки шагал теперь в своей одеяльной накидке с прорезью для головы. Она была надета поверх рюкзака.
К тяжести рюкзаков и обуви мы постепенно притерпелись. Правда, иногда все же брали у Аленки и Локки рюкзаки — пусть отдохнут. А случалось, брали и у Кирилки. Он, конечно, с твердым характером, но силенок-то… Один раз я хотел взять рюкзак у Веранды: все же девочка. Но она, конечно, сказала «пфы».
Бывало, что шли мы и ночами. Мне почему-то очень запомнилось, как Дорога тянулась по ночному еловому лесу. Кругом была сплошная чернота, мы ступали в песчаных колеях наугад. Пахло хвоей и грибами. А высоко-высоко в темносинем небе чернели острые вершины и между ними переливались голубые и белые звезды. Такие далекие, уже совсем не наши…
Несколько раз наступала осень, а потом зима. Добрые тетушки в придорожных хуторах собирали для нас теплые куртки, штаны и шапки. А один раз мы даже получили овчинные полушубки — старые, но теплые.
Замаскированные под кроссовки башмаки снимать было нельзя. Но мы надевали поверх них взрослые подшитые валенки. А если валенок не было, обматывали ноги тряпками.
И шли, шли, шли…
Зимой мы строили для ночлега снежные хижины. Или — чаще всего — ночевали в тавернах, что попадались на пути — в таких старых приземистых домах, где было шумно, тепло и пахло всякой едой. Там распоряжались толстые решительные хозяйки. Нас они встречали по-доброму. И поесть дадут, и покажут место, где можно улечься на ночь, и потом еще на прощанье положат в рюкзаки хлеба или пирожков…
Но зимы были недолгие. Смотришь — опять весна, а за ней гудящее шмелями и рокочущее грозами лето. Когда тепло — совсем другая жизнь. И ягод можно набрать у края Дороги, и яблок нарвать в садах, что часто тянутся по обочинам, и молока попросить у пастухов. И все люди летом на Дороге добрее.
Но не думайте, что мы то и дело видели людей. Порой Дорога на долгие недели оставалась пустынной. То голая степь, то ущелья и чащи, то опять висящие в пустоте мосты. Или совсем непонятные пространства, где в темноте как бы пересекалось множество плоскостей. Словно мы букашки и движемся по громадным листам черной скомканной бумаги. Чтобы не запутаться, не пропасть, мы крепко держались за руки… И когда после такого пути мы выбирались под солнечный свет и снова встречали кого-нибудь, это было счастье. Казалось даже, что мы уже на Земле.
Но нет, мы были не на Земле. Доказательство — то, что мы не взрослели.
Мы теперь уже редко думали: что будет дальше? Шли и шли.
Иногда нам было легко и весело. Дурачились, поддразнивали друг друга, пели песенки, которые придумали на корабле, и сочиняли новые. Без досады, со смехом вспоминали Рыкко.
— Вообще-то он ничего мужик, только слишком заводной, — говорил Коптилка. — Верно, Алик?
Полосатый жираф Алик у него на руках согласно мотал ушастой и рогатой головкой на гибкой шее. Улыбался широким ртом. Блестел глазами-пуговками. Кстати, не всегда Алика нес Коптилка. Мы тоже несли, по очереди.