Черная книга

— Да что угодно, — повторил Торренс. — От группового секса до пистолета. Скажи, что тебе надо.

— Как насчет часов? — Ребус начал заводить свои часы. — У моих завода хватает, кажется, на час-другой.

Торренс посмотрел на часы Ребуса.

— «Лонжин», — сказал он, правильно произнеся французское слово. — Ты же не собираешься их выкинуть. Отдай, пусть почистят, и будут как новые. Кстати, я, может быть, поменял бы их тебе на «Ролекс»…

— Значит, продаешь паленые часы?

— Я разве это сказал? Не помню такого. Что угодно, Джон. Все, что попросит клиент. Попросит — достану. — Торренс подмигнул.

— Слушай, который час на твоих?

Торренс подтянул рукав пиджака. Часов у него не было. Ребус задумался: сеанс в салоне он не пропустил, Дик остался ждать его в коридоре. И потом, у него еще оставалось время на пинту-другую, прежде чем двигать домой. Они выпили по две… нет, по три. Похоже, он опаздывает. Он помахал бармену и постучал пальцем по часам.

— Двадцать минут девятого, — ответил бармен.

— Мне нужно позвонить Пейшенс, — сказал Ребус.

Но телефон в зале был занят — кто-то улаживал свои любовные дела. Кроме того, трубку утянули в женский туалет, чтобы не мешал шум в баре. Телефонный шнур натянулся, как тетива или гаррота, готовый удушить всякого, кто попытается войти в туалет.

Ребус немного подождал, потом принялся разглядывать телефон на стене. Какого черта! Он нажал на рычажок и тут же смешался с толпой клиентов. Из женского туалета появился парень и с грохотом повесил трубку на место. Порылся в карманах в поисках мелочи, ничего не нашел и двинулся к стойке.

Ребус рванул к телефону. Снял трубку, но сигнала не услышал. Попробовал еще раз. Потом попробовал набрать номер. Ничего. Видимо, что-то сломалось, когда парень шарахнул трубкой. Вот говно на палочке! Времени почти половина девятого, а чтобы добраться до Оксфорд-террас, нужно не меньше пятнадцати минут. Он дорого заплатит за это.

— По твоему виду тебе срочно надо выпить, — сказал Дик Торренс, когда Ребус присоединился к нему за стойкой.

— Знаешь что, Дик? — сказал Ребус. — У меня не жизнь, а черная комедия.

— Да ладно. Все лучше, чем трагедия, а?

Ребус попытался сообразить, в чем разница.

В квартиру он вернулся в девять двадцать. Наверное, Пейшенс приготовила ужин на четверых. Наверное, прождала минут пятнадцать, прежде чем сесть за стол. Еще минут пятнадцать держала его порцию теплой, а потом выбросила. Если на ужин была рыба, то она досталась коту. Если нет, то содержимое его тарелки стало частью компостной кучи в саду. Такое случалось. Даже слишком часто. Но почему-то повторялось снова и снова, и Ребус не был уверен, что его рассказ о встрече со старым другом и остановившихся часах возымеет магическое действие.

Ступеньки, которые с улицы вели вниз, в квартиру с садиком, были стертые и скользкие. Ребус шел осторожно, а потому не сразу заметил в свете уличного фонаря большую спортивную сумку, которая стояла на тростниковом коврике перед входной дверью. Это была его сумка. Он расстегнул молнию и заглянул внутрь. Поверх одежды и пары туфель лежала записка. Он прочел ее дважды.

Не пытайся открыть дверь — она на задвижке. Дверной звонок я тоже отключила и сняла телефонную трубку до понедельника. Следующую порцию твоего барахла выставлю за дверь в понедельник утром.

Подписи не требовалось. Ребус длинно присвистнул, потом попытался вставить ключ в скважину. Безрезультатно. Нажал кнопку звонка. Никакого звука. Потом предпринял последнюю попытку: присел и заглянул в квартиру через щель в почтовом ящике. Прихожая была погружена в темноту, и никакого света из комнат тоже не пробивалось.

— Возникли неожиданные обстоятельства, — крикнул он. Тишина. — Я пытался звонить — было занято. — По-прежнему тишина. Он прождал еще несколько секунд, надеясь, что хотя бы Дженни нарушит молчание. Или Сьюзен, она была еще та заноза. И сердцеедка, судя по виду. — Прощай, Пейшенс, — крикнул он. — Прощай, Сьюзен. Прощай, Дженни. — Тишина. — Мне очень жаль.

Так оно и было на самом деле.

— Вот выдалась неделька, — пробормотал он себе под нос, поднимая сумку.

В утро воскресенья под тусклым солнцем и на резком ветру Эндрю Макфейл добрался до Эдинбурга. Он так долго здесь отсутствовал, что почти не узнавал города. Кругом все изменилось. Он прилетел несколько дней назад и все еще чувствовал смену часовых поясов — и удар по карману (вздутые лондонские цены оказались для него неприятным сюрпризом). Он прошел пешком от автобусной станции до Лит-уок в Бротоне. Путь был недолгий, но каждый шаг давался тяжело, хотя сумки у него были легкие. В автобусе он спал плохо, но в этом не было ничего нового: он уже не помнил, когда в последний раз спал крепко, без сновидений.

Солнце, судя по всему, могло скрыться в любую минуту. Густые тучи надвигались на Лит. Макфейл попытался прибавить шагу. В кармане у него лежал листок бумаги с адресом пансиона. Он позвонил туда накануне вечером, и хозяйка ответила, что ждет его. Голос у нее звучал приветливо, но телефон есть телефон, могло и показаться. Ему в принципе было все равно, что она собой представляет, лишь бы не шумела. Он знал, что о его отъезде из Канады сообщили не только канадские, но даже и некоторые американские газеты, и предполагал, что скоро его атакуют журналисты. Он удивился, когда без всяких препятствий сошел с самолета в Хитроу. Никто, казалось, не ведал, кто он такой, и слава богу.

Он хотел только одного — спокойной жизни, хотя, возможно, не такой тихой, как в последние несколько лет.

Из Лондона он позвонил своей сестре и попросил ее узнать через справочное бюро адрес миссис Маккензи в Бельвю. (Лондонская справка не стала себя особо утруждать.) Мелани и ее мать, когда он познакомился с ними, снимали жилье у миссис Маккензи. Алексис была матерью-одиночкой, подопечной службы социального обеспечения, а миссис Маккензи оказалась более доброжелательной домовладелицей, чем большинство других. Правда, сам он ни разу не наведался туда к Мелани — миссис Маккензи этого бы не одобрила.

Она теперь редко пускала постояльцев, но была доброй христианкой, а Макфейл проявил настойчивость.

И вот он стоит перед домом. Простое двухэтажное здание, отделанное серой «каменной» штукатуркой, уродливые двойные рамы. По обе стороны — точно такие же дома. Миссис Маккензи открыла дверь сразу, словно ждала его. Она засуетилась, показала ему кухню и гостиную, потом провела наверх, открыла дверь в ванную и, наконец, в его спальню. Спальня была не больше тюремной камеры, но уютно отделана (в стиле середины шестидесятых, подумал он). Ну и ладно, его все устраивало.

— Очень мило, — похвалил он миссис Маккензи, которая в ответ пожала плечами: какие могут быть сомнения?

— В чайнике есть чай, — сказала она. — Пойду принесу нам по чашечке. — Потом, вспомнив что-то, добавила: — Да, в комнате не готовить.

Эндрю Макфейл покачал головой:

— Я вообще не готовлю.

Она вспомнила еще что-то и подошла к окну с задернутыми занавесками:

— Сейчас раздвину. Если захотите проветрить, можете открывать окно.

— Свежий воздух — это хорошо, — согласился он.

Они вместе выглянули из окна на улицу.

— Тут тихо, — сказала она. — Движения мало. Но днем, конечно, бывает шумновато.

Макфейл понял, что она имеет в виду: по другую сторону улицы за черным чугунным забором располагалось старое здание школы. Школа была небольшая, возможно, только начальная. Окно Макфейла выходило как раз на ворота школы, чуть правее главного здания. Прямо за воротами он увидел пустую спортивную площадку.

— Пойду сделаю чай, — спохватилась миссис Маккензи.

Когда она ушла, Макфейл положил свой багаж на пружинную односпальную кровать. Рядом стоял небольшой письменный стол и стул. Он взял стул, поставил его перед окном и сел. Отодвинул в сторону маленького стеклянного клоуна и положил подбородок на подоконник. Теперь ничто не заслоняло обзор. Он сидел так, мечтательно глядя на школьную площадку, пока миссис Маккензи не позвала его в гостиную пить чай.