Менделеев

«Приходилось бывать у него рано утром, по его зову, — продолжает М. Н. Младенцев, — Приходишь, а он сидит, согнувшись, спешно пишет, не оборачиваясь, протяжным голосом скажет: «да-а-а… погодите»… а сам, затягиваясь папироской, скрученной самим, не отрываясь, двигая всей кистью руки, пишет и пишет… Но вот папироса ли пришла к концу, или мысль запечатлена на бумаге, а может быть пришедший нарушил течение его мысли, откинувшись, он скажет: «Здравствуйте, а я всю ночь не спал, интересно, очень интересно… Сейчас немного сосну, а потом снова, очень все интересно…» Объяснит зачем звал. «Ну, и ладно, довольно, пойду прилягу». Не успеешь от него уйти, как снова Дмитрий Иванович зовет к себе. Приходишь, а Дмитрий Иванович восклицает: «нет, не могу спать, где же, надо торопиться. Ох, как все это интересно!» И снова сидит и пишет».

Обычный распорядок домашнего дня, привычки, излюбленные занятия записаны женой его Анной Ивановной так:

«Обедал всегда в шесть часов. За обедом был очень разговорчив, если был здоров. Ел Дмитрий Иванович очень мало и не требовал разнообразия в пище: бульон, уха, рыба. Третьего, сладкого почти никогда не ел. Иногда он придумывал что-нибудь свое: отварной рис с красным вином, ячневую кашу, поджаренные лепешки из риса и геркулеса. Иногда одно из этих блюд он просил подавать каждый день по целым месяцам. В кругу наших знакомых иногда такие любимые кушания Дмитрия Ивановича входили в моду, но только что они входили в моду, как Дмитрий Иванович придумывал другое.

Вина он пил всегда очень мало, — маленький стаканчик красного кавказского или Бордо. После обеда дети бежали в кабинет и оттуда приносили всем десерт — фрукты, сладости, которые Дмитрии Иванович имел всегда у себя, но не для себя.

После обеда Дмитрий Иванович любил, чтобы ему читали вслух романы из жизни индейцев, Рокамболя, Жюля Верна. Классиков он слушал и читал только тогда, когда не очень уставал от работы. Он очень любил Байрона «Тьму», «Кана» и русских, кроме Пушкина, — Майкова и Тютчева, особенно его «Sileutium».

Дмитрий Иванович без волнения не мог говорить эти стихи.

Иногда он раскладывал пасьянс. Один из них, не помню, как он назывался, он раскладывал со своими видоизменениями. Он его придумал очень давно, вскоре после того, как познакомился со мной, бубновая дама (которая обозначала меня) должна была поместиться каким-то особым образом, первой сверху в первом ряду. В часы отдыха Дмитрий Иванович любил клеить. Когда я была еще ученицей Академии и жила у Екатерины Ивановны Капустиной, Дмитрий Иванович заинтересовался особенно живописью. Он стал покупать фотографии с художественных произведений. Заказывал огромные прекрасные альбомы с пустыми страницами твердой, хорошей бумаги и на них сам наклеивал фотографии, гравюры, иногда и рисунки. Первый альбом был сделан для моих фотографий и рисунков, на нем стоят мои прежние инициалы «А. П.». К счастью, этот альбом и несколько других уцелели. Потом он стал клеить рамки тоже для фотографий и гравюр, потом кожаные ящики в виде чемоданов, а когда у него была катаракта, то и целые столики очень правильных красивых пропорций. Клей он изобрел сам, и, по мнению всех, кто пробовал этот клей, он был первосортный.

Через полчаса после обеда Дмитрий Иванович опять принимался за работу и иногда работал и всю ночь».

В Палате Дмитрий Иванович все еще неровный в отношении со служащими, темпераментный человек. Вспылит, накричит, расшумится и быстро отойдет: спокойно справится о здоровье жены, пригласи сыграть партию в шахматы. Попадало и посетителям. О. Э. Озаровская приводит выразительную сцену, разыгравшуюся в кабинете Дмитрия Ивановича.

«…Оказалось, надо писать ответ одному испанскому ученому, открывшему новое соединение иода, требующее, по его мнению, пересмотра атомного веса. Первые же слова Дмитрия Ивановича касались сущности, и формулировка мыслей на иностранном языке ложилась на меня большой ответственностью.

— Извините-с раньше сказать, как вы напишите!

Этого я никак не могла сделать, так как мне для того, чтобы сказать ответственную французскую фразу, надо было раньше написать, поправить, поэтому я молча писала.

— Извольте-с раньше сказать! — загремел Дмитрии Иванович и вдруг добродушно рассмеялся:

— У-у! Вот какая! Я сам с усам? Ничего, ничего я люблю таких. Я сам такой. Ну-с, как вы изволили написать?

Не успели мы покончить с этой фразой, как вдруг раздался звонок, и слышу, просит доложить о себе сотрудник «Петербургского листка». Интервьюировать Дмитрия Ивановича! Из «Петербургского листка», помещавшего самые разнообразные интервью: с балериной и с изобретателем относительно холеры, с зубным врачом о воздухоплавании и т. п. Ну, думаю, будет жаркое дело! Хорошо, что попала в свидетельницы.

Бой завязался уже на пороге кабинета, куда выскочил Дмитрий Иванович.

— Кто такой? Карточку!

— Сотрудник газеты «Петербургский листок», ваше превосходительство.

— Дмитрий Иванович! — выразительно поправил интервьюера Дмитрий Иванович, — карточку! Не знаю, кто такой-с! — Ну-с, что угодно? Я занят!

— Я, ваше превосход… — Дмитрий Иванович!

— Я пришел, ваше превос….

— А-а: да Дмитрий Иванович!

— Я, Дмитрий Иванович, — уразумел, наконец, газетный сотрудник, — оторву вас лишь на несколько минут.

— Скорей, только скорей! Мы заняты: видите, письмо пишем! Ну-с, что угодно?

В это время неприятель уже занял позицию на стуле.

— Позвольте вас спросить, какого вы мнения о радии?

— О-о-оо?! О, господи!

Дмитрий Иванович склонился весь налево вниз и долго стонал, вздыхал и тряс головой: «О, господи!» — Потом он повернулся к гостю и на высоких нотах жалобы заговорил:

— Да как же я с вами разговаривать-то буду? Ведь вы, чай, ни чорта не понимаете? Ну как же я с вами о радии говорить буду? Ну-с, вот вам моя статья, коли поймете, так и слава богу. Одно только скажу, — дружелюбно заговорил вдруг Дмитрий Иванович, — и мой друг Рамзай, портрет которого вот тут стоит, и он тоже увлекается. Вопрос интересный, но темный: говорят много, а знают мало. Ну-с, все? Что еще? Только скорей. Время-то, время идет!

— Как вам пришла в голову, Дмитрий Иванович, ваша периодическая система?

— О-о! Господи!

Те же стоны, потрясанье глоовой, вздохи и смех: кх, кх кх И, наконец, решительное:

— Да ведь не так, как у вас, батенька! Не пятак за строчку Не так, как вы! Я над ней может быть двадцать лет думал, а вы думаете сел и вдруг пятак за строчку, пятак за строчку — готово! Не так-с! Ну-с все? У меня времени нет. Заняты, письмо пишем…

— Какое письмо?

— О-о-о?!

Дмитрий Иванович замер, набирая воздух в легкие. Наступила могильная тишина, и вдруг Дмитрий Иванович во всю мочь крикнул:

— Любовное!!

Неприятель был побежден и спешил ретироваться, а великодушный г: дитель пояснил вслед, что письмо пишут такому-то, по такому-то «олу.

На другой день я, конечно, поспешила купить «Петербургский листок»: интервью длиннейшее! Дмитрий Иванович выведен обаятельно любезным. Отвечая на вопрос о радии, «он откинулся на спинку стула и начал…» Дальше шли кавычки и громадная выписка из данной репортеру статьи: «Химическое понимание мирового эфира». Потом опять любезность до самого конца с милым доверчивым сообщением, кому в настоящую минуту пишется письмо («Тут же сидел его личный секретарь»).

Прочла все Дмитрию Ивановичу. Он благодушно высказался:

— А неглупый человек! Догадался как поступить: Ничего не переврал по крайней мере.

Это, разумеется, относилось к выписке».

Но, несмотря на темперамент, годы дают себя знать: силы уже не те. Дмитрий Иванович избегает всяких выездов из дома, ограничивается прогулками по двору. Вскоре судьба посылает ему резкий удар.

На 19 декабря 1899 г. был назначен большой дневной спектакль для профессуры и видного петербургского чиновничества. В партере — парадные мундиры, в ложах — маститые столпы русской науки и государственности, сопровождаемые семьями. Здесь и Меншуткин, и Вагнер, и Иностранцев, и Петрушевский и другие. Появляется в своей ложе и седовласый, широкоплечий Дмитрий Иванович Менделеев. Странный, смущенный шепот встречает его появление, глаза всего театра устремляются на ложу Менделеева. Привыкший постоянно занимать общее внимание своей внешностью, Дмитрий Иванович спокойно усаживается. Внимание партера не уменьшается, из лож смотрят тоже только на Менделеева. Дмитрий Иванович понимает: конечно, это исключительный случай, что он, никуда много лет не выезжавший, вдруг оказался в театре, но все же не слишком ли много внимания этому случаю?