Сашенька

эту маленькую горячую ладошку в свои ладони.

Малышка — сначала нерешительно, потом все смелее

— склонилась к ней, и вот уже ее головка легла на плечо

Лалы.

— Мне зовут миссис Льюис, — проговорила она с

сильным акцентом.

— Приветствую, ожиданный гость Лала! Я называюсь

Сашенька,

—

ответила

девочка

на

скверном

английском. Так и повелось с тех пор: миссис Льюис

стала «называться» Лалой. Они понравились друг

другу с первого взгляда.

— Без двух минут пять, — раздался из переговорной

трубы голос шофера. Гувернантка выпрямилась, сняла с

аппарата свою трубку и сказала в медный цилиндр на

безупречном

русском

(хотя

и

с

английскими

интонациями):

— Спасибо, Пантелеймон. А что здесь вынюхивают

фараоны? Может, девицы прячут под юбками

донесения немцам? — хохотнул шофер.

Лала не была расположена говорить с шофером в

подобном тоне.

— Пантелеймон, вам следует пойти и взять ее вещи,

— строго сказала она. Однако и вправду — что здесь

делают жандармы?

Девочки всегда выходили вовремя. Директриса,

мадам Буксгевен, которую воспитанницы за глаза

называли

Гранмаман

(Бабушка),

командовала

институтом, словно это была прусская казарма,

— разве что командовала по-французски. Лала знала,

что Гранмаман была в фаворе и у вдовствующей

императрицы Марии Федоровны, и у нынешней —

Александры Федоровны.

Один кавалерийский офицер и целая толпа

студентов и гимназистов — все в мундирах с золотыми

пуговицами и фуражках — прошли в ворота, чтобы

встретить своих любимых. Завидев жандармов, они

вздрогнули от неожиданности, затем двинулись

дальше, то

и

дело

оглядываясь: что

нужно

жандармам в Институте благородных девиц?

Кучера в длинных тулупах, подпоясанных красными

кушаками, и шапках-ушанках в ожидании хозяйских

дочерей переступали с ноги на ногу, обходили своих

лошадей, недоуменно наблюдая за жандармами.

Пять часов. Двери Смольного отворились, отбросив

полоску ярко-желтого света на лестницу и дорожку до

самых ворот.

— Ох, наконец-то! — Лала отложила книгу.

На верхней ступеньке в потоке света появилась

мадам Буксгевен со строгим лицом, в строгом

шерстяном платье с высоким белым воротником и

черной пелериной — ни дать ни взять часовой на

швейцарских часах, пришло Лале в голову. Пестрый

корсаж на пышной груди Гранмаман был виден даже

с такого расстояния, а от ее звучного сопрано и лед

мог раскрошиться за сотню шагов. Несмотря на

мороз, Лала открыла окно и с возрастающим

нетерпением выглянула на улицу. Она подумала о

любимом Сашенькином чае, который ожидал ее

подопечную в маленьком салоне автомобиля, о

печенье,

которое

она

специально

купила

на

набережной в английском магазине, — жестяная

коробочка с этим лакомством лежала возле нее на

красном кожаном сиденье.

Пантелеймон натянул фуражку с околышем и

тужурку, расшитую алым с золотом позументом,

разгладил нафабренные усы и подмигнул Лале.

«Отчего это мужчины считают, что мы непременно в

них влюбимся лишь потому, что они умеют заводить

машину?» — недоумевала Лала, когда мотор чихнул,

фыркнул и наконец ожил.

Пантелеймон ухмыльнулся, обнажив ряд гнилых

зубов. Из переговорной трубы донесся его хриплый

голос:

— Где же наша лисичка? Скоро у меня в машине

будут аж две красавицы!

Лала покачала головой.

— Пантелеймон, поторопитесь. У нее чемодан и

саквояж с эмблемами лондонского магазина. Быстро,

быстро!

2

Последним был урок шитья на благо царя и Отечества.

Сашенька делала вид, что наметывает форменные

брюки, но ей не удавалось сосредоточиться, и она

постоянно колола свой большой палец. Вот-вот уже

прозвенит звонок и вызволит ее и остальных

институток из этой тюрьмы восемнадцатого века, из

этих холодных дортуаров, столовых с гулким эхом и

бальных залов с лепниной.

Сашенька для себя решила, что первая сделает

прощальный реверанс, а значит, первая покинет

классную комнату. Она всегда хотела быть не похожей

на остальных: неважно, первой или послед- ней, но

никогда в общем ряду. Поэтому она сидела ближе

всех к выходу.

Сашенька чувствовала, что ей уже тесно в стенах

института, у нее были дела поважнее всяких глупостей,

занимавших остальных

воспитанниц заведения,

которое Сашенька про себя именовала «институтом

благородных тупиц». Они не говорили ни о чем другом,

кроме фигур в котильоне, недавних любовных

записочек от гвардейских офицеров Миши или

Николаши, модных фасонов бальных платьев, а

особенно о том, как подчеркнуть свое декольте. Они

после отбоя бесконечно обсуждали это с Сашенькой, у

которой была самая роскошная в классе грудь. Как они

ей завидовали! Их ограниченность не только изумляла

Сашеньку, но и приводила ее в замешательство, ибо

она, в отличие от остальных, не имела ни малейшего

желания выставлять свою грудь напоказ.

Ей уже семнадцать, и она больше не девчонка,

напомнила себе Сашенька. Она ненавидела свою

форму воспитанницы: простое белое платье из ситца и

муслина, элегантный передник с накрахмаленными

крылышками, в которых она выглядела еще более

юной и наивной. Теперь она женщина, женщина с

секретным заданием. И все же, вопреки всем своим

секретам, Сашенька не могла отделаться от мысли о

милой Лале, которая поджидает ее в папенькином

авто, а на сиденье припасена коробка английского

печенья.

Маман Соколова (ко всем преподавательницам

следовало обращаться «маман») резко хлопнула в

ладоши и прервала Сашенькины грезы. Маленького

роста, грузная, с вьющимися волосами и низким

грудным голосом, маман прогудела:

— Девушки, пора собирать шитье! Надеюсь, вы

славно потрудились на благо наших доблестных

воинов, которые не щадят жизни, сражаясь за государя

императора и Отечество!

В тот день «работа во имя царя и Отечества»

состояла в том, чтобы пришивать пояса к брюкам для

простых русских солдат, которые тысячами гибли на

поле боя по воле своего главнокомандующего —

Николая ІІ. Трудясь, воспитанницы Института не могли

удержаться от перешептывания и смешков.

Следует чрезвычайно старательно отнестись к своей

работе,

предупредила маман Соколова. — Плохо пришитый

пояс может сам по себе таить угрозу для наших

защитников,

которые

и

без

того

окружены

опасностями.

— Они там хранят винтовки? — шепотом спросила

Сашенька у своей соседки. Остальные услышали ее

вопрос и захихикали. К порученной работе все

отнеслись спустя рукава.

Казалось, этот день никогда не кончится. Тягостно

тянулись часы: сначала завтрак в главном зале, потом

обязательный поклон огромному портрету матушки-

государыни,

вдовствующей

императрицы

Марии

Федоровны, дамы с пытливым взглядом и злыми

губами…

Но наконец все штаны с пришитыми кое-как поясами

были собраны, и маман Соколова опять хлопнула в

ладоши.

Осталась минута до звонка. Но прежде чем вы

покинете эти стены, mes enfants 1, я желаю увидеть

лучший реверанс в семестре! А хороший реверанс —

это…

— Глубокий реверанс! — хором засмеялись девушки.