Русанов

Глава 13. Полярная эстафета

Последняя русановская разведка исчезла, растворилась в ледяных просторах высоких широт за гранью неизвестного, а события в Российской Арктике развивались так, как наметил человек, судьба которого на два десятилетия для остального мира оставалась тайной за семью печатями. Своей неукротимой энергией он создал предпосылки для возникновения своеобразной полярной эстафеты, действовавшей в нашей стране на протяжении десятков лет. Обратимся к фактам.

Поскольку результаты работ полевого сезона 1912 года на Шпицбергене были восприняты как в Петербурге, так и в Архангельске положительно, на свет появилось промышленное общество «Грумант», в котором большую роль играли капиталы архангельского препринимателя Агафелова. Уже в навигацию 1913 года из Архангельска на Шпицберген отплыл пароход «Мария» с горняками (около сорока человек) во главе с Самойловичем и штейгером Никитиным. «Уральские рабочие, впервые попавшие на море и в эту пустынную арктическую область, вначале чувствовали себя несколько подавленными, но когда были расставлены палатки и наладилась бытовая сторона жизни, они с каждым днем чувствовали себя все лучше и потом в конце нашего пребывания стали настоящими патриотами Арктики. Сама работа, — отмечал Самойлович, — была очень интересная; уголь выходил на поверхность, штольня, заложенная мной на берегу ручья, быстро двигалась вперед. Пища, хотя и состояла из консервов, была сытная и работа спорилась прекрасно» (1982, с. 169).

Более детальная разведка показала, что запасы угля превышают здесь четыре миллиарда тонн, и, таким образом, сомнений в его промышленном значении не возникало. Через некоторое время рабочие освоились с жизнью в палатках, привыкли готовить пищу на примусах и спать в спальных мешках. За неделю был выстроен бревенчатый дом с большой русской печью, по словам норвежцев, самый теплый на всем Шпицбергене. Ежедневная выпечка свежего хлеба окончательно подняла настроение «работяг».

К концу августа было выдано на гора 2500 тонн угля, но лиха беда начало… Доставка угля в Петербург сопровождалась таможенными затруднениями, поскольку «стражи закона» никак не могли уразуметь, каким образом русский уголь поступает в Россию из-за рубежа, да еще с островов, не имевших в ту пору государственной принадлежности! В конце концов этот казус в головах чиновников получил свое вполне благополучное объяснение и Шпицберген вернулся в сферу российских интересов.

Возвращению Самойловича в Россию предшествовало посещение Стокгольма для консультаций с видным знатоком геологии Шпицбергена профессором Натхорстом и ознакомлением с геологическими коллекциями в музеях шведской столицы и университета Упсалы. Эта работа была продолжена им и в Петербурге, где он имел встречу в Геологическом музее Академии наук с академиком Чернышевым, возглавлявшим тогда Геологический комитет, с которым в свое время не нашел общего языка Русанов. «Я никогда до того не встречался с Феодосием Николаевичем, — писал позже Самойлович, — и с некоторым трепетом думал о знакомстве с ним (возможно, после рассказов Русанова. — В. К.). Я застал его во время беседы с одним из сотрудников и, робко подойдя к нему, сообщил неуверенным голосом, что я приехал со Шпицбергена и хотел бы показать ему сборы. Чернышев схватил меня за руку, потащил куда-то в противоположную сторону музея и начал оживленно расспрашивать меня о работах нашей экспедиции. Я сразу почувствовал симпатию к этому человеку небольшого роста, с большой копной седых всклокоченных волос над огромным лбом и торчащей вперед седоватой бородкой. Феодосий Николаевич тот час же отвел мне один из столов в музее, у которого я должен был начать обработку своих коллекций» (1982, с. 167). Волей-неволей Геологическому комитету пришлось иметь дело если не с самим Русановым, то с продолжателями его дела.

Во время Первой мировой войны «Особое топливное совещание» поставило перед правительством вопрос о добыче шпицбергенского угля для снабжения паровозов Мурманской железной дороги, имевшей стратегическое значение.

После Версальского мира добыча угля на рудниках Грумант-сити с причалом в Колсбэе первое время составляла всего три-четыре тысячи тонн, а с продажей большей части акций при участии Самойловича советскому тресту «Севе-ролес» в 1925 году поднялась до девяти тысяч. Наконец в 1931 году акции компании были полностью выкуплены советскими организациями, и угли Шпицбергена таким образом в конце концов были сохранены за нашей страной. Но не сам архипелаг, который в 1920 году страны Антанты решили передать Норвегии, с оговоркой в отношении особых прав России после завершения Гражданской войны. Спустя четыре года, в обмен на признание своего режима в России наши коммунисты признали норвежский суверенитет над Шпицбергеном и только тогда королевский флаг взвился над ледниками полярного архипелага.

В самой же России, несмотря на исчезновение Русанова, его идеи по гидрографическому обеспечению Северного морского пути уже завоевали умы, хотя «ледовитоокеанский вариант» в обход Новой Земли с севера по-прежнему отпугивал моряков, особенно после дрейфа «Святой Анны». Перспектива быть унесенным к полюсу в процессе выполнения обычного товарного рейса не вызывала восторга ни у деловых людей, вкладывавших деньги в новое предприятие, ни у самих судоводителей. Вместе с тем предложение Русанова о строительстве полярных станций, снабженных радио для обеспечения мореплавания к устьям Оби и Енисея, было принято — жизнь заставила. Последствия такого решения сказались тут же. Если за первое десятилетие XX века здесь в летнюю навигацию проходило лишь одно судно, то за последующие десять лет, несмотря на все военные потрясения, количество судов на этой трассе возросло в четыре раза, причем эти изменения пришлись на период строительства полярных станций: в 1913 году — в Югорском Шаре, в 1914-м — на Вайгаче в Карских Воротах и на западном берегу Ямала на мысе Морасале, а в 1915 году — на острове Диксон при входе в Енисейский залив. Во времена колониальных захватов или освоения Дикого Запада опорные пункты на новых территориях создавались в виде крепостей и укрепленных фортов, что порой сохранилось в их сегодняшних названиях, уже не отвечающих современному облику. В Российской Арктике такие опорные пункты мирного освоения обычно выглядели скоплением нескольких домиков и складских помещений на негостеприимном пустынном берегу и только тонкие высокие силуэты флюгеров и метеобудок говорили об их назначении. При подходе с моря полярные станции в то время нередко опознавались по высоким решетчатым радиомачтам, позволявшим держать связь с Большой Землей — в первую очередь с Архангельском, где до сих пор сохраняется такая радиомачта в пригороде Исакогорка как памятник раннего этапа современного освоения Арктики. Хотя отмеченный этап деятельности полярных станций не получил должного освещения в литературе из-за военных событий, именно здесь был накоплен ценный опыт длительного пребывания людей в ограниченном коллективе, совсем иной, чем в экспедициях, весьма пригодившийся при подготовке экипажей космических кораблей много десятилетий спустя.

Благодаря работе этих станций продолжительность плавания на западном отрезке Северного морского пути уже в самые первые годы их существования (1913–1915) сократилась с 33 до 11 дней. По меркам того времени прогресс был выдающимся, однако в рамках русановского предвидения: «Когда явится возможность пользоваться услугами радиотелеграфных станций, извещающих о распределении льдов, тогда исчезнет необходимость в бесполезной потере времени на выжидательные стоянки у этих льдов» (1945, с. 95). Как отмечено ранее, строительство полярной станции на Диксоне, поддержанное Академией наук, было связано с выводом зазимовавших у северного побережья Таймыра судов «Таймыр» и «Вайгач» Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана под руководством Вилькицко-го. В будущем этой станции предстояло превратиться в обсерваторию, а самому Диксону в столицу Западного сектора со штабом морских операций и всем тем, что ему сопутствует, включая аэродром и порт на ближайшем побережье материка. Не случайно деятельность подобных научных объектов сам Русанов связывал с развитием прогноза погодной и ледовой обстановки: «Представляется… полная возможность заранее и очень задолго предсказать приближение и затем наступление годов» с различной ледовой обстановкой, что могло значительно облегчить работу судоводителей. Прогноз Мултановского на лето 1915 года для Карского моря был только первой ласточкой на пути создания прогнозов изменения всей природной среды, но, что важно, он был сделан в самом начале развития направления, по Русанову. Но поиск и освоение двух новых путей — по Маточкину Шару и Ледовитому океану требовали постройки новых полярных станций.