Страница 64 из 80
Барокко в России, по словам Д. С. Лихачева, приняло на себя функции Ренессанса, что и обусловило жизнерадостный стиль русского барокко, его человекоутверждающий характер и просветительское направление. Русское барокко XVII века было тесно связано с монархией, носило «придворный» характер; это объясняет, в частности, и близость русского барокко к классицизму, и легкость перехода придворной литературы и общественно-политической мысли к классицизму и абсолютизму в духе Петровской эпохи. Пришедшее через Украину из Польши западноевропейское барокко приобрело на Руси много своеобразных черт, позволяющих говорить о «московском» или «нарышкинском» барокко в архитектуре, о самобытном русском барокко в поэзии Полоцкого и его последователей.
Произведения Полоцкого нередко висели, вставленные в рамки, в комнатах царевичей и царевен на стенах наряду с «фряжскими» и русскими потешными листами. Стихи монаха, написанные каллиграфическим почерком, богато украшенные киноварью и затейливо выписанными буквицами, были своеобразным настенным украшением в комнатах его учеников. Это и было одной из причин, заставивших Симеона придумать такую внешнюю графическую форму своего стиха, которая привлекала бы к себе внимание своей необычностью, внешней броскостью, образностью, причудливостью.
Мы находим в сборниках Полоцкого стихотворения, написанные в виде креста, звезды, сердца. Книги Полоцкого украшены различными криптограммами и лабиринтами, прочесть которые не всегда просто. Самое употребление киновари в его рукописных и печатных книгах носило не только смысловой, но и живописный, изобразительный характер.
Это желание привлечь внимание к стихотворению чисто внешним оформлением объясняется, возможно, и тем, что «приветства» Полоцкого не только зачитывались им. Члены царской семьи любили рассматривать эти поздравительные листы. Не исключено и то, что эта яркость, броскость и привлекательность «приветствий» были педагогическим приемом, употребленным Полоцким в расчете на то, что необычность оформления вызовет у его царственных учеников стремление прочитать написанное и, возможно, выучить его наизусть.
Обращает на себя внимание тот факт, что парадность оформления и нарочитая усложненная рифма характерны главным образом для второго поэтического сборника Полоцкого — «Рифмологиона». Первый сборник — «Вертоград многоцветный» — и проще по оформлению, и однообразнее по построению; он предназначен для воспитания: его цель — поразить ум, дать пищу чувствам, возвысить душу.
В предисловии к «Вертограду многоцветному» Полоцкий прямо говорит о том, что основная цель этого сборника — нравоучительная: найдет в этом сборнике благородный и богатый лечение недугам своим: гордости — смирение, сребролюбию — благорасточение, скупости — подаяние, велехвальству — смиренномудрие. Найдет здесь худородный и нищий лекарство от своих недугов: роптанию — терпение, татьбе — трудолюбие, зависти — тленных презрение. Неправду творящий найдет здесь правды творение, гневливец — кротость и прощение, ленивец — бодрость, глупец — мудрость, невежда — разум, сомневающийся в вере — утверждение, отчаявшийся — надежду, ненавистник — любовь, дерзкий — страх, сквернословец — языка обуздание, блудник — чистоту и плоти умерщвление, «пияница» — воздержание. «Вертоград многоцветный» готовился к печати и тем самым был рассчитан не только на царя и его семью, но и на широкую читательскую публику; именно этим объясняются и занимательность изложенных стихами нравоучительных историй и «прилогов», и сравнительная простота языка, и однообразность рифмовки.
Иное дело «Рифмологион», рассчитанный на более узкий круг ценителей, читателей образованных, грамотных, сведущих в книжном искусстве, умеющих по достоинству оценить мастерство стихотворца.
В предисловии к «Рифмологиону» Симеон подчеркивает, что помещенные в нем стихи созданы специально («особо») и в разное время его жизни. Приветственные, панегирические стихотворения, написанные к конкретному событию, собраны Полоцким воедино, в пятидесятилетнем возрасте. Задача этого сборника — не исправлять нравы, а научить читателя (особенно юного) «чинно глаголати», то есть точно так же стройно, красноречиво говорить, как умел это делать сам Симеон. В этом сборнике поэт раскрывает все свое незаурядное мастерство в создании, как говорили в XVII веке, «поетицких штучек», то есть всевозможных поэтических курьезов, трудных версификационных задач, замысловатых и необычных по построению стихов. Форма стиха стала вытеснять его содержание, она начала приобретать не только самодовлеющее, но и первенствующее, главенствующее значение.
Эту особенность творчества Полоцкого легко можно проследить на примере так называемых «леонинских» стихов, в которых рифмуются и стихи, и полустишия, — например, «Песнь из польского диалекта, переведенная на славянский, о прелести мира» из «Рифмологиона».
Еще более сложным является «Узел приветственный», написанный Полоцким в мае 1680 года для боярина Михаила Тимофеевича в связи с его женитьбой на Марфе:
«Узел» можно развязать, лишь зная, что это произведение читается одновременно как три стихотворения: если прочесть его в целом, то получим восьмисложное стихотворение с двойными рифмами внутри; кроме того, правая и левые части составляют два самостоятельно читаемых четырехсложных стихотворения с одинаковой системой рифмовки (типа аавссв).
Роль Полоцкого — наиболее крупного и яркого представителя русской культуры конца XVII века — в литературном процессе можно установить, лишь показав его взаимоотношения с другими писателями и поэтами того времени. На первый взгляд кажется, что эта задача нетрудная. Полоцкий тщательно сохранял все, что писал. В своих стихах он охотно и подробно говорит и о собственных произведениях, и о своих литературных делах. Мы найдем в его творчестве упоминание и об отношении окружающих к его стихам, но делает он это крайне осмотрительно и осторожно.
Жизнь при дворе научила Полоцкого быть сдержанным и выражать свои мысли в иносказательной форме. В стихотворении «Мысль» он прямо говорит — как корень дерева, так и мысль человека скрыты от взора. Мысль живет в глубине сердца, никто ее не может познать. И все же нужно сказать, что у поэта было много недоброжелателей, критиков, злобно нападающих и на него самого, и на его произведения. В стихотворении «Клеветник» он сравнивает клеветника (то есть критика) с петухом: как петух, клеветник проходит мимо явных достоинств, будь они равны золотым монетам, а увидит где червь греха, так всех созывает посмотреть на него. Из-за своей злобы клеветник делает явным то, что следовало бы утаить, и скрывает то, о чем следовало бы сказать!
Критика в понимании Полоцкого — порождение злобы и зависти. Стихотворение «К гаждателю» он начинает с рассказа о критике Зоиле, «хульнике стихов Омирих» (то есть Гомера), и добавляет далее, что ныне в российских градах также находятся зоилы, критикующие труды ученых людей из-за злобы и зависти. Зоилы подобны сове, хулящей солнце. Этим путем нельзя добыть себе славу. Только один вред приносит осуждение.
С самого приезда в Москву и до своей смерти Полоцкий сталкивался с «хульниками» и «гаждателями». Епифаний Славинецкий подозревал его в симпатиях к католицизму, старался подчеркнуть недостаточность его образования, упрекал его за незнание греческого языка. Чудовский инок Евфимий резко осудил не только первую книгу Симеона «Жезл правления», но и написал обличение на еще не вышедшую в свет «Псалтырь рифмотворную». В сатирическом «Слове» Евфимия Полоцкий изображен в виде павлина, который любуется собственным богато разукрашенным хвостом. По мнению Евфимия, Симеон — хитрый придворный. Он смиренно бьет челом и кланяется до земли для того, чтобы набрать каменьев и бросить в твою голову… Он говорит: виноват, а сам за дверьми наготовил на тебя семь лопат. Смиренье его волчье, а не овечье.