Страница 25 из 80
И вдруг в воротах острога показывается Еремей Пашков. Он ранен, но сидит на коне. Едет он дорожкой мимо избы Аввакума, видит палачей, приступивших к протопопу, и отзывает их. Спешит к нему из застенка воевода. Еремей слезает с коня, кланяется отцу и рассказывает…
А случилось с ним вот что. Давно бы казаки бежали от Пашкова, да зорко следил он за ними, держал среди них доносчиков и истреблял всякого, кто мог возмутить людей. А тут ушли они из-под бдительного надзора воеводы, и, раззадоренные рассказами пришельцев с Амура, семнадцать наиболее решительных казаков сговорились.
В ночь на четвертое сентября, забрав много оружия и рухляди, они бежали на плотах вниз по Ингоде. В Нерчинске обманом взяли у оставленного там Пашковым управителя несколько судов, и пошла вольница гулять по рекам, грабя всех встречных и поперечных… Так доносил по начальству Афанасий Пашков.
Еремей же, по словам Аввакума, потерял остатки своего отряда в схватках с монголами, от которых его увел по пустынным местам и по каменным горам эвенк-проводник. Пока Еремей рассказывал отцу о своих приключениях, пришел поклониться и разузнать новости Аввакум. Пашков, по-прежнему уверенный в происках протопопа, возвел на него очи — «слово в слово, что медведь морской белый, живого бы проглотил».
— Так-то ты делаешь? — вздохнув, сказал воевода. — Людей погубил столько!
Аввакум по обыкновению хотел поперечить воеводе, но Еремей вовремя остановил его:
— Батюшко, поди, государь, домой! Молчи ради бога!
Неудача Еремея была крушением всего дела Пашкова.
Напрасны оказались его упорство, жестокость, гибель сотен людей. Это был последний год его воеводства. В ту же зиму новый воевода Иларион Толбузин, огибая Байкал с севера, шел на лыжах ему на смену. 12 мая 1662 года он принял у Пашкова семьдесят пять оставшихся в живых служилых людей[15]. Тогда же и Аввакум узнал о разрешении ему вернуться на Русь.
Пашков уехал в том же месяце на нескольких больших дощенниках с вооруженной охраной. Аввакума он с собой не взял, надеясь, что опасный свидетель его бесчинств погибнет дорогой — то ли утонет в бурных реках, то ли убьют его воины какого-нибудь немирного племени. Впрочем, и сам Аввакум с ним не поехал бы, разумно полагая, что воевода способен «среди моря велеть с судна пихнуть», а потом сказать, будто «сам свалился».
ГЛАВА 9
Через месяц тронулся и Аввакум с семьей. Подготовился к пути он неплохо. Свел дружбу с приказчиком, подарил ему книгу, покумился с ним — у Аввакума и Настасьи Марковны родилась девочка, и они с приказчиком-крестным назвали ее Ксенией. Новый друг уделил ему муки, корову, несколько овец из оставшегося пашковского имущества. После прежней скудости это был великий праздник. Отпаивались молоком, наделали в дорогу сыров, насушили мяса…
По другой версии, сам Пашков, отъезжая, «с сердца» дал дойную корову, овец и коз.
Не обошлось без драматических сцен и при отплытии. В легкой барке, кроме жены и пятерых детей Аввакума, поместилось еще с десяток старых, больных и раненых и два мерзавца, которых протопоп в приступе всепрощения решил спасти от справедливой кары. Это были пашковские ябедники, доносчики, исполнители кровавых приказов воеводы. Один из них, Василий, в свое время чуть было на кол Аввакума не посадил. После отъезда Пашкова казаки тотчас стали убивать доносчиков. Василия протопоп выкупил, а другой негодяй бежал в лес. Дождавшись Аввакума по пути, он с плачем кинулся к нему в карбас. Но за ним уже была погоня. Тогда Аввакум велел лечь стервецу на дно лодки, сверху бросил постель и уложил на нее жену с дочерью. Казаки перерыли все на судне, но Настасью Марковну с места не тронули.
— Матушка, опочивай ты, — говорили они. — И так ты, государыня, горя натерпелась!
Аввакум же позволил себе сказать ложь во Спасение ябедника:
— Нету его у меня!
Потом он не без гордости каялся в том, что солгал. И это очень примечательно для Аввакума. С одной стороны, солгал, а с другой — спас человека, который еще способен покаяться и исправиться. Вот и разбирайся Христос на страшном суде в этом деле.
В плавании Аввакуму сопутствовала удача. Стали запасы кончаться, изюбря добыли. В устье Селенги русских людей встретили, станицу соболиную, рыбу они там промышляли. Видно, так плохо выглядели путешественники, что станичники, глядя на них, плакали, пашковские же полчане плакали от радости. Всю рыбу, сорок осетров свежих, предложили им взять в запас.
Мрачно было на душе у Аввакума, когда он впервые оказался на Байкале. А теперь — человек свободный — огляделся, и… ровно другой свет осветил все. Господи, красота-то какая!
Вокруг моря горы высокие, утесы каменные; ветер из тех утесов высек и палаты, и повалуши, и ворота, и столбы!.. Благословенна байкальская земля, растет в ней сам по себе лук большой и сладкий, чеснок растет, конопля, цветы благовонные… На отмелях песок золотой, чище чистого; у берега вода изумрудная, а дальше синяя-синяя, глубокая, холодная, и птиц на воде всяких, гусей и лебедей видимо-невидимо плавает. Как снег. А рыбы в море густо — и осетры, и таймени, и стерляди, и омули, и сиги… Осетры и таймени такие, что на сковороде нельзя жарить — один жир.
Жить бы да радоваться человеку красоте этой, думает Аввакум, так нет: человек все суетится, пустым занимается, скачет как козел, раздувается как пузырь, гневается как рысь, лукавит как бес, обжирается и ржет как жеребец при виде красоты, не им созданной.
Починив карбас и скропав парус из бабьего сарафанишка, пошли через море. Едва переплыли, как началась буря — насилу место нашли от волн. Пока Аввакум в Даурии был, неподалеку от Байкала новая крепостица выросла — Иркутск. К зиме сплыли по Ангаре до Енисейска, где Аввакума хорошо принял воевода Иван Ржевский.
Весной тронулся по Оби. По дороге его перехватили туземцы. Перед этим они только что убили двадцать человек, а его отпустили. Надо думать, что Аввакума хранил его священнический сан — как Пашков с казаками уважали и побаивались туземных шаманов, так и туземцы не хотели навлекать на себя гнев таинственных, потусторонних сил, с которыми непременно был связан «русский шаман». На Иртыше снова засада. Обскочили «иноземцы», пуки со стрелами направили. Аввакум сошел с судна, стал их обнимать. Мужики подобрели, привели своих баб. А уж Настасья Марковна, само обаянье, улестила их. Аввакум уже знает, как много значит настроение женщин, как они умеют повернуть по-своему, и в будущем, вербуя сторонников, он станет опираться именно на женщин.
Вот и теперь мужики спрятали свои луки и стрелы и стали торговать с Аввакумом. Когда он прибыл в Тобольск, там удивились, как ему удалось проехать. Почти по всей Сибири — от Урала до Оби — полыхало восстание башкир, татар, черемисов, хантов и других народов, поднятое Девлет-Киреем, внуком хана Кучума. Он мечтал восстановить «Сибирское царство» своего деда…
В Тобольске пошел десятый год странствий Аввакума. Архиепископа Симеона в городе не было, воеводой сидел Иван Хилков, сын князя Андрея, старого друга и защитника Аввакума. Для подавления восстания воевода готовил войско по-иноземному, «польскому», строю — тысячу рейтаров и тысячу пехотинцев. Многое было внове протопопу…
Уже в первых же русских городах на своем пути Аввакум увидел, что никоновские нововведения распространились и довольно прочно утвердились в церковном обиходе. Сперва он недоумевал — ему было известно, что сталось с Никоном. Почему же живет то, что заведено ненавистным патриархом? Как быть? Бороться в открытую? Или скрываться и вести борьбу тайную, что пророчило слабый успех? Он не боялся открыто проповедовать свои взгляды, но ему было страшно за жену и детей, которым тоже пришлось бы пострадать за него.
Настасья Марковна заметила его печаль и неназойливо («с опрятством») стала выспрашивать причину его дурного настроения.
— Как быть, жена? — сказал Аввакум. — Зима еретическая на дворе. Говорить мне или молчать? Связали вы меня!
15
Толбузин оказался более удачливым. При нем эвенкский князь Гантимур, воевавший еще с Петром Бекетовым и ушедший в Китай, вернулся и принял русское подданство. Это вызвало ожив ленную переписку между воеводой и китайскими властями. Несмотря на малочисленность своего войска, даурские воеводы держали себя уверенно, а преемник Толбузина воевода Аршинский в 1670 году даже отправил в Пекин посольство, предлагая от своего имени китайскому императору принять русское подданство. Посольству были вручены подарки для русского царя и требование о выдаче Гантимура. Начался и массовый уход к русским бурят, находившихся до этого под монгольским владычеством.