Страница 19 из 80
И повелено было сделать у Аввакума повальный обыск. Воеводы послали к Аввакуму на двор подьячего Лосева, и тот обнаружил не один посох, а целых два. «Один точеной с яблоками, золочеными листовым золотом, а другой — с яблоками же, крашенными красками и золочеными листовым же золотом по местам». Посохи были епископские.
Воеводы отправили отписку (донесение), сыск (следственный материал) и два посоха (вещественные доказательства) в Сибирский приказ, откуда все это попало к Никону.
Откуда оказались у Аввакума посохи? Как и Никону, ревнителям было не чуждо своеобразное щегольство. Стефан Вонифатьев был таким франтом, что об этом есть упоминание даже в летописном сборнике. У него были архиерейские шапка и посох — дары царя и патриарха. Не отставал от старших и Аввакум. «Царевна Ирина Михайловна, — пишет Аввакум, — ризы с Москвы и всю службу в Тобольск прислала». Среди подаренной протопопу «службы» могли быть и посохи.
По патриаршему указу Аввакума с женой и детьми велено было послать на Лену, в Якутский острог, к стольнику и воеводе Михаилу Лодыженскому. Служить ему впредь воспрещалось, то есть его перестали считать попом.
Аввакум прекрасно знал, что едет он в ссылку не за посохи, а «за сие, что бранит от писания и укоряет ересь Никонову». О посохах он не упоминает нигде, не хотелось ему признаваться в тщеславии…
29 июня 1655 года, погрузив вещи и усадив семью в дощенник — плоскодонное судно с палубой, он стал прощаться с провожающими. Пришел некий Федор, которого Аввакум с месяц «смирял» у себя дома, исцелял от безумия доступными средствами. Однажды он крепко побил Федора и велел пономарю приковать его к стене. Но Федор вышатал пробой, ушел на двор к воеводе, разогнал всю его семью и, взломав сундук, надел на себя княгинино платье. Посаженный в тюрьму, он избил там узников и разломал печь. Теперь безумие покинуло его, и он пришел прощаться с Аввакумом. Возиться с «бешаными» протопоп любил, видя в их исцелении собственную победу над «нечистой силой». Пришла провожать калмычка Анна, духовная дочь Аввакума, из которой он хотел сделать подвижницу, но она все-таки рвалась к любимому и после отъезда Аввакума пошла за своего Елизара замуж и «деток прижила».
Сопровождали Аввакума красноярский дворянин Милослав Кольцов и пять человек казачьей стражи. Шли сперва вниз по течению Иртыша до Самарова, ныне Ханты-Мансийска, где благополучно соседствовали рядом деревянная церковь святителя Николы и «нагая баба», главный идол остяков. Потом двинулись вверх по Оби — где на веслах, а где и бечевой. Проехали важный пост Сургут — самые нефтяные ныне места. За Нарымом свернули в Кеть и поднялись до Маковского острога. Там ждали снега, чтобы на санях перебраться к Енисейску. А уж от Енисейска водный путь был через Байкал до самого Тихого океана.
Вот уже показались вдали две церкви енисейские, потом острог, избы. На берегу широкого Енисея сотни дощенников и казаки, казаки, конные и пешие…
В тот день свела судьба Аввакума с воеводой Афанасием Филипповичем Пашковым. Недобрая судьба.
ГЛАВА 7
Что Пашков человек был незаурядный, в том нет сомненья. Военная косточка, он привык повиноваться, но и от подчиненных не терпел никакого прекословия. Смелый и волевой, он представляется крепким, матерым, способным своим зычным голосом перекричать целую ватагу, а в случае неповиновения или бунта уложить на месте зачинщиков своей саблей.
XVII веку волевых людей не занимать. Но в деятельности того же Никона, Неронова, Аввакума преобладало духовное начало.
Пашков — человек действия в чистом виде. Именно такие могли смирять казачью вольницу и добывать с нею славу и земли русскому царю. Убийство — его профессия, привычное средство достижения цели. В жестокости его нет садизма; есть одно лишь равнодушие к чужой жизни, убеждение, что нет иных законов, кроме волчьих.
Еще в 1650 году якутский воевода Димитрий Францбеков доносил, что «Даурская земля Лены прибыльнее, и против всей Сибири будет… место всем украшено и изобильно».
В 1652 году Пашкову было приказано подготовить двести дощенников для большой экспедиции князя Лобанова-Ростовского в Даурскую землю. Не менее трех тысяч людей и много грузов могла поднять эта речная флотилия.
Энергичный воевода впряг в работу весь Енисейск, изыскал средства, лес, работников и сделал даже сверх того, что было приказано. Он разведал пути в Китай, куда проследовало русское посольство Федора Байкова, потерпевшее неудачу. Пекин лишь недавно захватили маньчжуры и положили начало Циньской династии, правившей Китаем до 1912 года. Еще не весь Китай покорился маньчжурам, но они уже совершали набеги на Приамурье, угоняли в неволю тамошних жителей.
Пашков послал на разведку в Даурию отряд Петра Бекетова. Тому пришлось несладко, но он поставил первые укрепления, а главное, привез «чертежи» рек Хилла, Ингоды, Шилки, разведал более короткий путь в Даурию. Пашков писал в Москву, что для для упрочения русского владычества на Амуре, где геройствовал Ерофей Хабаров, необходимо утвердиться на берегах Шилки.
В 1653 году Хабаров уехал в Москву, а «приказным человеком великой реки Амура новой Даурской земли» оставлен был Онуфрий Степанов, успешно сражавшийся с многотысячным войском богдыхана.
Однако из-за военных действий на западе России большая экспедиция в Даурию не состоялась. Незадолго до приезда Аввакума в Енисейск туда же прибыл новый енисейский воевода Иван Акинфов, который привез Пашкову царский указ самому ехать воеводой в Даурскую землю и привести под государеву руку тамошних князей, собирать ясак, проведывать про серебряную руду, медь и олово, а также — есть ли по Шилке-реке (тогда так называли и Амур) и по иным рекам пашенные места? Уже не в разведывательный набег приказывали идти Афанасию Пашкову с его сыном Еремеем, а создать новую Приамурскую область, которая бы управлялась царскими чиновниками и подчинялась непосредственно Сибирскому приказу в Москве.
Вчера Пашков был всего лишь городовым воеводой, а сегодня стал самовластным правителем громадной территории, равной едва ли не половине Европы. Честь была великая, но и труды предстояли великие, чтобы на деле осуществились честолюбивые планы Пашкова, подкрепленные московским указом.
По указу ему надо было набрать триста человек казаков, что он и сделал. В Тобольске прибрано шестьдесят человек, в Тюмени — пятьдесят, остальные — в Таре, Верхотурье, Березове, Сургуте, Пелыме, Туринске, Красноярске… К тремстам Пашков присоединил в Енисейске человек сто двадцать — на его заставах задерживали людей, бежавших на вольный Амур от кары за участие в якутском и других бунтах. Аввакум считает в отряде шестьсот человек. Видно, Пашков прибирал людей еще и по пути.
Когда эта вольница стала прибывать в Енисейск, город стоном застонал от ее буйства. У Пашкова с Иваном Акинфовым начались нелады, посыпались взаимные обвинения и доносы. «Великий озорник», как называл Пашкова архиепископ Симеон, понуждал стариц енисейского девичьего Рождественского монастыря подписывать донос на нового воеводу не читая. А когда старица Прасковья потребовала прочесть бумагу, он велел взять ее из монастыря, «бил ее по щекам своими руками и пытал ее у себя на дворе». Тогда же он «зазвал попа Якова на судно и бил его на смерть своими руками, и он, поп Яков, от его Афонасьевых побой лежал недель с шесть при смерти — едва ожил».
Аввакум с ужасом наблюдал за хозяйничаньем Пашкова в Енисейске. И не только наблюдал. По природе своей Аввакум не мог стоять в стороне — он пытался воздействовать на воеводу словом («много уговаривал»). Так начался неравный поединок ссыльного протопопа с могучим воеводой; он продолжался много лет, и ни одна сторона не хотела уступить другой… Сперва Пашков, занятый своими делами, с презреньем отмахнулся от Аввакума, умствования которого казались ему полнейшей бессмыслицей.
Надо же было случиться такому — Аввакум «и сам в руки попал» мучителю людей. В будущей главной резиденции Пашкова велено было устроить церковь с двумя приделами «во имя Алексея митрополита да Алексея человека божия» (Алексеями звали и царя с наследником) и еще две церкви. Пришел указ ехать протопопу Аввакуму не на Лену, а с Пашковым. В полку воеводы до этого был всего один черный поп. В грамоте Никон приказал «смирять» Аввакума, что и Пашков и протопоп расценили как «мучить». Положение Аввакума было двусмысленным: с одной стороны, он вроде бы становился полковым попом, а с другой — не снятое запрещение служить лишало его всякого авторитета в глазах Пашкова.