Крупская

Так впервые появляется имя Надежды Константиновны в полицейском досье. Оно не привлекло особого внимания полиции, в нем еще не видели никакой опасности. Поэтому в список подлежащих аресту, намеченному в ночь с 11 на 12 августа, имя Крупской было внесено на „всякий случай“, для проверки.

11 августа Надежда Константиновна вернулась к ужину из библиотеки, где была встреча с товарищами. По привычке рассказала Елизавете Васильевне обо всем, что произошло за день. Они уже собрались ложиться спать, когда в двери постучали. Крупская сразу поняла — за ней. Спокойно сказала; „Мама, открой, они ничего не найдут“.

Обыск продолжался несколько часов, перевернули все вверх дном, перетряхнули каждую книгу, Мать и дочь спокойно сидели обнявшись и наблюдали за происходящим. Жандармы действительно ничего не нашли, но Надежду Константиновну все-таки увели. Мрачные стены дома предварительного заключения с зарешеченными окнами казались еще мрачнее в сумраке августовской питерской ночи. Лязг тюремных ключей, бесконечные коридоры. В одном из них распахнутая дверь. Жандарм молча пропустил Крупскую вперед и, не сказав ни слова, захлопнул дверь.

В эту ночь Надежда Константиновна не ложилась. Шагала из угла в угол и думала. Думала о том, что где-то здесь, совсем рядом, Володя, друзья. Они еще не знают о новом провале. Почему произошел провал? Где допущена ошибка? Звено за звеном перебирала Крупская всю цепь подпольных связей, перед ней проходили лица товарищей, рабочих. Нет, среди них не найти предателя, здесь нет случайных людей…

Шли дни за днями, а на допрос ее не вызывали. Жандармы готовились, старались добыть дополнительные сведения. Надежда Константиновна привыкла к тюремному режиму, не поддавалась унынию, просила мать принести ей книг.

Почта тюрьмы — перестукивание — сообщает, что вместе с ней арестовали еще 32 человека — и Зину Невзорову, и Лирочку Якубову, и Михаила Сильвина. Арестовали нескольких ее учеников-рабочих. Договорились на допросах все отрицать.

Жандармам трудно было вести допрос, так как агентурные сведения о Крупской оказались крайне скудными. Надежда Константиновна держалась твердо, отрицала абсолютно все. Несколько часов длился допрос. А запись его уместилась на одной странице: „Протокол. 1896 г. сентября 2 дня в г. С.-Петербурге я, Отдельного корпуса жандармов подполковник Филатов, на основании ст. 1035 Уст. Угол. Судопроизводства в присутствии товарища прокурора С.-Петербургского окружного суда В.И. Носовича допрашивал обвиняемую, которая показала:

"Зовут меня Надежда Константиновна Крупская. Я не признаю себя виновной в принадлежности к какому-либо преступному сообществу и, в частности, к "Союзу борьбы за освобождение рабочего класса". Я около пяти лет состою учительницей воскресной школы по Шлиссельбургскому тракту, но частных знакомств среди рабочих не имела, и они у меня на квартире не бывали. С Константином Константиновичем Бауэром не знакома, и он у меня на квартире по Верейской улице никогда не был". Далее она объяснила, что встретилась с ним лишь для того, чтобы передать ему книги от Калмыковой. И затем: "Изотову-Виноградову, бывшую слушательницу Высших женских курсов, я не знаю, и по Подольской улице в доме № 39 я никогда не была. Студента Михаила Сильвина я не знаю, и таковой же у меня на квартире никогда не был".[5]

Во время следующего допроса Надежду Константиновну попросили объяснить, зачем она ездила в Полтаву. Очень естественно она ответила, что они с матерью поехали туда, чтобы навестить сестру Елизаветы Васильевны. А на Валдайку заезжала на обратном пути к троюродной сестре Книпович, просто заехала в гости. И так день за днем. Она отрицала все.

Товарищи держатся так же мужественно. Сильвин на допросах сочиняет небылицы и не называет ни одного имени. Рабочие прикинулись полуграмотными простаками. И, не найдя веских причин для обвинения, 10 сентября жандармы выпустили Надежду Константиновну под особый надзор полиции.

Она снова принимается за работу, стараясь наладить связи, организовать оставшихся на свободе. Крупская собирает деньги на Костромскую стачку на фабрике Зотова, посылает в Кострому вместе с собранными средствами (105 рублей) и листовку «К рабочим бумагопрядильной фабрики Зотова».

Старейший член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» Михаил Александрович Сильвин писал о ее деятельности в петербургский период: «…она не была пропагандисткой в тесном смысле слова, но вела ответственную, очень важную для нас работу. Своим положением в вечерней школе за Невской заставой она пользовалась для привлечения новых рабочих в наши кружки, к ней стекались все особо важные или срочные сведения для нас от рабочих — членов кружков, все рабочие-вожаки лично ее знали и относились к ней с глубоким уважением и полным доверием. Она поддерживала и возобновляла обрывавшиеся связи, она была, в сущности, главным стержнем всей нашей организации…»

Тучи сгущались над всеми оставшимися на свободе. Один из рабочих, не выдержав допросов «с пристрастием», дал показания. 28 октября Надежда Константиновна была вновь арестована. Она вновь все отрицает, но показания Бугоркова, одного из учеников школы за Невской заставой, раскрывают особую роль Крупской в организации петербургских социал-демократов. В одном из протоколов допроса Бугоркова записано: «…5 мая сего года я был на экзамене в воскресной школе, где состоит учительница Надежда Константиновна Крупская, и по окончании экзамена, когда я выходил из класса, то находившийся в прихожей Влас Щеглов остановил меня и просил передать Крупской, чтобы она назначила интеллигента руководителя для кружка в доме № 25, по какой улице, я теперь этого не помню. Я сейчас же возвратился в школу и, найдя Крупскую, передал ей просьбу Щеглова, на что она мне ответила: „Хорошо, я знаю — скажите Щеглову, что я доставлю интеллигента и что он будет называть себя „Куй железо“.[6]

Самым тяжким испытанием оказалась очная ставка. Надежда Константиновна смотрела на осунувшегося, прячущего глаза Бугоркова и не испытывала к нему ничего, кроме жалости. Видно, жандармы усиленно обрабатывали его. Перед ней был сломленный духовно человек. Крупская сказала: „Я знаю его, мой ученик по школе. Ничего больше я добавить не могу“. Бугоркова увели. Следователь внимательно смотрел на арестованную. Ничто не дрогнуло в ее лице, только слабый румянец проступил на щеках и ярче заблестели глаза. Он не удержался и сказал с усмешкой: „А у вас, оказывается, мадемуазель Крупская, как у некрасовских женщин, под внешним холодом таится пламень яркий. К сожалению, ваша энергия толкнула вас на недостойный путь“. Надежда Константиновна глянула ему в лицо. Он оборвал фразу и сухо сказал: „Итак, продолжим“.

Одиночная камера действует угнетающе. Нельзя привыкнуть к звону ключей, к шагам в коридоре. Надежда Константиновна старается придерживаться строжайшего режима: подъем, зарядка, чтение… Но все чаще она замечает, что сидит, глядя в одну точку. Она не может есть тюремной пищи, болит желудок. Появляется апатия. От матери не скроешь своего состояния. Во время свиданий дочь держится бодро, шутит, но мать видит, как дорого обходится ей эта бодрость.

Елизавета Васильевна пишет в департамент полиции прошение за прошением. Чиновники методично подшивают их в дело „дочери коллежского асессора“. Резолюция не изменяется — „не подлежит удовлетворению“. Наконец Елизавета Васильевна требует медицинского заключения; в своем пятом прошении она пишет: „Дочь моя вообще здоровья слабого, сильно нервна, страдает с детства катаром желудка и малокровием. В настоящее время нервное расстройство, а равно и общее дурное состояние здоровья, как я могла убедиться лично, настолько обострились, что внушают самые серьезные опасения. Я уверена, что каждый врач, которому поручено было бы исследовать состояние здоровья моей дочери, признал бы, что дальнейшее пребывание в заключении грозит ей самыми тяжелыми последствиями, а для меня возможностью потерять единственную дочь“[7]

5

ЦГАОР, ДП II, 1896, Д. 319, ч. III, л. 196,

6

ЦГАОР, ДП II, 1806, д. 319, ч. III, л. 321.

7

ЦГАОР ДП VII, 1896, д. 319, ч. 2(II), л. 147,