Караджале

А может быть, Леонида вспомнил статью в газете «Адунаря Национала» («Народное собрание») от 24 июня 1869 года, в которой черным по белому было написано:

«Два из самых великих событий в истории современной Европы свершились под руководством, или по крайней мере под влиянием толчка, данного на нашей земле: французская революция и объединение Италии и Германии…При звуках герольда, возвестившего объединение Молдавии и Мунтении, пробудились Гарибальди и Бисмарк; объединение румын было сигналом к началу борьбы за объединение Италии и Германии…Менее шумной, но не с меньшими результатами была революция румын, утвердившая либерализм и демократию. Наши конституционные законы последних лет также являются предшественниками нового духа, установившегося в Европе. После нас Австрия возвращается к парламентаризму; после нас Испания совершает свою революцию, после нас сама Франция делает несколько шагов вперед по стезе демократии. Пусть никто не смеется при чтении этих строк! Пусть не смеются те, у кого нет веры в силы и судьбу румынского народа! Большие облака образуются из росяных капель; в своем движении вперед человеческий дух начинает иногда от самого скромного, а огонь на склонах гор, освещающий далекие пространства, был зажжен от лучины бедного пастуха».

Вот образцы, которым подражал пенсионер Леонида. В одной из своих статей Караджале так объяснил появление этого стиля:

«Провозглашение нашей политической эмансипации было сигналом возникновения самой ужасной и унизительной тирании — тирании слова. Вот кто управлял нами целые полвека с великой жестокостью: слова, выспренные и пустые слова… Думать своим умом было величайшим преступлением, смеяться — великим грехом. Мысль не имеет врага страшнее, чем слово».

ЗАБОТЫ, ВОЛНЕНИЯ, НЕУДАЧИ

После первой постановки «Бурной ночи» и прочтения на вечере «Жунимя» комедии «Господин Леонида перед лицом реакции» никто из знатоков литературы уже не сомневался, что Караджале — лучший румынский драматург, что он, как говорится, драматург божьей милостью. Не сомневался в своем призвании и сам Караджале. Но жизнь его оставалась по-прежнему необеспеченной, дни протекали в хлопотах, труде и огорчениях, не имеющих отношения к творчеству.

Караджале по-прежнему проводит долгие часы в редакции газеты «Тимпул», утешаясь тем, что Эминеску и Славич вынуждены делать то же самое. Скучную редакционную работу все трое превратили в предлог для увлекательных и серьезных дискуссий о грамматике, лексике и морфологии румынского языка: каждая статья прочитывалась вслух и давала повод для горячих споров.

Между делом Караджале продолжал писать для газеты самые разнообразные материалы: политические статьи, международные обзоры, парламентскую хронику и многое другое. При этом он по-прежнему уклонялся от высказываний, которые могли бы создать впечатление, что он разделяет партийную точку зрения газеты. Караджале относится с одинаковым недоверием к идеологии консерваторов и идеям либералов, в обеих партиях он видит карикатурную позу, лицемерие и корысть.

1879–1883 годы ознаменовались многими событиями, касающимися главным образом попыток Караджале завоевать себе материальную независимость. Она нужна была ему не столько для себя, как для содержания матери и сестры. Эти годы были также годами активного участия Караджале в обществе «Жунимя». На вечерах зачитывались литературные произведения и афоризмы членов общества. Иногда афоризмы импровизировались, и Караджале часто выходил победителем в таких состязаниях. Обо всем этом Титу Майореску делал аккуратные записи в своем дневнике. Среди афоризмов Караджале, записанных председателем «Жунимя», были и мысли, как будто совершенно несвойственные караджалевскому письму. Вот несколько примеров:

«Самая печальная ирония судьбы состоит в том, что она удовлетворяет наше желание уже после того, как оно перешло в область воспоминаний».

«Даже в штилевом море беспокойная душа сама создает себе бури».

«Великая боль — любить. Великое несчастье — освободиться от этой боли».

Можно подумать, что это писал поэт-романтик, а отнюдь не юморист и «циник», каким считали Караджале некоторые из его коллег по «Жунимя». Когда в жизни далеко не все благополучно, даже мысли циника приобретают особую окраску.

Летом 1881 года Караджале вынужден был покинуть старую «развалюху», как называл он в своих письмах редакцию газеты «Тимпул». Вскоре после этого он уехал из Бухареста, и целый год о нем не было ни слуху ни духу. Только немногие из его друзей знали, что скромный школьный инспектор, который, закутавшись в плащ, месит грязь проселочных дорог уездов Сучава и Нямц, пробираясь пешком или в крестьянской повозке в самые глухие села, не кто иной, как автор нашумевшей комедии «Бурная ночь».

Караджале уже как-то работал короткое время школьным инспектором в уездах Яссы и Васлуй. Теперь он снова уехал из Бухареста и в этот раз надолго. В сущности, его отъезд был первой добровольной ссылкой. За ней последуют и другие.

Школьный инспектор Караджале не сделал карьеры. Но и в своих новых жизненных обстоятельствах он вел себя соответственно своему характеру. Свою работу он принимал всерьез, однако его энергия расходовалась впустую.

В те годы школьное дело в Румынии наталкивалось на непреодолимые преграды. Учителям платили гроши, да и то нерегулярно. Школьные помещения не ремонтировались, учебных пособий не хватало. К тому же крестьяне неохотно посылали своих детей в школу — дети ведь тоже работали. Но даже в такой обстановке в школьном мире процветали зависть и интриги. Караджале, вспоминая впоследствии о своей должности, писал: «Не знаю, сделал ли я в качестве школьного инспектора что-нибудь, кроме разбора анонимок».

Постоянной своей резиденцией Караджале избрал город Пятра-Нямц. Здесь он как бы продолжил наблюдения, начатые в Плоешти школьником Казенной школы № 1. Из Пятра-Нямц он ездил в инспекционные поездки по округу в мороз и стужу, по бездорожью глухой бедной провинции.

После года жизни в Пятра-Нямц Караджале попросил в министерстве перевода в уезды Арджеш и Вылча, поближе к Бухаресту. Этот человек не мог существовать вне литературы и театра. У него хватило сил уехать из столицы и перейти па положение бродячего служащего, но он продолжал, конечно, заниматься литературой и не хотел порывать связи с газетами и издательствами.

На новом месте Караджале арендовал бричку и лошадь для разъездов. От тех дней осталось множество анекдотов, рисующих неунывающего шутника-ревизора в несвойственной ему роли. Остались и письма к матери и сестренке, которые, пожалуй, больше говорят о его тогдашнем состоянии. Караджале трясется по ухабам в своей кибитке, надеясь, что служба освободит его от литературной поденщины. Это иллюзия. Еще одна иллюзия, от которой он вскоре освободится.

Весной 1882 года школьный ревизор Караджале побывал в Яссах и взял на себя обязательство написать совместно с Якобом Негруцци либретто оперетты «Гетман Балтаг» по новелле Николае Гане, который, в свою очередь, заимствовал сюжет у Диккенса. Караджале и Негруцци пытались создать текст для веселого представления в стихах и прозе. Негруцци написал стихи, а Караджале прозу, расцвеченную шутками и каламбурами отнюдь не высшего качества.

Во время очередного посещения Ясс, куда Караджале приехал на ежегодное собрание «Жунимя», произошла любопытная встреча. Оказалось, что в «Жунимя» принят новый поэт — Кандиано-Попеску. Это был старый знакомый Караджале, знаменитый председатель не менее знаменитой «Плоештской Республики», тот самый, кто назначил когда-то юного республиканца субкомиссаром плоештской полиции. Теперь Кандиано-Попеску стал генералом, адъютантом короля. Словом, Караджале имел наглядную возможность наблюдать поразительную человеческую метаморфозу.

Вряд ли она его удивила — биография Кандиано-Попеску вполне соответствовала духу и нравам времени. Интересно отметить, что многие «жунимисты» отнюдь не разделяли расположения Титу Майореску к Кандиано-Попеску. Михаил Эминеску не пришел на заседание, на котором должен был присутствовать поэт в генеральских эполетах.