Кармалюк

После того как Мария была приговорена к пятидесяти розгам и месяцу ареста, Устим домой не заходил. И встреча с семьей и помощь — все могло только повредить ей. Он не появлялся дома еще и потому, что борьба приобретала все больший размах: загоны его после второго побега из Сибири перешагнули границы Литинского уезда и действовали по всей Подолии. И как ему ни хотелось увидеть сыновей, он, находясь все время в напряжении борьбы, не мог пожить, как это бывало раньше, месяц или два где-то в окрестностях Головчинцев и навещать семью. Он расспрашивал земляков о доме, встречая их на ярмарках и чумацких шляхах. Но вести были невеселые: Мария после острога и розог не могла оправиться от болезни.

— Отдасть, мабуть, вона богу душу, — со вздохом говорили односельчане. — А сыны ничого. Ростуть. Иван женывся. И добру дивчыну взяв.

Мария и сыновья тоже все знали о нем от людей. Да и полиция то и дело напоминала им о нем, налетая на дом с обысками. Устим знал об этих постоянных обысках, а потому ничего и не передавал домой: все равно ведь заберут. Да еще и накажут Марию. Но он не знал, что, несмотря на все эти предосторожности, над семьей его нависла страшная беда.

Летичевский почт-экспедитор Андриевский уже семь лет писал во все инстанции, требуя, чтобы ему вернули 39 рублей 62 копейки, которые он употребил на отсылку пакета с сообщением о появлении Кармалюка. За семь лет этот верный царский слуга больше истратил денег на гербовую бумагу, но упорно продолжал требовать долг. А потратил он эти деньги с перепуга и попусту, отправив донесение советника Кельхнера «по предмету о появившихся было разбойниках», которых к тому времени, когда донесение доползло до Каменец-Подольска, и след простыл.

Обойдя все инстанции, Андриевский настрочил «всенижайшее прошение» самому цесаревичу Константину Павловичу. За 39 рублей 62 копейки он не считал позорным для себя, титулярного советника, обращаться к самому цесаревичу с унизительным прошением. Ход его рассуждений был по-чиновничьи мудр: я, мол, проявил патриотизм, истратив на дело поимки разбойников свои деньги, а мне их не возвращают. А по законам обязаны вернуть: почт-экспедитор хранил пожелтевшие от времени расписки.

Наместник царства Польского прислал грозное повеление: немедленно установить, кто должен вернуть деньги почт-экспедитору Андриевскому. Губернатор потребовал от суда, чтобы он «учинил по сему предмету постановление», и получил уведомление: так как с Кармалюка, снова сосланного в каторжную работу взять нечего, то «продать с публичного торга все найденное у жены Кармалюка имущество» и вырученные деньги вернуть почт-экспедитору.

Чиновники Литинского суда нагрянули в Головчинцы и продали все имущество Марии до последней тряпки. И наторговали они, не оставив ей ни горшков, ни ухватов, всего 11 рублей 90 копеек. О чем тут же было всенижайше и донесено его императорскому высочеству. Наместник царства Польского остался доволен: повеление его было исполнено. Без угрызения совести и титулярный советник Андриевский положил в карман 11 рублей 90 копеек. А Мария с детьми замерзала — это было в декабре 1828 года — в пустой хате. Старший сын Иван успокаивал ее:

— Ничого, мамо, ще нажывемо…

— Наживете та вже, мабуть, без мене. Чуе мое сердце: недовго осталось мени мучытыся…

И это предчувствие не обмануло ее…

ТРЕТИЙ ПОБЕГ И3 СИБИРИ

Повернувся я з Сибiру,

Та не маю долi,

Хоч, здаеться, не в кайданах,

А все ж не на волi…

Осенью 1828 года Кармалюка погнали в Тобольск. Прибыл он туда на этот раз сравнительно быстро: в январе следующего года. И тут же был направлен на Боровлянский стекольный завод. А через пять месяцев в графе алфавита о каторжных против фамилии Кармалюка появилась запись: «Убежал 26 мая 1829 года». Как он ушел из острога — осталось для всех тайной.

По тюрьмам Сибири да и всей России, как свидетельствовал петрашевец Д.Д. Ахшарумов, «распространены были рассказы о знаменитом скитальце Кармалюке. В херсонском остроге все знали его имя. Сложились многочисленные рассказы о его побегах из тюрем и при шествии по этапам. О его влиянии на арестантов. Он всюду являлся руководителем толпы. Большая партия бежавших вместе с ним, преследуемая погоней, имела выбор двух путей — тропинка, ведущая в лес, и большая дорога. Кармалюк избрал последний путь и звал всех последовать за ним. Но большая часть пошла тропинкой в лес. Все последние были пойманы. Те же, что пошли большой дорогой за Кармалюком, счастливо спаслись, достигнув скоро по пути лучшего убежища».[21]

— Ведут это его, братцы, под конвоем чуть ли не целого полка, — рассказывает земляк Кармалюк своим соузникам. — Навстречу едет пан в карете Важный такой, чуть ли не генерал. Спрашивает: кого, мол, ведете? Офицер конвойный навытяжку перед ним: так, мол, и так, ваше превосходительство, самого что ни на есть опасного разбойника Кармалюка. «Молодцы, — говорит пан, — что поймали. За это вас сам царь наградит». И начал крестить Кармалюка! И злодей ты, и гайдамака, и четвертовать тебя, мол, разбойника, мало! А Кармалюк ему и отвечает: лежачего, мол, бить, ваше превосходительство, дело не мудрое. А вы бы лучше грош или два дали бы на пропитание. Пану понравился, видно, кающийся голос Кармалюка — а он умел, братцы, представляться! — пан и говорит: «Пустите его, пусть возьме милостыню». Только Кармалюк подошел к дверце, а пан его — хап в карету! Дверцы хлоп, кучер кнутом по коням — и только пыль столбом поднялась. Конвойные смотрят оторопело: что, мол, за чудо стряслось? Пока пришли в себя, пока начали стрелять — эге, и грохота колес уже не слышно.

— Так, значит, то его хлопцы были?

— А то кто же? Они!

— Лихо сработали! С такими молодцами и с того света можно уйти. А как он, скажи ты мне на милость, пробирается сквозь всю Сибирь без сучка и задоринки? Я ведь три раза выскальзывал из острога, но и до Урала не мог дойти.

— Это его надобно спросить. Видно, открыл какую-то секретную дорогу. Иначе как же уйдешь? Никак. Я тоже два раза бежал, да и оба раза мужики сибирские голыми руками брали, когда голодуха к ним за куском хлеба гнала.

Да, пройти десятки тысяч километров, избегая столько же тысяч опасностей, и не угодить в руки властям — это не каждому было по силам. Тут и голодать приходилось, и от холода околевать, и на воротах реки переплывать, и спать стоя, прислонившись к лиственнице или кедру, ибо сесть — значило уже не встать. И сидеть в тюрьмах да острогах, ломая голову над тем, как из них убежать, чтобы опять не погнали в Сибирь. Выдержать все это мог только человек, у которого была такая великая цель, как у Кармалюка: освободить свой народ из-под панского ига.

Вот через какие города Кармалюк пробирался в этот третий побег из Сибири: Камышлов, Екатеринбург, Кунгур, Казань, Чебоксары, Васильсурск, Нижний Новгород, Горбатов, Гороховец, Вязники, Ковров, Владимир, Богородск, Покровск. Из Покровска он пошел на Москву, Калугу, Козельск, Волхов, Орел, Кромы, Дмитровой, Севск, Глухов, Кролевец, Борзна, Нежин…

Из Нежина до родной Подолии, где его ждали верные товарищи, было уже рукой подать. Но при переходе через заставу «1830 года января 1-го числа был смотрителем, за неимением письменного вида, задержан и представлен в тамошнюю градскую полицию». На допросе в полиции Кармалюк сказал:

— Родился в Екатеринославской губернии того же повета. На хуторе помещика Якубовича. Прозывают Павлом Богдановым. Помещик отдал в военную службу, а я бежал из рекрутской партии…

Навели справки. Действительно, Павел Богданов был отдан в солдаты и бежал. А с Павлом Богдановым Кармалюк познакомился, когда сидел в тюрьме, и, зная, что того отправили в Сибирь, выдал себя за него. Из Нежина его отправили в «Екатеринослав, в учрежденную при тамошнем ордонанс-гаузе военно-судную комиссию, по решению коей за наказанием сто палками выслан Новгородской губернии Медведовской волости резервной дивизии в Архангелгородский пехотный полк на службу, куда прибыл после Петрова дня и находился в роте во 2-м батальоне один месяц, а начальных чисел августа месяца… учинил побег… следовал в Псковскую губернию, более 400 верст от Медведовской волости отстоящей». Тут бросил шинель, переоделся в полушубок и пошел на Витебск, Могилев, отсель Могилевской губернии город Рогачев, на Овруч, Житомир, Бердичев. И в ноябре месяце перебрался на Райгородок в Янишпольскую Слободку Литинского повета, а затем перешел черным трактом в селение Новую Синяву.

21

Д.Д. Ахшарумов, «Из моих воспоминаний». Спб, 1905.