Кармалюк

Дан сей открытый лист из Барской градской полиции за подписом и печатью».

Этому мальчику Шевчуку, служившему у мещанина Василия Маниты только за то, что «жена оного лечила его от болезни», было всего 10 лет. Знал ли он что-либо о Кармалюке? Видел ли, как тот приходил к его хозяину, так и осталось для властей тайной. На следствии он заявил: «Будучи всегда нездоровым, не примечал, с кем какое обращение хозяин имел. Сторонних людей в доме не видел. И ничего не знаю более».

Скрипели писаря перьями, а на тот скрип тяжким бряцанием отзывались кандалы по всей Подолии…

ОСАДА В КАМЕРЕ

Шумить, гуде лiс грабовий,

Аж до землі гнеться.

Краще жити буде тодi,

Як Кармель вернеться…

Прошло лето, осень; волов запрягали уже не в чумацкие возы, а в сани, но делали они одно и то же: все везли и везли в остроги закованных в кандалы товарищей Кармалюка. Наместник царства Польского цесаревич Константин Павлович повелел подавать ему еженедельно рапорты о ходе дела Кармалюка. Шутить с ним было опасно, и судьи старались изо всех сил. Но дело двигалось медленно, ибо разрасталось и разрасталось, охватывая всю губернию.

Из Летичева Кармалюк и его товарищи были переведены в начале декабря 1827 года в Литинский тюремный замок. Конвоировала их целая рота пехоты. Здесь вновь начались допросы, очные ставки. Делу не видно было конца. Губернатор Грохольский пригласил к себе пана Родзеловского — литинского, земского судью, недовольно спросил:

— Что у вас там делается? Почему до сих пор не решено дело Кармалюка и его сообщников? С меня каждую неделю требуют рапортов о ходе этого дела, а я уже не знаю, что отвечать его императорскому высочеству.

— Ваше сиятельство, полиция и суд выказывают всю энергию свою, но дело приобрело поистине грандиозные размеры. Ведь вот, извольте поглядеть, ваше сиятельство: одних только соучастников Кармалюка уже выявлено двести пятьдесят человек. Да посредников более полутысячи. Свидетелей уже допрошено около тысячи человек. Вот и судите, ваше сиятельство, какая работа проделана. Но с каждым днем открываются все новые и новые нити, которыми этот разбойник был связан почти со всей губернией. Его гайдамацкие шайки, ваше сиятельство, говорю это без малейшего преувеличения, как холера, поразили весь наш край. И великое счастье, что нам удалось Кармалюка вовремя обезвредить, а то я не могу даже представить себе, чем могло бы кончиться дело, если бы он погулял на воле год или два. Он мог поднять хлопов на такую же кровавую резню, как это сделали Железняк и Гонта. Поверьте мне, ваше сиятельство, я нисколько не преувеличиваю. Это заключение мое сделано на основании дела…

Только уехал судья пан Родзеловский, заверив губернатора, что дело быстро двинется вперед, как из Литина прилетела тревожная весть: Кармалюк поднял бунт в тюрьме.

Весть эта вызвала сильный переполох. Особенное беспокойство губернатор проявлял из-за отсутствия каких-либо точных сведений об обстоятельствах возмущения.

Возникло опасение, что Кармалюк мог опять убежать. Но вот, наконец, пришел рапорт.

«Господину подольскому гражданскому губернатору

Литинской градской полиции

РАПОРТ

Важный преступник Кармалюк, содержащийся здесь… в оковах тех самых, в каковых препровожден из города Летичева, вздумал и домогался настоятельно, чтобы с содержащейся по одному делу с ним… Добровольской дозволить беспрепятственное свидание, но когда сего ему не было позволено, то он, воспользовавшись случаем, зашел в ее комнату. Таковое дало повод перевести Добровольскую в этапный дом.

За сим вскорости Кармалюк объявил себя дерзким и отважным на зло… и хотя тут внушаемо и., отвращаемо было убедительными средствами о прекращении его покушений, но сие осталось тщетным. Дерзость его со смелостью до той степени увеличилась, что он похвалялся убить, кто попадется, а взять не дастся. И, наконец, злобствуясь, сбил с себя оковы и приглашал прочих арестантов к возмущению. Но от сих пособием не воспользовался, кроме от двух: Добровольского и Сотпичука, кои ему сотовариществовали в покушении. И из оных сбил кандалы, поотрывал скобли от прочих комнат, дабы мог по комнатам беспечно ходить. А от цейхгауза оторвал замок и некоторые вещи занес в комнату с намерением сжечь…

Наконец с двумя упомянутыми сотоварищами заперся в комнате, где приготовили кирпич с груб[20] вынутый и доски… для защищения на случай взятия его. А для запаса к пропитанию поотбирал хлеб от прочих арестантов, кои ему со страха принуждены повиноваться.

Во время запертия в комнате, случившегося на третий день его покушения, то есть 11-го числа, все арестанты с тюрьмы по распоряжению выгнаны. И был он в оной комнате… окружен и здесь по предпринятым разным средствам заставлен к повиновению…

Засим Кармалюк вышел с комнаты и по-прежнему с сотоварищами закован в кандалы. А дабы он, Кармалюк, от похвалок удержался и не возмущал прочих арестантов, а равно не мог учинить побега, подобно как сделал с каменецкого замка, полиция решилась до разрешения начальства содержать его на цепи, хотя таковые воспрещены, по уважению, что другого средства не предвидит. О чем вашему сиятельству сие полиция имеет честь представить…

Декабря 14 дня 1827 года».

— Слава богу, хоть не ушел, — прочитав рапорт, облегченно вздохнул граф Грохольский. — А какая смелость! Какая неслыханная дерзость! Не диво, что его боятся на воле, если он и в тюрьме всех напугал! Как тут пишут? «Сбил с себя оковы». Вот после этого и не верьте, что он рвет веревки, как паутину. Жаль, что такая сила приносится во вред, а не в пользу отечеству.

Даже лютые враги Кармалюка не могли не отметить незаурядность его личности, хотя и трудно им было представить, как мог простой крепостной, к тому же неграмотный, приобрести такую силу и влияние в народе, такую славу.

Да, с Кармалюком надо скорее кончать, и поветовому стряпчему было послано напоминание, а он написал Литинскому нижнему земскому суду:

«Побуждаясь важностью преступления содержащихся под стражею арестантов — Кармалюка и прочих его сотоварищей, о коих дело стоит под рассмотрением оного суда, долгом считаю в оной суд войти с сим моим настоятельным требованием, чтобы приняты были всеусиленные средства, из-за коих бы показанное дело не могло подвергаться ни малейшей в течении своем медлительности и было бы решено в самой скорости».

29 февраля 1828 года Литинский суд огласил приговор:

«Кармалюка за побег с каторжной работы и делания грабительства наказать вновь сто одним ударом кнута, сослать под строгим караулом в каторжную работу», Такую же меру наказания определили и его ближайшим товарищам: Сотничуку, Литвинюку и Добровольскому. На вечное поселение в Сибирь были приговорены Витвицкий, Барский, Вишниовский, Яновский. По списку, утвержденному и цесаревичем и царем, был сдан в солдаты сто восемьдесят один человек, привлеченный к этому делу. Около трехсот мужчин и женщин наказали кнутами, плетьми и розгами.

Предатель Антоний Ольшевский, как обещали ему, от наказания был освобожден и отдан под надзор экономии и общества. «Помещика селения Кальной-Деражни Феликса Янчевского, который… схватил Кармалюка, …признать заслуживающим награждения, а людей за невоспомоществование тому же Янчевскому к скорейшей поимке и повязанию разбойников… наказать, в пример другим при земской полиции всякого по 25 ударов плетьми».

И опять Кармалюка везут в Каменец. Сто один удар кнутами он перенес без стона и без посторонней помощи вернулся в тюрьму.

В августе всех погнали в Сибирь. Кармалюк отправлялся в этот путь третий раз.

Села обезлюдели, как пишет современник, хаты опустели.

А сколько вдов и сирот осталось помирать с голоду в тех опустевших селах, сколько «вечных поселенцев» погибло в пути, не дойдя до места, одному богу ведомо…

20

Груба — печь (укр.).