Дремлющий демон Декстера

– Морган, – обратилась Ла Гэрта к Деб. – Я не узнала вас в одежде.

– Полагаю, иногда можно не заметить массу очевидного, детектив, – ответила Дебора, прежде чем я смог остановить ее.

– Точно, – парировала Ла Гэрта. – Именно поэтому некоторые из нас никогда не становятся детективами.

Полная и бескровная победа. Ла Гэрта, даже не дождавшись, пока пуля долетит до цели, отвернулась от Деб и заговорила с Доуксом:

– Выясните, у кого есть ключи от Арены. Кто может зайти сюда в любое время.

– Ага, – произнес Доукс. – Проверить все замки, не взломаны ли?

– Нет. – Ла Гэрта довольно мило нахмурилась. – У нас теперь есть свой контакт со льдом. – Она взглянула на Дебору. – Этот рефрижератор только путает нам карты. – Снова Доуксу. – Ткани должны были повредить здесь, на льду. Поэтому убийца как-то связан со льдом в этом здании. – Она в последний раз посмотрела на Дебору. – А не с грузовиком.

– Ага, – произнес Доукс.

Голос его прозвучал неуверенно, однако дело ведет не он.

Ла Гэрта перевела взгляд на меня.

– Думаю, ты можешь ехать домой, Декстер. Я знаю, где ты живешь, если вдруг понадобишься.

По крайней мере хоть не подмигнула. Дебора проводила меня до больших двойных дверей Арены.

– Если так пойдет дальше, через год я буду регулировщиком, – продолжала ворчать она.

– Ерунда, Деб, максимум на пару месяцев.

– Спасибо.

– Нет, правда. Ты не должна так явно ее провоцировать. Видела, как это делает сержант Доукс? Ради Бога, действуй потоньше.

– Потоньше! – Она резко затормозила и схватила меня за грудки. – Послушай, Декстер. Это ведь никакая не игра.

– А вот нет, Деб. Игра, да еще какая. Политическая игра. А ты не играешь в нее как следует.

– Я ни во что не играю! – зарычала она. – На карте человеческие жизни. На свободе гуляет мясник, и он останется на свободе, пока здесь распоряжается эта слабоумная Ла Гэрта.

Я подавил в себе всплеск надежды.

– Вполне вероятно…

– Так оно и есть, – настаивала Дебора.

– Но, Дебора, ты ничего не сможешь изменить, если сошлешь себя регулировать движение в Коконат-Гроув.

– Ты прав. Если только не найду убийцу.

Ну вот, приехали. У некоторых просто отсутствует представление о том, как устроен мир. А так она очень не глупа, правда. Просто унаследовала у Гарри всю его земную прямоту, его прямолинейность в решении проблем, только вот забыла прихватить немного мудрости. У Гарри туповатость применялась, когда надо было решить какой-нибудь дерьмовый вопрос. У Деборы это был способ притвориться, что такового не существует.

До моей машины меня подвез один из патрулей. Потом я ехал домой, представляя, что оставил голову у себя, тщательно завернул в салфетку, положил на заднее сиденье и вот везу домой. Ужасно и глупо, согласен. В первый раз я понял этих грустных людей, чаще всего шрайнеров,[18] которые ласкают женские туфли или носят с собой грязное белье. Жуткое чувство, мне захотелось принять душ, наверное, так же сильно, как хотелось бы погладить эту голову.

Только вот у меня ее не было. Делать нечего, пора домой. Я ехал медленно, на несколько миль в час ниже разрешенной скорости. В Майами это как повесить на спину плакат «Вмажь мне!». Конечно, мне никто не вмазал, для этого им пришлось бы замедлить ход. Мне гудели семь раз, восемь раз показали средний палец, и пять машин просто объехали меня – кто по тротуару, кто по встречной.

Впрочем, сегодня даже высокая энергетика этих водителей не смогла поднять мне настроение. Я был смертельно утомлен и потрясен, мне нужно подумать, забыть гулкое эхо Арены и тупую болтовню Ла Гэрты. Медленная езда дала мне возможность поразмыслить, разобраться в значении всего произошедшего за день. И выяснилось, что одна глупая фраза все время звенит у меня в голове, перескакивая с извилины на извилину. Казалось, она живет собственной жизнью. Чем больше я в нее мысленно вслушивался, тем больше смысла находил. А по ту сторону смысла она превращалась в некую искушающую мантру. Стала ключом к мыслям об убийце, выкатившейся на дорогу голове, засунутому в мешок зеркалу и восхитительно сухим фрагментам тела.

Если бы это был я…

Например: «Если бы это был я, что бы я хотел сказать этим зеркалом?» или «Если бы это был я, что бы я сделал с грузовиком?»

Конечно, это могло бы показаться завистью, что плохо для души, но поскольку души у меня нет, значит, нет и проблемы. Если бы это был я, я бы бросил грузовик в укромном месте неподалеку от Арены. Потом очень быстро убрался бы оттуда – на припрятанном где-то рядом автомобиле? На угнанном? Зависит от обстоятельств. Если бы это был я, оставить части тела на Арене было запланировано заранее, или так вышло в результате гонки по дамбе?

Нелогично. Он не мог предугадать, что кто-то погонится за ним в сторону Норт-Бэй-Виллидж, разве не так? Но почему тогда у него была готовая для броска голова? И почему все остальное он отвез на Арену? Странный выбор. Да, там полно льда, а холод – это только хорошо. Вот только огромное гулкое пространство совершенно не подходит для такого рода интимных моментов – если бы это был я. Арена – ужасная, настежь открытая опустошенность, не может быть проводником настоящего творчества. Забавно побывать, но не здесь студия настоящего художника. Свалка, а не рабочее место. Просто не соответствует ощущениям.

Конечно, если бы это был я.

Итак, Арена – смелый бросок на неизведанную территорию. Такой ход должен разозлить полицию и скорее всего направить ее в ложном направлении. Если там, само собой, еще понимают, что такое ложное направление, в чем я все больше сомневаюсь.

И – чтобы покончить с зеркалом: если я прав насчет причин выбора Арены, тогда зеркало – дополнительный атрибут, отражающий эти причины. Оно может служить связующим звеном, комментарием ко всему, что произошло, включая оставленную отдельно голову. Заявлением, объединяющим все нити, связывающим их в аккуратные узлы, подобно фрагментам тела в пластиковых мешках.

Заявлением, элегантно подчеркивающим основную работу. Итак, как бы звучало заявление, если бы это был я?

Я тебя вижу.

Ну хорошо. Конечно, именно так. Я тебя вижу. Я знаю, что ты идешь за мной, и я слежу за тобой. Только я намного впереди, контролирую твой курс, устанавливаю скорость и наблюдаю, как ты следишь за мной. Я тебя вижу. Я знаю, кто ты такой, где ты, а все, что ты знаешь обо мне, – это то, что я наблюдаю за тобой.

Я вижу тебя.

Звучит логично. Только почему же мне не становится легче?

Дальше, что из этого я могу рассказать дорогой моей бедняжке Деборе? Дело принимает слишком личный оборот, приходится напрягаться, чтобы не забыть, что в нем существует еще и публичная сторона, и сторона эта важна для моей сестры и ее карьеры. Если у меня достаточно ума, чтобы слышать и реагировать, я не скажу ни ей, ни кому бы то ни было, что, по-моему, убийца пытается мне объяснить. А остальное? Должен ли я что-нибудь рассказать ей и хочу ли?

Все, перебор. Нужно поспать, иначе всего этого не рассортировать.

Я чуть не плакал, когда забрался в постель. Не стал сопротивляться сну, который наступил мгновенно, и я провалился в темноту. Проспал почти два с половиной часа, пока меня не разбудил телефонный звонок.

– Это я, – сказал голос на другом конце.

– Конечно, ты.

И это, конечно, была Дебора.

– Я нашла рефрижератор.

– Что ж, поздравляю, Деб. Очень хорошая новость. На другом конце провода наступила долгая тишина.

– Деб? – произнес я наконец. – Это ведь хорошая новость, правда?

– Нет, – ответила она.

Потребность во сне все еще ухала в моей голове, как выбивалка по циновке, хотя я и старался сконцентрироваться.

– Э-э… Дебора, что ты… что случилось?

– Я опознала ее. Абсолютно точно. Фотографии, части тела и все такое. И, как образцовый скаут, все рассказала этой сучке.

– И она тебе не поверила? – спросил я скептически.

18

Шрайнеры, или Древнеарабский орден рыцарей Тайной усыпальницы – братство, родственное свободному масонству. Создано в 1920 г. в Нью-Йорке в качестве «веселой» ветви масонства. Предпринимают разного рода увеселительные акции, например парады забавных копий автомобилей и мотоциклов