Страница 36 из 94
— Точно так, — подтвердил капитан, вставая.
— Платон Платонович Недошивин, — протянув руку, сказал незнакомец и улыбнулся располагающе.
«Комитетчик», — сразу понял Соколов. Недошивин пожал ладонь неожиданно крепко, по-мужицки. Соколову стало ужасно весело. Если они так грубо подсылают к нему комитетчика, значит: а) он на верном пути, и б) они принимают его за провинциального дурачка. Интересно, с чьих же слов? Неужели Палисадова? Да, Дмитрий Леонидович, не ожидали от вас… Обидно-с!
— Вы капитан районного угро, — продолжал Недошивин, не отпуская руки Соколова. — Я — майор Комитета государственной безопасности. Возглавляю особый отдел, называть который не буду.
— У вас все отделы особые, — беззлобно заметил Соколов.
— Ну перестаньте, Максим Максимыч! — натурально возмутился майор. — За что вы, оперативники, не любите нас, комитетчиков? Ведь одно дело делаем! Неужели думаете, у нас не понимают, что такое капитан районной милиции? Да еще фронтовик. Я имею в виду наших честных, порядочных офицеров, не проныр и карьеристов, которых и у вас хватает. Мы хорошо знаем цену таким, как вы. Русский капитан был и остается основой государственного строя России.
— Польщен, — сказал Соколов. Ему и в самом деле было приятно.
— Присядем?
— Прогуляемся, — предложил Максим Максимыч. — Чем могу быть полезен?
— Это не вы мне, а я могу вам быть полезен. Я пришел сюда не от Комитета, по собственной инициативе. А вот ваш товарищ Резо Гонгадзе… не хочу обидеть ваших дружеских чувств, говорил с вами по заданию КГБ. И, уверен, уже сообщил туда детали вашего разговора.
— Вот гад!
— Ошибаетесь, — возразил Платон Платонович. — Резо — безупречный работник. Он службист и не мог поступить иначе. Но он искренне за вас переживает. Потому что вам грозит смертельная опасность.
— Почему я должен вам верить?
— У вас нет другого выхода. Если не поверите, то сегодня, от силы завтра, вас просто не будет в живых.
— Кому это я так сильно мешаю?
— Пока никому.
— Не понимаю.
— Бросьте, капитан. Все вы понимаете.
— Ладно, — хмуро перебил его Соколов. — Зачем вы пришли?
— Чтобы спасти вас. Не ради вас самого, а ради одного человечка, который сейчас нуждается в вашей помощи.
— Какого еще человечка?
— Ну, не притворяйтесь, Соколов! — Недошивин вдруг улыбнулся так просто, обезоруживающе, по-человечески, что капитан, проклиная себя за доверчивость, решил ему все же верить.
— Какого человечка?
— Сына Елизаветы Половинкиной.
— Что?!
Недошивин, в свою очередь, с изумлением смотрел на капитана.
— Как? — тихо спросил он. — Вы не знали, что у нее есть сын?
— Но он умер…
— А-а, черт! — Недошивин стукнул себя кулаком по лбу. — Я должен был это допустить. Извините, конечно, капитан, но я был лучшего мнения о вашем профессионализме. Вы не проверили роддом? Не поговорили с акушеркой, не прижали к стене главврача? Ну, знаете! В моем ведомстве за такую халатность голову бы с плеч сняли!
Соколов чувствовал себя уязвленным.
— Ты вот что, майор, — переходя на «ты», сказал он, — говори да не заговаривайся. В нашем ведомстве имеют дело с разными гнусностями. Но чтоб живого ребенка записать как мертвого и сообщить об этом его матери — такого в нашем ведомстве еще не было.
Недошивин молчал.
— Где ребенок? — спросил Соколов.
— Прежде вы должны дать слово, что не будете мстить Оборотову.
— Спасаете дружка?
— Он мне не друг, — сухо отрезал Недошивин. — Но за Оборотовым стоит его тесть, мой непосредственный начальник. Зятя он терпеть не может, но безумно любит свою единственную дочь. Он сделает все, чтобы зять взлетел как можно выше. Если вы раздуете историю и она дойдет до жены Оборотова, вам конец.
— А Барский?
— Дался вам этот жалкий доцентишка! Самовлюбленный трус! У него и так поджилки трясутся. Боится не того, что за решетку посадят. Русский интеллигент обожает пострадать! А вот что он, мозг нации, будет опозорен. Правильно Ленин писал: это не мозг нации, а г…!
— Разве Ленин так писал?
— Да, Максиму Горькому. Словом, Барский уже наказан и будет казнить себя всю остальную жизнь. Зачем он вам? Не мелочитесь, капитан. Я отдаю вам ребенка. И сдаю Гнеушева. В этой папке все бумаги на установление опекунства над сыном Половинкиной. Он совершенно здоров, хотя это поразительно, учитывая обстоятельства его… гм, зачатия. В этой же папке досье на Гнеушева. С помощью него вы его уничтожите. Кстати, что вы собирались с ним сделать?
— Пока не решил…
— Если вы хотите его прикончить, то напрасно. Гнеушев — прирожденный убийца. Он ловок, силен и невероятно коварен. Это высочайший профессионал. Но в этой папочке лежат сведения, против которых он бессилен. Может, они не убьют его, но раздавят окончательно. Гнеушев, как ни странно, ужасно щепетилен в вопросах морали. Дворянин!
— Не любите вы дворян и интеллигентов, — заметил Соколов.
— А вы?
— Лишь бы человек был хороший.
— Вернемся к существу вопроса, — продолжал Недошивин. — Вы согласны на мои условия?
Капитан молчал, напряженно думая.
— Если с усыновлением возникнут трудности, как мне вас найти?
— Об усыновлении не может быть и речи, — мгновенно возразил Недошивин. — Только опекунство.
— Кто отец ребенка? — спросил Соколов.
— В принципе это можно выяснить с помощью анализа крови. Но не нужно.
— Последний вопрос. Ваши бывшие друзья, конечно, паскудники. Но я тоже мужчина и, в конце концов, могу их как-то понять. Ну напились, ну не выдержали, кобели. Но зачем убивать?!
— Этого я не знаю, — грустно ответил Недошивин.
— Черт с тобой, майор, — сказал Соколов, неожиданно повеселев. — Врешь ты или нет, но мальчишка важнее всего. Не буду я трогать твоих дружков и волновать твоего драгоценного начальника. Живите спокойно, государственные устроители, раз совесть позволяет.
— Кстати, майор, — перед расставанием не удержался Соколов. — Мы своих агентов не сдаем. Это тебе маленькая месть за мою «халатность».
— Один-один, — засмеялся Недошивин, и смех его вдруг так понравился Соколову, что он сам невольно засмеялся. — Ничья, капитан.
Глава двадцать вторая
Половинкин спасает революцию
Из-за поворота вылетела старая, в нескольких местах проржавевшая «шестерка». На полном ходу, противно взвизгнув тормозами, она крутанулась на месте и остановилась. Из машины выскочил небритый широкоплечий парень в камуфляжной форме. Не обращая внимания на остальных, он бросился к Крекшину.
— Сильно тебя зацепило, братишка?
— Бандитская пуля, — отшутился Крекшин.
— Вот суки! — возмутился десантник. — Уже по народу стреляют! Ничего! На всех патронов не хватит! Мы этого кошмара на улице Язова еще достанем!
— Постой, — заволновался Сорняков. — Ты о чем, десантура?
Парень взглянул на него как на сумасшедшего.
— Не понял… Вы что, не знаете ничего? Ночью был государственный переворот. Горбачев арестован. К власти пришло Ге-Ка-Че-Пе… Тьфу, и не выговоришь сразу! Демократия в опасности! Свобода в опасности! Снова по углам шушукаться будем. Понятно?
Первой пришла в себя от неожиданной новости Варя.
— Раненых много? — деловито спросила она.
— Про раненых ничего не знаю, — вздохнул парень. — Но танки уже в центре Москвы. Наши ребята двинули к Моссовету и Белому дому. Президент не признает режим и призывает к всеобщей забастовке. Наверняка придется обороняться. У меня багажник забит канистрами с бензином.
— Зачем? — осторожно спросил Сорняков.
— Танки жечь, голуба… Ну, кто со мной?
Все двинулись к машине, один Джон остался на месте.
— Ты не с нами, Джон?
— Какой Джон? — недовольно спросил десантник. — Американец? Не нужно! Потом будут говорить, что сопротивление организовало ЦРУ.
— Я русский, — сказал Половинкин и покраснел.
— Русский-русский, хоть в раввины отдавай, — засмеялся парень. — Ладно, капитан Америка, полезай в машину! Ты кто, журналист? Останешься жив, расскажешь о нас правду всему свободному миру.