Страница 35 из 94
— Диссертацию пишешь? — засмеялся Резо, разливая коньяк.
— А что, старый опер уже не способен? Вот скажи мне, высокий начальник, что ты знаешь о романических убийствах?
— Каких?
— Романических.
Резо насмешливо посмотрел на Соколова.
— Эх, капитан! Видно, тебе в твоей тьмутаракани совсем делать нечего, если ты на романы переключился. Нам тут, понимаешь, романы читать некогда. У нас каждое дело — роман. Вот недавно отец изнасиловал несовершеннолетнюю дочь. Причем мать про это знала. А когда понял, что дочка от него забеременела, испугался, сволочь, задушил ее и закопал на дачном участке. Верная жена ему в этом помогала. Как тебе такой роман?
— Эта девушка, — тихо сказал Соколов, — дочь моего лучшего друга, фронтовика.
Резо вздохнул и разлил остатки коньяка. Не потому что торопил Соколова с уходом, а понял: не до выпивки его другу и не до шуточных разговоров. И даже не до сациви.
— Так бы сразу и сказал. А то убийства какие-то романические придумал.
— Это не я, — улыбнулся Соколов. — Это Аркадий Петрович Востриков. Вот, кстати, парень, которого не худо бы переманить к тебе в отдел. Талант, оригинал!
— Все, все! — с трагическим грузинским акцентом воскликнул Гонгадзе. — Ступай с глаз моих в свою библиотеку. Но вечером жди звонка. Нравится тебе моя Светка или не нравится, но без сациви и пары бутылок настоящего (он подчеркнул это слово) саперави ты от меня не отвертишься.
Резо позвонил в восемь вечера и предложил встретиться на Гоголевском бульваре. Максим Максимыч удивился, что старый приятель не приглашает к себе, но по телефону не стал ничего говорить. Подполковник сидел на скамейке, уткнув нос в поднятый воротник плаща. Был Резо сильно пьян. Не успел Соколов поздороваться и сесть рядом, как полковник протянул ему плоскую фляжку, в которой что-то плескалось.
— Злоупотребляешь? — попытался пошутить Соколов.
— На моем месте иначе нельзя, — возразил Резо. — Это только в кино милицейские начальники — архангелы с погонами. А я если в конце дня не выпью, напряжение не сниму, могу инфаркт заработать.
— Что случилось?
— Ты крепко подставил меня, Максим. Надеюсь, сделал это не нарочно.
— Резо!
— Молчи пока. Во-первых, по нашему ведомству на твоего физкультурника, считай, нет ничего. Или почти ничего. Два года назад обчистили его квартиру на Ленинградском проспекте. Домушников взяли по горячим следам в тот же день, причем со всем награбленным добром.
— Ну и?..
— Дальше как в кино. Потерпевший рассыпается в благодарности сотрудникам милиции. Те предлагают ему проверить, все ли вещи на месте.
— Все?
— Потерпевший утверждает, что все. Еще бы ему это не утверждать! Того, что ему вернули, было по самой скромной оценке почти на двести тысяч рублей.
— Новыми?
— Конечно.
— И как же объясняет простой советский учитель физкультуры такое богатство? — спросил Соколов.
— Я тебе сказал: как в кино. Неожиданное наследство от покойной тетушки, с которой при жизни контактов почти не имел, но она нежно обожала своего единственного племянника. Тетушка — младшая сестра отца Гнеушева, урожденная графиня. Так что твой физкультурник — простой советский граф.
— Да что там было-то?
— Коллекция картин. Исключительно русские художники конца девятнадцатого — начала двадцатого века. Левитан, Поленов, Саврасов, Малевич, Бенуа, Петров-Водкин…
— Подлинники?
— Такие, что им позавидовали бы Третьяковка и Русский музей.
— Повезло ему с тетушкой.
— Слушай дальше. Наши ребята, само собой, картины до конца следствия не возвращают. Интересуются их биографией, а заодно биографией физкультурника. Выясняется, что тетушка, по словам соседей, аристократическим образом жизни не отличалась. Пила беспробудно, клянчила у соседей взаймы. Однако после ее смерти в квартире обнаружили целую картинную галерею. А в тумбочке лежало грамотно составленное и заверенное нотариусом завещание на имя любимого племянника.
— Откуда дровишки?
— Ни за одной картиной нет криминала. Все тетушка покупала у частных антикваров. Брала не скупясь. Но все, кто имел с ней дело, в один голос утверждали, что в искусстве она не была ни ухом, ни рылом. Работала по чьей-то наводке.
— Гнеушева?
— Конечно. Но это, Максим, не самое интересное. Антикварный мир тесен. Каждый серьезный коллекционер нам известен. Но когда наши ребята обратились в Комитет государственной безопасности с резонным вопросом, не заинтересует ли их такой таинственный клиент, то получили по рукам со страшной силой. И не только Гнеушеву все вернули, но еще и извинялись за вторжение в личную жизнь. Гнеушев принял извинения спокойно, с некоторым, я бы сказал, аристократическим благородством.
— Это он умеет, — нахмурился Соколов.
— Собственно, и все.
— Спасибо, Резо. Как я и думал, за Гнеушевым стоят на самом верху.
— Он думал! — вскричал Гонгадзе с горечью. — Он думал! Почему мне ничего не сказал?
— Ну прости. Понимаешь, Палисадов (ты его знаешь) намекнул мне, что этот физкультурник не совсем физкультурник.
— Палисадов?! — крикнул полковник так громко, что на них обернулась проходившая мимо влюбленная парочка. — И ты молчал, Максим? Только не говори мне, что не знаешь об уже решенном назначении Палисадова в Генпрокуратуру. Его тесть Кнорре прыгает от радости, предвкушая воссоединение со своей любимой дочерью.
— Но я действительно этого не знал!
— Все равно должен был мне сказать. Ах, Максим! Не успел я разобраться с твоим Гнеушевым, как меня вызывает на ковер мой генерал. И делает мне такой втык! Возил меня мордой по ковру, как нагадившего щенка. Вспомнил все мои должностные грешки. Под конец намекнул, что если я еще раз поинтересуюсь Гнеушевым, то полечу с должности. А пока закатил мне «строгача» за… Формулировка подбирается.
— Еще раз прости, Резо. А твой генерал не спрашивал, какого рожна тебе понадобилась информация на Гнеушева?
— Нет, — вдруг с удивлением сообразил подполковник. — В самом деле — это странно. Шеф был в такой ярости, что я не обратил на это внимания. Но… если завтра спросит? Что мне ему говорить?
— Сдавай меня со всеми потрохами. Ври ему всю правду о нашем с тобой разговоре. Мне, Резо, терять нечего. Но почему-то я думаю, что генерал ни о чем не спросит.
— Ну и черт с тобой! — после долгого тяжелого молчания взорвался Резо. — Скажи хоть, во что ты вляпался, Максим?
— В страшное дерьмо, — вздохнул Соколов.
— Со мной не поделишься? — спросил Гонгадзе, и оба посмеялись двусмысленности вопроса.
— Не поделюсь, — уже серьезно отвечал Соколов. — Это моя война. Ты мне очень помог. Теперь я, по крайней мере, знаю, откуда начинать копать.
— Откуда? — быстро спросил Резо.
— Я сказал: это моя война.
— Послушай совета мудрого старого грузина. Брось это дело! Дочки твоего товарища не вернешь. А тебя, капитан, свернут в бараний рог. Я их знаю, Максим. Отступись!
— Не могу.
Гонгадзе обнял Соколова, обдав крепчайшим коньячным перегаром.
— Правильно о вас, деревенских, говорят, что не вышли вы из первобытно-общинного строя.
Гонгадзе резко встал со скамьи и, не попрощавшись, нетвердой походкой зашагал в сторону Гагаринского переулка.
— Максим Максимович Соколов? — раздался спокойный, уверенный мужской голос.
Соколов поднял голову. Цепким глазом оперативника он отметил, что внешность мужчины, лет примерно сорока, описать кому-то (если возникнет такая необходимость) будет непросто. Встречаются лица и фигуры, в которых отсутствуют как индивидуальные, так и узнаваемо типические черты. Незнакомец был, как говорят, ни то ни сё.
Не брюнет, не блондин, не шатен. Глубокие залысины незаметно переходят в скудный волосяной покров на висках и затылке. Остренький, слегка приплюснутый с боков нос похож на миллионы таких же носов в мире. И так же, как они, не поддается точному определению вроде «римский нос» или «нос картошкой». Средней высоты лоб без морщин и без выпуклостей. Губы узкие, поджатые. Нижняя едва заметно оттопырена, что придает лицу чуточку обиженное и как бы детское выражение. Брови и ресницы белесые, слабо выраженные. Серые, узко поставленные, как у лося, глаза. Невыразительный взгляд, но если пристально в них всмотреться, увидишь затаившийся, тщательно скрываемый постоянный страх. Вот и все. Не густо. Впрочем, была в его поведении и манере говорить одна заметная черта — необъяснимая элегантность.