Юрий Гагарин

Особенно благоприятное влияние это оказывало на Юрия Алексеевича. В короткое время космонавт № 1 стал и слушателем № 1, нашим лидером в учебе, на которого мы равнялись, за которым тянулись. Здесь с особой силой развернулась еще одна сторона его богатой талантами натуры. Он проложил всем нам не только дорогу в космос, но и указал своим примером путь в Науку, по которому мы затем и пошли».

27 марта 1968 года на листке календаря в кабинете Ю. А. Гагарина остались записи, наметки на этот день:

1) 10.00 — тренировочные полеты.

2) 17.00 — редакция журнала «Огонек», «Круглый стол», надо выступить.

3) 19.00 — встреча с иностранными делегациями в ЦК ВЛКСМ.

Так он распределил ближайшее время. А что «записывали» ум и сердце? Самое последнее, что помнит, например, Нина Ивановна Королева при одной из встреч с Гагариным: потемневшее, осунувшееся лицо и короткие, жесткие, как о давно решенном и необратимом, слова: «И все-таки я полечу, я добьюсь, чтобы меня пустили в полет, чего бы это ни стоило». Г. Т. Береговой вспоминает, что «когда после гибели Комарова Гагарина исключили из всех программ подготовки к полету в космос, он стал настойчиво добиваться разрешения вернуться к авиационным полетам». Ведь, достигнув всего, Юрий снова оказался как бы на распутье. И думается, напрасно восхищаются тем, как легко переносил этот человек славу всемирной известности.

Вообще — что же такое слава?

«Похвальная молва, общее одобрение, признание достоинства, заслуг, — толкуют словари, — самыя почести, хвала по ним». В народе говорят еще так: «Про него слава на весь свет стоит. Слава за очи хвалит. Слава за очми живет». Не тщеславные ли люди дивились тому, как свободно и непринужденно нес Юрий Гагарин бремя славы? Труднее было другое — оправдать то признание, ту любовь, которую он заслужил, сразу усыновленный своим народом, да и всем человечеством. Постараться оставаться самим собой, стремиться к большему, к еще недостигнутому — вот что стало главной его проблемой после полета в космос.

Кто же это сказал: «Люби меня таким, каким любишь, и я всю жизнь буду стараться приблизиться к твоему идеалу во мне»?

Николай Петрович Каманин писал:

«За два с половиной года Юра прошел дистанцию от старшего лейтенанта до полковника, обычно на этот путь требуется 15–20 лет. Два с половиной года всемирной славы не испортили Гагарина. Он сильно вырос за это время, приобрел большой опыт в выступлениях, он хорошо может проводить самые сложные пресс-конференции и беседы. Объехав более тридцати стран, проведя тысячи встреч и выступлений, он не имел времени много читать, думать и учиться. Но сами поездки и встречи с народами различных стран были такой большой школой, с которой не может сравниться ни одно высшее заведение».

И вот теперь он не просто космонавт, а инженер, с желанным значком Жуковки на тужурке. Жизнь накатана на много лет вперед. Но не такой Юрий, чтобы довольствоваться достигнутым. Снова мучительные раздумья выбора. Что делать? Пойти по научной стезе? Но нужны годы и годы. Да и по плечу ли мне это? В отряд приходит новое поколение образованных космонавтов, космонавтов-ученых, и он не имеет морального права ставить себя выше, командовать ими.

Лететь! Лететь в космос! Единственная из всех дорог, которую он окончательно выбрал. А лавры самого первого, единственного пусть засыхают в семейных альбомах — для детей, внуков и правнуков.

И он вдруг понял, что все тридцать четыре прожитых им года были лишь увертюрой будущей жизни. Теперь, если лететь, — не просто лететь, а лететь инженером.

Петр Ильич Климук с затаенной болью в глазах тихо рассказывал генералу Каманину:

«С Юрием Алексеевичем я встречался много раз, все последние три дня. 25 марта в 14.45 он пришел в спортзал. Мы вместе раздевались. Шутил. Спрашивал, как живу, чем занимаюсь в свободное от работы время. Переодевшись, вошел в спортзал. Там еще никого не было. Он пробежал несколько кругов, начал выполнять разминочные упражнения. В 15.10 Юрий Алексеевич поинтересовался: почему никого нет на занятиях? Обратил внимание на то, что по расписанию в это время должна заниматься группа слушателей.

Пришли преподаватели. Юрий Алексеевич поговорил с ними. Попросил разрешения у них и начал заниматься на батуте. В этот день с занятия он ушел немного раньше.

26 марта я видел Юрия Алексеевича на предварительной подготовке к полетам. Он вошел в класс бодрым. Поздоровался. И сразу принялся за подготовку к полетам. Спросил, кто должен летать, записал в планшетку время их вылетов.

Перед тем как уходить на тренаж, Волков попросил у Юрия Алексеевича разрешения уехать в конструкторское бюро. На это Юрий Алексеевич ответил, что, кто на предварительной подготовке не бывает, тот отстраняется от полетов. Уходя на тренаж, он еще раз предупредил Волкова, чтобы он обязательно присутствовал на тренаже, иначе будет отстранен от полетов. Далее вместе со всеми Юрий Алексеевич пошел к самолетам, сел в МиГ-17 и проиграл весь полет, работая в кабине с арматурой.

Беседовал с летчиками об инструкции по эксплуатации и технике пилотирования самолета МиГ-17. Сказал, что вечером просмотрит ее повнимательнее. Задал несколько вопросов и своему инструктору.

27 марта Юрий Алексеевич пришел в столовую в 7 часов 50 минут. Как всегда, поздоровался, пожелал приятного аппетита. Из столовой в 8 часов 10 минут пошел к автобусу. В автобусе он разговаривал с летчиками-космонавтами. Принял доклад дежурного. Пошел в раздевалку и начал переодеваться. Проходя медицинский осмотр, шутил, разговаривал с врачом… Затем перешел в класс на предполетную подготовку. Здесь Юрий Алексеевич еще раз просмотрел плановую таблицу, уточнил задание. Проверил позывные аэродромов у начальника связи. Записал данные в планшетку, пометил в ней указания руководителя полетов. Больше Юрия Алексеевича я не видел».

Степан Сухинин со сдержанным волнением вырисовывал картину дня перед вылетом:

«Юрий Алексеевич внимательно записывал все, что говорилось на предполетной подготовке. Выслушал сообщения дежурного штурмана и синоптика, информацию руководителя полетами. Был добр и весел. Когда Гагарин и Серегин сели в самолет, я направился на СКП, находился там и слышал их передачу и команды руководителя полетов. Последние радиопереговоры были примерно следующие:

Юрий Алексеевич: «Я — 625-й, задание выполнил. Высота 5200, разрешите вход».

Руководитель полетов: «Уточните высоту».

Далее ответа не последовало. На всех каналах руководитель полетов запрашивал 625-го. Ответов не последовало».

Георгий Тимофеевич Береговой:

«…Мы собрались в служебном помещении, в бескрайней скорби замерли у дверей кабинета Гагарина.

Торопливо, не поднимая головы, прошел начальник Центра подготовки космонавтов Н. Ф. Кузнецов, у дверей остановился, вернулся, сказал:

— Не надо толпиться, идите по своим местам, вы можете скоро потребоваться…

Николай Федорович ушел, не добившись исполнения собственного приказания. Может быть, это и не было приказанием.

Ждали Николая Петровича Каманина.

Мы уже знали, что самолет Гагарина — Серегина не найден, что самолеты и вертолеты, посланные в район пилотирования, следов катастрофы не обнаружили.

Это известие мгновенно разнеслось до кабинетам я лабораториям, тренажным помещениям и учебным классам. Затеплилась надежда: они живы…

Приехал Каманин. Он угрюмо прошел в кабинет Кузнецова, не подняв тяжелой головы, не оторвав глаз от пола. Погасла пробудившаяся в нас надежда. Сомнений не оставалось: самолет потерпел катастрофу.

— Что сообщают группы поиска? — спросил Николай Петрович, ни к кому не обращаясь.

— Поиск ведут экипажи вертолетов на высоте пятьдесят-сто метров, самолеты Ил-14 ходят на высоте триста метров. Никаких следов катастрофы не обнаружено, — сообщил Степан Сухинин.

Каманин временами отключался от окружавшей его обстановки: не реагировал на свет, не обращал внимания на столпотворение. Иногда вдруг заговаривал вслух: «Да нет, не может быть» — так велико было его потрясение. Огромным напряжением воли заставлял он себя возвращаться к действительности.