Воейков

— Во-первых, покорнейше прошу вас называть меня только по имени-отчеству. А потом еще одна просьба. Никакого твердого маршрута, никаких официальных встреч! Я хотел бы ездить и останавливаться по своему усмотрению.

— Сделайте одолжение, Александр Иванович. Вам предоставлен особый вагон, который будут прицеплять к любым поездам, даже к курьерским, по вашему первому требованию.

— Вероятно, чаще его придется прицеплять к самым медленным товарным, — рассмеялся Воейков. — Ведь мне надо многое увидеть и изучить.

Ряд просторных, выкрашенных белой краской вагонов уже стоял у перрона, когда Воейков с прикомандированным к нему чиновником приехал на вокзал.

Александр Иванович и его спутник разместились в последнем вагоне с надписью «служебный».

Поезд плавно отошел. Отодвинув занавеску, Воейков увидел необозримое белое пространство пустыни, по внешнему виду напоминавшее снежные равнины русских степей в самый разгар зимы. Лишь кое-где виднелись низенькие кустарники, почти лишенные листьев, сухая колючая трава и словно нагибающиеся к земле причудливо узловатые стволы саксаула.

Почти на каждой станции Воейков выходил из вагона и спешил сделать хоть несколько шагов по раскаленной белоснежной корке, покрывавшей землю.

В Ашхабаде вагон Воейкова отцепили и поставили на запасной путь. Александр Иванович в течение нескольких дней знакомился с городом. Множество белых домиков, окруженных садами, были аккуратно расставлены вдоль распланированных улиц — это центр. На окраине домики стояли нередко среди пыльной дороги, и было страшно подумать, как можно вытерпеть здесь невыносимую жару летних и осенних месяцев. Запыленная чахлая зелень казалась более живой лишь у арыков, пересекавших город в разных направлениях. За городом расположилась опытная сельскохозяйственная станция с хлопковыми полями.

На участках Ашхабадской школы садоводства и у подножья хребта Копет-Даг, где находились дачи русских чиновников и местных купцов, Александр Иванович видел прекрасные сады, орошаемые горными ключами.

Колея была однопутная, и поезд часто подолгу стоял на разъездах, ожидая встречного.

Наконец состав подошел к берегу реки Теджен, только что разворотившей плотину, которая снабжала водой арыки разросшихся у Теджена поселков. Из расспросов местных жителей Александр Иванович узнал, что искусственное орошение, ставшее возможным благодаря плотине и арыкам, уже привлекло к берегу Теджена довольно многочисленное население. Больше десяти тысяч туркменских войлочных кибиток стояло в Тедженском оазисе. Наряду с пшеницей и ячменем здесь сеяли люцерну, которая давала высокие урожаи.

«Вот что значит искусственное орошение!» — снова подумал Воейков.

Недалеко от старинного города Мерва[62], с его разрушенными стенами, древними мечетями и крепостными стенами, унылыми пыльными улицами, было расположено «Мургабское государево имение». На станцию Байрам-Али встречать профессора вышли все чины администрации имения. На кителях нескольких чиновников Воейков увидел университетские сине-белые крестики и овальные нагрудные значки сельскохозяйственных институтов. Удельное ведомство, распоряжавшееся имениями царской фамилии, не жалело денег на приглашение специалистов, чтобы повысить доходы первого помещика России — царя Николая II и его многочисленной родни.

В имении Воейков увидел немало интересного. Уровень реки Мургаб был поднят плотиной. Вдоль реки и отведенных от нее каналов зеленели сады и хлопковые поля.

— Мы повезем вас на моторной лодке, — сказал управляющий имением.

Здесь, среди бескрайных среднеазиатских пустынь, это казалось чудом.

Удельному ведомству принадлежали лучшие земли Мургабского оазиса. Но обрабатывалась лишь их часть воды все-таки и здесь не хватало. Оросительные каналы были построены нерационально.

В небольших поселках Байрам-Али и Иолотань стояло несколько уютных домиков для администрации имения. Ей жилось прекрасно. О рабочих же никто не беспокоился. Они ютились в землянках или юртах.

Жившие вокруг Мерва туркмены были по преимуществу кочевниками и занимались разведением верблюдов, лошадей, овец. Главным занятием женщин и детей было изготовление темных ковров с чудесными узорами. За эти ковры, известные тогда под названием «текинских», скупщики платили туркменам жалкие гроши, а затем по высоким ценам перепродавали их петербургским и московским купцам, в свою очередь наживавшим огромные барыши.

Вернувшись в Мерв, Воейков попросил начальника станции прицепить вагон к поезду, идущему на восток. У станции Чарджоу путешественник сделал длительную остановку.

Расположенный на берегу самой большой реки Туркестана — Аму-Дарьи, Чарджоу славился прежде всего замечательно ароматными и сочными чарджоускими дынями, но ко времени приезда Александра Ивановича эти дыни еще не успели созреть.

Другой достопримечательностью Чарджоу, менее известной тогдашней «широкой публике», был большой железнодорожный мост, который приходилось защищать от паводков мощной реки и от песков, наступавших на железнодорожную насыпь.

Могучая река медленно катила свои темношоколадные воды. Она несла такую массу лёсса, что казалось, будто это не вода, а раствор глины, медленно ползущей под мостом.

Далеко впереди Воейков видел почти пустынные берега с очень редкими постройками.

— Как много воды пропадает даром! — невольно вырвалось у него. — Аму-Дарья может оросить десятки, нет, сотни тысяч десятин земли! Но пески? Ведь если они будут надвигаться на канал, поля и сады, вся работа по созданию оросительной системы окажется напрасной! Проблема борьбы с песками куда как нелегка!

Ответ на этот мучивший его вопрос Воейков получил на небольшой станции Фараб, где лесовод В.А. Палецкий показал ему музей. Здесь были собраны экземпляры растений и животных пустыни, а на стендах и в ящиках демонстрировались различные средства борьбы с движущимися песками. Много пришлось поработать лесоводам, чтобы найти лучшие и самые дешевые способы закрепления песков с помощью растений. Выработали целую систему. Сначала сеяли траву селин, обладающую свойством свертывать свои листья под лучами солнца и раскрывать их после заката. На почве, уже частично скрепленной селином, начинали расти кустарники, в том числе песчаная акация и приземистые стволы саксаула.

Лесничим Палецкому и Андросову удалось развести саксауловые рощи на протяжении многих километров железной дороги. Воейков с Палецким проехали вдоль посадок на дрезине. На тех участках, где травы еще не закрепляли пески, вдоль полотна были поставлены загородки из камыша.

«Теми же мерами можно защищать и будущие каналы», — думал Воейков, осматривая обширное хозяйство Палецкого.

Снова потянулись долгие километры однообразной знойной пустыни. Когда наступала ночь, Воейков выходил на площадку вагона, открывал дверь и садился на ступеньки: только тогда можно было дышать полной грудью, а порой приходилось набрасывать на плечи даже пальто.

Но что за чудесная ночь! На небе ни облачка, темно-синий небесный свод весь унизан бесчисленными звездами. Закинув голову, Александр Иванович рассматривал в бинокль созвездия. Он забывал, что пора уже отдохнуть после трудных дневных прогулок, что ночь промчится быстро, а туркестанский знойный день снова потребует много сил.

— Пора спать, Александр Иванович, — уговаривал профессора сопровождавший его чиновник.

Но увлеченный профессор просил:

— Еще четверть часа.

Приходилось прибегать к последнему средству:

— Александр Иванович! Мне самому ужасно хочется спать, а я ни за что не лягу, пока вы не заснете.

Такие слова не могли не подействовать на деликатного ученого. Мысль, что он причиняет неприятность другому, была для него невыносима. Александр Иванович решительно поднимался, захлопывал дверь и шел в свое купе.

Станция Новая Бухара. Ослепительный блеск солнца, отраженного белыми постройками поселка. Пестрые халаты людей, кланяющихся профессору и настойчиво зовущих его к нескольким пролеткам, выстроившимся вдоль станции. Извозчики хватают вещи, дергают Александра Ивановича за полы куртки. Но раздается повелительный гортанный окрик. Важно выступает вперед гигантская фигура в плотном ватном халате, стянутом серебряным поясом, с чалмой на голове. Это министр эмира бухарского. Он кланяется в пояс и говорит Воейкову несколько приветственных слов.

62

Его правильное название — Мары.