Страница 36 из 50
Я поставил себе предел – четверть банки. Она полуторалитровая, значит, на ладонь сверху. Потом я заставил себя закрутить крышечку и задумался – а прав ли я? Мой организм обезвожен и тем более нездоров, он нуждается во влаге. Ведь не будут они меня держать здесь неделю? Я выпью половину – этого пока достаточно. У меня останется чуть ли не литр. Что я и сделал.
А потом снова разлегся на полу, на этот раз я был почти в мире с самим собой. Потом я постарался испытать себя: я поднялся в воздух и небольно ударился головой в низкий потолок – в двух метрах от пола.
Перебирая руками по потолку, я пропутешествовал из конца в конец подвала, как муха, затем спустился по стене. Ничего, получается, надо развивать свои способности, а то ведь неизвестно, может, понадобится ходить по потолку.
Вдруг я испугался, что они за мной подглядывают. В подвале была лишь решетка вентиляции в углу – больше отверстия я не заметил. Но ведь современная техника делает чудеса. Я от испуга грохнулся на пол, сведя на нет все свои усилия по самолечению.
Отлежавшись и отругав себя, я в качестве утешения отхлебнул еще один большой глоток из баллона.
День клонился к закату. А обо мне не вспоминали. Я еще раз поспал, потом попытался сочинить стихотворение в честь Катрин, однако вдохновения не хватило.
Вечерние часы прошли как в тумане, единственное, что помню, – искреннее сочувствие к судьбе графа Монте-Кристо, который просидел в такой вот котельной примерно в десять тысяч раз больше, чем я.
Так прошел этот день, о котором в настоящем романе и не рассказывают, а, пропустив его, сообщают: «На рассвете следующего дня...»
Наступила ночь, и, за исключением последнего глотка, в баллоне ничего не осталось.
Но я был почти уверен, что все той ночью и решится. Поэтому, когда за мной наконец пришли, я уже был готов, героя из себя не изображал, а продолжал сидеть на полу у стены, вдыхая миазмы, накопившиеся в подвале за последние сутки.
Жора, который пришел за мной, даже заходить не стал, а выматерился и приказал выматываться из подвала.
Там же ждал и Одноглазый Джо. Они боялись, что я буду драться или убегу. Но мне совсем не хотелось бегать и срывать ответственное задание, полученное от дяди Миши.
Джо ловко надел на меня наручники. Я не ожидал этого и не был готов – так что попался. Вылезать из наручников я не умею. Очевидно, и летать в наручниках не смог бы.
– Ты иди, – сказал Джо.
Он шел за мной брезгливо, хотя не думаю, что я был так уж грязен и отвратителен. А что касается щетины, то я обратил внимание, что двухдневная щетина модна у телевизионных ведущих.
На улице было темно. Второй час ночи. Город спал, даже большинство фонарей в нем отключалось после двенадцати, потому что после двенадцати порядочный человек на улицу не полезет.
Почему-то я решил, что меня посадят в мой любимый «Мерседес». Но его не оказалось. У дома стоял самый обыкновенный грузовичок, в кузове которого в сопровождении Джо я доехал до товарной станции.
Потом меня повели по путям. Иногда мы проходили под светом прожектора. Вдруг, испугав меня, сонный голос диспетчерши велел кому-то подать состав на третий путь.
Вагон-холодильник, до которого мы наконец добрели, стоял в тупике одного из запасных путей, уткнувшись в бревенчатый ограничитель.
Дверь в него была полуоткрыта.
Джо сказал:
– Залезай.
– Наручники снимешь? – спросил я.
– Где надо, там и снимут.
– Мы куда-то собрались путешествовать? – спросил я.
Джо врезал мне по шее – ответить я не мог, даже лягнуть не успел. Больше он со мной не разговаривал.
Но подсадил меня – с руками пред собой в кандалах трудно влезть в холодильник.
В холодильнике было до удручения пусто и пахло дезинфекцией.
Послышался скрип тормозов. Кто-то еще приехал.
В двери вагона появился торс Порейки. Сзади него подсвечивали станционные огни. Я угадал его по характерному жесту – он расчесывал свои три волоска.
– Если хочешь остаться жив, – сказал он, – будешь молчать. Сейчас придут сюда мои ребята. На твое счастье, они пока не знают, что ты предал нашу организацию. Но с вами в вагоне поедет Джо. И если ты хоть разок пикнешь, он ребятам расскажет, и как ты Аркашку убил, и как ты на ментов пашешь. Ясно?
Мне было все ясно и разговаривать с Порейкой не хотелось.
Под ложечкой щекотало – сейчас все выяснится! Мы куда-то должны ехать.
Куда? Если они меня не убили, значит, я дождусь ответа. И мне хотелось ответить Порейке: «Конечно же, я буду паинькой, конечно, я сделаю все, чтобы меня не били и не обижали, потому что мне очень хочется узнать, что за подлость ты задумал».
Дверь в вагон двинулась и закрылась. Я сначала не понял почему, но потом услышал новые голоса снаружи. Видно, подъехали другие люди.
Говорил генерал. Его высокий со взвизгом голос дергал слова за ниточки, вытаскивая их из фраз:
– Родина надеется на вас! В ваших руках ее будущее! Сейчас, в дни унижения и позора, до которых довели нас те, кто развалил и уничтожил Советский Союз...
Я не стал дальше прислушиваться. Он выдавал очередную передовицу из газеты «Патриот».
– Последний парад наступает!.. – запел вдруг генерал.
Кто-то подхватил песню. Еще один. Но хоровое пение не получилось.
А уже говорил Рустем Марков:
– По выполнении задания каждый получает компенсацию в десять минимальных зарплат, сорок процентов в конвертируемой валюте. Я не хочу ставить под сомнение вашу преданность идеалам, за которые отдавали жизнь Павлик Морозов и Павка Корчагин, но я понимаю, что каждому нужно материальное поощрение, чего мы никогда не отрицали.
Потом Порейко спросил:
– Надеюсь, наша экспедиция сохраняется в тайне? Кто из вас, сволочи, проговорился? Матери, кошке, любовнице? Не бойтесь, мы ничего не сделаем. Но вы должны понять, что вся судьба нашей благородной миссии зависит от неосторожно сказанного слова. И если ты проговорился, что уезжаешь, то признайся и уходи. Уходи, ложись спать и забудь.
Молчание.
– Значит, никто?
– Никто, – сказал чей-то молодой голос.
– Тогда – по вагонам, друзья! – Это был голос самого Рустема!
– Славные ребята! – сказал генерал.
Дверь в холодильнике отъехала в сторону, и в вагон начали влезать люди, в основном молодые – мне их было плохо видно.
– Рассаживайтесь, – сказал Одноглазый Джо, который влез одним из первых, – садитесь на пол, скоро нас прицепят к составу.
Джо начал считать нас по головам. Получилось двадцать два человека.
– Двадцать два, – сказал он, высунувшись наружу.
Заметившие меня ребята с удивлением поглядывали на фигуру человека, сидевшего на четвереньках в углу. Руки я спрятал между коленями, и наручников не было видно.
Некоторые здоровались со мной.
Я отвечал или просто кивал. Джо поглядывал на меня, но не возражал.
– Кто еще будет? – спросил Джо.
– Сейчас, одну минуту, – сказал Порейко.
Машина резко затормозила. По звуку мотора – «газик». Голос знакомого мне милиционера Петрова сказал:
– Поднимайте груз!
Было слышно, как они возятся у машины. Хлопнула дверь.
– Мотайте отсюда! – приказал Порейко.
Я слышал, как укатил «газик», а Жора с Порейкой подсадили и втолкнули женщину. Руки у нее были тоже закованы. Она была без чувств и свалилась у двери.
Я ждал, что это будет Рита, хоть и надеялся, что в свои набеги они не берут женщин. Но взяли.
Кто-то из ребят наклонился над ней.
В вагоне было полутемно.
– Это кто? – спросил парень из угла.
– Это не Ритка Савельева? – спросил другой голос.
– Отставить разговорчики! – приказал Джо. – Сейчас будет темно. Несколько минут придется потерпеть.
– Что тут, лампочки нет? – удивился кто-то.
– Для тебя не сделали. Как прицепят к составу, – сказал второй, – будет энергия.
– Правильно, – сказал Джо.
Он лязгнул засовом, закрывая вагон изнутри.
– Всем сесть на пол и сохранять тишину, – приказал Джо.