Труба архангела

— Возможно, в нашем ряду странных событий не хватает пока неизвестного события «икс», это надо иметь в виду. И кстати, тот несчастный бомж был убит примерно тогда же, когда наблюдались помехи. Может, кто-нибудь слышал звук выстрела? И еще вот что, — добавил он, вставая из-за стола, — посмотри-ка, что я вчера раздобыл. — Взяв с полки шкафа небольшой рулон бумаги, он развернул его перед Кариной. Это был крупномасштабный план Комарово и его окрестностей.

Александр Петрович отдал телевизионные помехи на откуп жене с легким сердцем: здесь требовалась именно та научная методичность, которую она привносила в любое расследование. Сам же он еще раз просмотрел список сотрудников «Окаянной конторы». Поскольку те из них, кто еще были живы, не могли сообщить ничего определенного о продукции своего института, нужно было придумать способ опросить мертвых.

Снова начались хождения по квартирам и непродуктивное общение со множеством людей, большинство из которых, увы, было воспитано далеко не лучшим образом. Но в Писании сказано: «Ищите и обрящете», и на третий день утомительных розысков судьба улыбнулась Александру Петровичу.

Нажав очередную кнопку звонка на семнадцатом этаже очередного дома в новостройках и не услышав в ответ никакой реакции, он еще долго стоял у двери, сам удивляясь, почему не уходит, пока изнутри квартиры не послышались непонятные шорохи и лаконичное «кто?», произнесенное слабым женским голосом.

— Из мэрии, пенсионная комиссия, — елейным голосом объявил адвокат.

Дверь наконец приоткрылась, и стала понятной причина промедления: адвокат оказался лицом к лицу с сидящей в инвалидной коляске молодой женщиной. Она тяжело дышала и выглядела измученной — должно быть, ей с трудом удалось подъехать вплотную к узкому дверному проему и дотянуться до высоко расположенного замка.

— Что вам нужно? — спросила она, отдышавшись.

— Я ищу родственников покойного ученого Бахчина.

К удивлению адвоката, эта, казалось бы, совершенно невинная фраза оказала чудовищное действие: лицо женщины исказилось выражением запредельного ужаса, она попыталась закричать, но смогла издать только сдавленный писк.

— Умоляю, не надо пугаться, — стал ее урезонивать адвокат, — мой визит не таит для вас ни малейшей опасности, и вообще ничего неприятного. Я вас очень прошу, не надо так…

По-видимому, почувствовав, что посетитель не имеет агрессивных намерений, она немного пришла в себя.

— Хорошо, я родственница, — выдохнула она загнанно, словно сознаваясь в совершенном преступлении. — Что вам от меня нужно?

— Прежде всего, чтобы вы успокоились и перестали меня бояться. Я адвокат, как говорится, человек гуманной профессии, и уверяю вас, ни разу в жизни никого не обидел. Вот моя визитная карточка.

Все еще глядя на него со страхом, она взяла предложенную ей карточку и, тщательно ее изучив, положила в карман жакета.

Александр Петрович тем временем лихорадочно обдумывал, какую версию происходящего следует ей предложить. Лицо у нее было интеллигентное, плюс к тому обостренная инвалидным состоянием интуиция, и легенда о пенсионной комиссии здесь явно не проходила. Спугнуть ее ничего не стоило, а он, как на грех, успел уже ляпнуть через дверь слово «пенсионный».

— Ладно, проходите, — окончательно справившись со своим странным испугом, она отъехала назад, открывая адвокату проход внутрь квартиры. — Захлопните дверь.

Далее она направила свою коляску на кухню и тотчас нервно закурила сигарету.

— Я живу вдвоем с матерью, и она позволяет мне курить только на кухне, — пояснила она. — Садитесь.

Слово «матерью» было произнесено с некоторым жестким нажимом, и адвокат подумал, что, наверное, у них, как часто бывает в подобных семьях, перманентный психологический конфликт.

— Так что же, наконец, вам нужно?

— Видите ли, мне очень совестно, — он суетливо вытер носовым платком лоб, старательно играя неловкость, чтобы она почувствовала себя хозяйкой положения, — дело в том, что я в качестве адвоката веду дело двоих людей, значительно ущемленных государством в размерах пенсии. Они оба, уборщица и Сантехник, работали в том же, увы, злополучном институте, что и ваш… — он сделал паузу в надежде на уточнение степени родства, которое, однако, не последовало, — что и ваш родственник. Оба утверждают, что работа была очень вредная, но, как ни странно, не представляют, что же конкретно было там вредным. Чтобы помочь им, я должен знать хоть немного, чем занимался институт, — вот и хожу по домам бывших сотрудников. Уже десятка два обошел, и никто ничего понятного сказать не может. Такие темные люди… Может быть, вы что-нибудь знаете, ну хоть пустяк какой-нибудь? — он горестно замолчал и снова стал усердно вытирать лоб.

— Я тоже темный человек и тоже ничего не знаю, — решительно, пожалуй, слишком решительно заявила она, и ему показалось, на ее лице на ничтожную долю секунды возникло выражение не то сомнения, не то нерешительности.

— Господи, если даже вы, как же тогда быть… — запричитал Александр Петрович. — Неужели он ни разу и словом не обмолвился? Ведь дело-то уже давнее, никакой секретности нет, можно сказать, все это — достояние истории…

По мере того как он говорил, искорка сомнения в ее зрачках явно разгоралась, и он уже начал было питать какую-то надежду, когда в дверях раздалось лязганье отпираемого замка.

На кухню вошла женщина с огрубевшим усталым лицом и, поставив на стол принесенную с собой хозяйственную сумку, недовольно спросила:

— Это кто?

— Адвокат, мама, — женщина в инвалидной коляске сразу напряглась и стала похожа на загнанного зверька, — он ведет дело одной моей старой знакомой…

— Врет он тебе, — зло перебила ее мать.

Достав из сумки пластмассовую бутылку, она повернулась к адвокату, и он удивился вполне серьезной ненависти в ее глазах.

— Смотрите сюда! Это крепкая щелочь, унитаз прочищать. Если еще раз придете что-то вынюхивать, я выплесну это в вашу гладкую физиономию. Поняли? — Не дожидаясь ответа, она демонстративно принялась отвинчивать пробку на бутылке.

Пробка не поддавалась, и Александр Петрович, вставая со стула, позволил себе реплику:

— Как юрист, я вам точно скажу, сколько лет вы отсидите за это. — Он молча поклонился своей недавней собеседнице и нарочито не спеша направился к двери.

Под влиянием этой неприятной сцены у него возникло беспокойство за Карину, которая вот уже два дня ходила по Комарово, как и он, посещая чужие дома. От машины она отказалась, резонно считая, что непрерывное мельтешение одного и того же автомобиля может слишком намозолить глаза, а гуляющий человек, да еще в дачной местности в мае — он и есть всего лишь гуляющий человек. Александр Петрович утешился тем, что, как он не раз уже замечал, многие люди, с энтузиазмом хамившие ему самому, не проявляли агрессии по отношению к Карине. Прикинув ее вероятный распорядок дня и приблизительно вычислив время, когда она зайдет домой пообедать, он позвонил в Комарово и действительно застал ее на даче. Она бодрым голосом доложила, что свою работу закончит сегодня и вернется в город на электричке, ему же надлежит встретить ее на Финляндском вокзале в девять.

До этого времени Александру Петровичу удалось посетить еще десятка полтора адресов, увы, с нулевым результатом, но у него почему-то осталась надежда, что удастся вытянуть что-нибудь из родственницы Бахчина. Он решил попытаться позвонить ей с утра, в надежде, что ее обозленная жизнью мамаша будет на работе.

Карина появилась загоревшая, со здоровым румянцем на щеках и весьма оживленная, что означало безусловный успех ее миссии. Дома у нее даже не хватило терпения дождаться конца ужина, и, едва утолив первый голод, она разложила на столе уже несколько потрепанный план Комарово.

— Смотри, — возбужденно объясняла она, — я сделала несколько радиальных маршрутов от нашего дома, а значит, и от дома Щетенко, вот они прорисованы карандашом. Красным фломастером закрашены те дома, где наблюдались помехи, а зеленым — те, где их не было.