Страница 17 из 21
— Запрещаю. Ответный огонь только в случае неминуемой угрозы. И только в воздух.
— Господин Олланд, — осторожно проговорил Гуннар, — ублюдки не люди, а звери.
— Повторяю, стрелять только в воздух.
Откуда-то слева послышалось завывание, плохо сымитированное под звериное. Черт его знает, что сейчас могло напутать Олланда больше — вой стаи волков или десятка ублюдков. Вою слева ответил вой сзади, потом спереди. И снова слева. Гуннар вертел головой, пытаясь что-то разглядеть в ночи, скупо освещенной фонарями.
От удара камня в лобовое стекло Олланд вздрогнул, сжался в комок, прикрывая голову руками. Гуннар лишь втянул от неожиданности голову в плечи, сказал по-испански что-то нехорошее. И тут, словно спелые груши, на автобус посыпались камни. Они били по стеклам, по бортам и крыше, гулко отзываясь эхом от железа. Ублюдки вышли из своих укрытий. Их было десятка полтора, не меньше. Завывая и бросая по микроавтобусу камни, они медленно сжимали полукольцо, которым обступили перекресток.
Открыв дверь, Гуннар вывалился на асфальт, встал на одно колено и, тщательно целясь поверх голов, как можно ниже отправил в разные стороны несколько очередей.
Трудно сказать, в чем была причина того, что это не сработало. Возможно, ублюдки не имели страха или элементарного инстинкта самосохранения, возможно, были уверены, что стрелять по ним никто не станет, а возможно, просто играли на нервах, отступая на несколько шагов после каждой очереди и через пару секунд неспешно делая те же несколько шагов вперед.
Они уже не бросали камни. С неспешной неотвратимостью бульдозера ублюдки подходили все ближе и ближе. Водитель микроавтобуса сейчас расстреляет аккумулятор и вряд ли сможет оказать достойное сопротивление. О пассажире они даже не догадывались.
Расстреляв два аккумулятора, Гуннар забросил автомат на сиденье.
— Уходите! — тихо прорычал он, доставая из дверного кармана широкий охотничий нож. — Слышите? Уходите к рынку! Ворота всегда открыты. Там сможете затеряться среди рядов. Они на рынок не сунутся.
Водитель обернулся. Ублюдки, улюлюкая и подвывая, неспешно приближались. Испанец приготовился к рукопашной. Возможно, на какое-то время он сумеет их задержать. Гуннар не был героем, он был полицейским. А ублюдки были ублюдками. И этим все сказано. Они подходили все ближе и ближе. Гуннар насчитал шестнадцать человек. В руках обрезки труб, ножи, палки, цепи…
И тут подоспели русские.
Выкрикивая команды на местном наречии, стреляя в воздух, щедро сдабривая все это русским матом, десантники с ходу и от души начали метелить растерявшихся ублюдков. Схватка была неравной. Оценив вооружение противника, десантники словно решили развлечься. Не выпуская из рук ружья, они с нескрываемым весельем работали ногами, не упуская возможности садануть по зубам прикладом.
Сообразив, что стрелять по ним в этот раз не будут, а морду набьют однозначно, ублюдки бросились врассыпную. Ефремов поздно сообразил, что не мешало бы взять «языка». Пришлось догонять.
Высказав очень аккуратно, стараясь не нарушить субординацию, Герхарду свое мнение о столь неосмотрительном поступке, Ефремов спросил Гуннара, знает ли он английский. Водитель ответил, что сносно, Ефремов махнул рукой, и они направились к пленному, которого только что приволок Серегин. Бойко вызвал полицейский наряд и новый транспорт для Олланда.
Парнишке на вид было лет шестнадцать. Он сидел на корточках и тихо всхлипывал, утирая рукавом сопли пополам с кровью, а Серегин придерживал его за шею. Увидев идущую на него глыбу в камуфляже, ублюдок дернулся, словно хотел убежать.
— Сиди спокойно, — Серегин сдавил парнишке шею, тот попытался втянуть голову в плечи, айкнул и зажмурился от страха.
— Ты слышал что-нибудь о русских дикарях? — на английском спросил Ефремов и картинно вынул из ножен штык-нож.
Гуннар быстро перевел вопрос на местный диалект. Парнишка отрицательно замотал головой.
— Это Я.
Ублюдок перестал всхлипывать и как будто даже перестал дышать.
Олланд промолчал. В другой ситуации он прекратил бы этот балаган и отпустил подростка, но сейчас… Если бы его убили, виновным в его смерти оказался бы майор, потому что обязан был везде сопровождать Олланда и охранять его.
— Как тебя зовут?
— Саиф.
— Где живешь?
— В Басохане.
— Небольшой городишко в десяти километрах южнее Пешковеца, — пояснил Гуннар.
— Кто вас послал?
— Никто.
— То есть вы сами решили напасть на машину наблюдателя департамента межнациональных и межрелигиозных конфликтов Герхарда Олланда? Вы хотели убить его?
— Мы не знали, что в машине будет наблюдатель, — всхлипнул Саиф и, шмыгнув носом, снова растер кровь по лицу.
— Хочешь, чтобы я поверил, что вам было все равно, кого убивать?
— Мы не хотели никого убивать.
— Значит, хотели повеселиться? Пробили машине четыре колеса, а чтобы было совсем весело, прихватили с собой ножи и цепи?
В ответ Саиф лишь замотал головой, и из его глаз снова брызнули слезы. Он сел на асфальт и, обхватив голову руками, беззвучно разрыдался.
— Это правда, — сказал Гуннар. — За последние семь дней подобным образом совершено четыре нападения. А за месяц десятка два наберется. Машины изуродованы или сожжены. Пассажиры ограблены. Мужчины жестоко избиты, женщины изнасилованы.
Ефремов присел на корточки рядом с Саифом и, подцепив его нос холодной сталью штык-ножа, заговорил бесстрастным голосом маньяка. Саиф, проглотив ком, подступивший к горлу, приготовился умереть.
— Послушай меня, гаденыш. Сейчас ты мне все расскажешь, и я тебя отпущу. Если поверю. А если не поверю, тоже отпущу. Только отрежу что-нибудь на память. Сколько вас приезжает в Пешковец?
— Шестнадцать человек.
— Врешь. Вас как минимум человек двести.
— Это не мы.
— А кто же тогда?
— Другие, — тихо сказал Герхард.
Ефремов посмотрел на Олланда. Герхард, растирая виски, отошел на несколько шагов. Ему и в голову не могло прийти, что та сила, что брала под контроль ночные улицы Пешковеца, могла состоять из десятка разрозненных, даже незнакомых друг с другом банд. Незнакомых друг с другом, но объединенных в единую армию народной молвой.
— Кто первый придумал это развлечение? — спросил Герхард.
— Не помню. Месяца два назад, когда война немного утихла, кто-то из наших предложил съездить в Пешковец. Он сказал, что ночью на улицах почти никого нет, городские боятся высунуть нос, даже если подпалить дверь их квартиры. Мы поехали. Разграбили винный магазин и сожгли несколько машин. Начали ездить каждую ночь…
— Неужели не страшно? В городе полно оружия.
— А чего бояться? Ашаты думают, что это имлины, имлины — что ашаты. И те и другие не рискуют ночью ввязываться в драку, а сидят по своим норам. Страх работает на нас.
Когда вдалеке послышался вой сирен, Ефремов отпустил пацана, на прощание ударив его кулаком под дых. Саиф тут же потерял способность дышать, но не способность соображать. Кряхтя и постанывая, словно рыба хватая окровавленными губами воздух, то и дело спотыкаясь, чуть ли не на четвереньках он рванул подальше от перекрестка.
— Вы ударили ребенка, майор, — тихо сказал Герхард.
— Он не ребенок, господин Олланд. Он ублюдок. Возможно, я поступил жестоко. Я хочу, чтобы он понял, что я мог его просто убить. Это поможет ему раз и навсегда отказаться от подобных развлечений.
Герхард молча смотрел на майора.
— Я вас еще не поблагодарил. Спасибо.
— Это моя работа. Лучшей благодарностью будет ваша осмотрительность.
— Нет худа без добра, — устало улыбнулся Олланд. — Будь я поосмотрительней, мы могли бы так и не узнать, что ублюдки — это не ашаты или имлины, а банды из пригородов, приезжающие по ночам, чтобы под шумок грабить город…
13 августа
10 часов 47 минут
С раннего утра Герхард Олланд отправился инспектировать склады с гуманитарной помощью. Его интересовало все. Кто на них работает, каковы условия хранения, кто распределяет гуманитарную помощь, каковы правила выдачи. Пострадавшие и беженцы очень часто чувствуют себя брошенными, никому не нужными людьми и очень болезненно относятся к любым, даже самым пустяковым накладкам.