Страница 16 из 21
Но были и совсем бредовые варианты. Пара свидетелей вчера и позавчера как будто видела над этим местом летающую тарелку.
По какой-то причине труповоз, вызванный еще два часа назад, до сих пор так и не приехал. Милан Катье и Синт Ален, которых со вчерашнего дня объединили в специальную следственную группу по расследованию особо важных преступлений, стояли чуть в стороне и инструктировали своих помощников, ашатов и имлинов.
Солнце клонилось к горизонту. С севера ползла тяжелая грязно-серая туча, на улице было душно, грядущая ночь обещала грозу. Олланд поднял голову и посмотрел на небо.
У дома напротив под матерчатым навесом на широкой лавке сидел старик грек, бывший театральный администратор, позже хозяин карусели в центральном парке, а ныне продавец фруктов. Торговля шла плохо, и к вечеру он разрешил себе выпить бутылочку вишневого ликера. Откинувшись на высокую спинку, старик мерно покачивал вытянутыми скрещенными ногами и, бесцельно глазея на толпу, курил толстую кубинскую сигару.
Немного уставший за день Олланд решил отдохнуть, а заодно поговорить с местным жителем, похоже не участвующим в общем безумии. Он подошел к греку, завязал разговор, тот предложил присесть рядом и выпить с ним рюмочку ликера. От алкоголя Герхард отказался, но продавцу польстило, что наблюдателя от Евросовета заинтересовало именно его мнение. Мнение, которое перестало интересовать окружающих после того, как он ушел из театра.
Ефремов так и не понял, чем этот старик заинтересовал Олланда, но, стоя со своими ребятами неподалеку, терпеливо ждал Герхарда.
— Нет, уважаемый, — нараспев сказал старик и затянулся сигарой. — Национальная, религиозная, идеологическая нетерпимость здесь вовсе ни при чем. В нашей жизни слишком много мимоходных смертей. В литературе, кино, на телевидении. Все это притупляет чувство ценности среднестатистической человеческой жизни. Для нас это давно стало нормой.
— Жестокость, хотим мы этого или нет, является неотъемлемой составляющей искусства, — сказал Герхард. — Бессмысленно рассказывать о нацистских концлагерях, не показывая чудовищные фото- и кинодокументы массовых казней. Как можно донести до читателя все варварство атомной бомбардировки Хиросимы, если не рассказать о том, как и от чего в последующие годы умирали люди? Не показать фотографии…
— Я говорю о другом, — уточнил бывший карусельщик. — В книгах и фильмах, где в сюжете присутствует смерть, она, как правило, приходит за второстепенными персонажами. И, опять же как правило, как-то так… вскользь. Подумаешь, десяток-другой обывателей по ходу сюжета грохнули. Главный же герой всегда остается жив. Значит, вроде как и не было ее, смерти. Или возьмем, к примеру, теленовости. Зарезали кого-нибудь в переулке — статистика. Окажись погибший… ну, скажем, журналистом — заказное убийство, посягательство на свободу слова. Или вот как эти японцы. Они снимали на нашей улице документальный фильм о Пешковеце, о войне, об ашатах. Значит, кто их мог убить? Только имлины.
— А вы думаете, что это сделали не имлины?
— Конечно, нет. Я два дня назад разговаривал с японцами. Они, конечно, пытались быть предельно корректными, но, как я понял, плевать им было и на ашатов, и на имлинов. Им дали задание отснять материал, и они выполняли свою работу.
Старик снова затянулся сигарой и продолжил:
— Наше внимание не заостряют на смерти того или иного человека. Обычного человека. Но факт смерти более или менее известного господина тиражируется до бесконечности. А кто этот господин? Тот же самый главный герой, один из главных. Все зависит от сюжета. Сейчас, по сюжету, японцы снимали горе ашатов. Их кто-то убил. Сразу ясно, кто это мог сделать. А ответ на сеймом деле гораздо банальнее. Война.
— Полгода войны, — покачал головой Герхард. — Чтобы такой сюжет закрутить, нужны недюжинные способности.
— Ерунда. Боевик категории «Ц».
— А кое-кто из ваших соседей считает, что тут не обошлось без инопланетян.
— Между прочим, вы напрасно так иронично к этому относитесь.
— Вовсе нет, — пожал плечами Герхард. — Никакой иронии. Но судите сами, насколько маловероятна эта версия.
— Почему? — старик посмотрел на Герхарда. — Потому что не было прецедента? Ни одного инопланетянина не приговорили к пожизненному заключению?
— Хм-хм, — не выдержал Олланд. — Простите. Ваши слова действительно не лишены логики.
— А какой еще логикой можно объяснить происходящее в Пешковеце безумие?
— И что же пришельцы?
— Маскируясь под имлинов, убивают ашатов, после чего, прикинувшись ашатами, расправляются с имлинами.
— Я так и подумал, — качнул головой Герхард. — Но зачем? Должна же быть мотивация.
— Кто знает. Может, они изучают наши повадки, реакцию, логику. Планируют заставить нас уничтожать друг друга в глобальном масштабе, а позже захватить ослабевшую от войны планету. — Старик снова затянулся сигарой, взял в руки пустую бутылку ликера, грустно посмотрев на нее, поставил на место и продолжил: — Что до япошек, так за эту работу им платили деньги. Серьезные деньги. А сколько хороших людей сегодня погибли забесплатно… По всем траур держать — я столько не выпью.
«Занятный получился разговор, — думал Герхард. — Если допустить, что подобное не просто в принципе возможно, а даже весьма вероятно, то по крайней мере становится понятно, почему убийства имлинов и ашатов продолжаются, когда и те и другие хотят мира. Но это если допустить.
Нет, это не инопланетяне. Происходящее в Пешковеце — дело рук человеческих».
11 августа
22 часа 19 минут
Наверное, это было неосмотрительно, но, когда Герхард узнал, что десантники еще не скоро закончат разговаривать с полковником бригады специальных войск, он поехал к мэру без охраны. Разговор предстоял рутинный, назрела необходимость обсудить промежуточные результаты наблюдений. Ефремов не знал об этом и вместе со своими бойцами продолжал излагать полковнику личные наблюдения: насколько опасна-безопасна ситуация в Пешковеце. Когда же майор узнал о том, что Олланд уже у мэра, он тут же соединился по видеофону с мэрией. Дежурный секретарь ответил, что господин Олланд десять минут назад уехал. Кажется, собирался в гостиницу. Радиостанция Герхарда молчала. Скорее повинуясь профессиональному долгу, чем мнимым предчувствиям, Ефремов скомандовал «за мной» и, одолжив машину у дежурившего у входа в гостиницу полицейского патруля, поехал Олланду навстречу.
Новый водитель наблюдателя департамента межнациональных и религиозных конфликтов был молодым испанцем с неиспанским именем Гуннар. К смерти своего предшественника он отнесся философски: жаль, конечно, но ничего не поделаешь. За полгода войны погибло много хороших людей.
Давно стемнело. Микроавтобус Олланда неспешно катил по пустынным улицам, когда на перекрестке у фермерского рынка что-то глухо хлопнуло, и машину пару раз кинуло из стороны в сторону.
Водитель резко вывернул баранку вправо, стараясь увернуться от неожиданно выросшего перед радиатором светофора, и вдавил педаль тормоза в пол. Олланд, уже имевший опыт автомобильной аварии, уперся руками и ногами, вдавливая свое тело в спинку сиденья.
Колесные диски прочертили по асфальту, двигатель поперхнулся и заглох. Микроавтобус замер почти у обочины.
Перекресток был пуст.
— Здорово, — оглядевшись по сторонам, сказал водитель и посмотрел на Герхарда. — Сразу четыре колеса.
Олланд дотянулся до радиостанции, висевшей на поясе, щелкнул выключателем. Радиостанция молчала. Не опуская глаз, Герхард несколько раз включил и выключил ее. Тишина.
По спине прошелся неприятный холодок.
— Кто на этот раз? — тихо сам себя спросил Герхард.
— Ублюдки, кто же еще, — так же тихо ответил водитель, доставая из-за сиденья короткоствольный иглолучевой автомат и снимая его с предохранителя. — Если все, что говорят про этих ребят, правда… Они шутить не станут. Разрешите стрелять?