ОТКРОВЕННО. Автобиография

Он говорит о расизме - не только в Южной Африке, но и во всем мире. Расизм - дитя невежества, утверждает он, и единственное спасение от него - образование. В тюрьме Мандела использовал каждую свободную минуту, чтобы учиться, создал там некое подобие университета, где он и другие заключенные преподавали друг другу самые разные дисциплины. Выжить в одиночестве тюремного заключения ему помогли книги; особенно он полюбил Толстого. Одним из самых жестоких наказаний, изобретенных для него тюремщиками, было лишение права учиться на четыре года. И вновь его слова, кажется, обращены прямо ко мне. Я вспоминаю о той работе, которую мы с Перри проделали в Вегасе, о нашей чартерной школе, и слова Манделы вселяют в меня новую энергию. В то же время я чувствую смущение. Впервые за много лет я столь ясно осознал собственный недостаток образования. Чувствую свою обделенность. Мне уже кажется, что недостаток образования - преступление, и я в нем виновен. Я думаю о многих тысячах жителей моего родного города, ставших жертвами этого преступления, лишенных образования и даже не представляющих себе, чего они лишились.

Наконец Мандела заговорил о себе. Он рассказывал, что любое путешествие трудно, и все же те, кто идут своим собственным путем, получают в дар ясность мысли. Когда он вновь опускается на стул, я понимаю: мой путь по сравнению с его - ничто. И все же это не главное. Ведь, по словам Манделы, любой путь по-своему важен и ни одна дорога не закрыта.

Я прощаюсь с Манделой, полностью подпав под его обаяние. Позже один приятель познакомил меня с получившим Пулитцеровскую премию романом «Смерть в семье»[43], где женщина в глубокой скорби думает: «Теперь я стала взрослым членом человеческой семьи». «Она думала, что никогда раньше ей не выпадало шанса узнать, сколько может вытерпеть человеческое существо, - говорится о героине далее. - И вот теперь она любила и почитала каждого, кому когда-либо доводилось страдать, включая и не сумевших вытерпеть уготованное им».

ЧТО-ТО В ЭТОМ РОДЕ я чувствовал, расставаясь с Манделой. Об этом думал, когда вертолет поднимался над взлетной площадкой. Я любил и почитал любого, кому довелось когда бы то ни было испытать страдание. Теперь и я стал более взрослым членом человеческой семьи. Бог хочет, чтобы мы взрослели.

НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР. Последние часы кошмарного 1997 года. Мы с Брук отправляемся на очередную вечеринку. На следующее утро я просыпаюсь рано. Натягивая одеяло на голову, чтобы вздремнуть еще, вдруг вспоминаю, что у меня назначена тренировка с молодым спортсменом Винсом Спэйди. Я совсем уже было решаюсь отменить ее, но… «Нет, - решительно заявляю себе. - Ты не можешь этого сделать. Теперь ты - другой человек. Нельзя начинать 1998 год с тренировки, пропущенной из-за того, что ты проспал».

Я вытаскиваю себя из постели и отправляюсь на встречу со Спэйди. Хотя это просто тренировка, мы оба ждем ее с нетерпением. Спэйди превращает наш матч в настоящую битву, и я ценю его решительность, особенно после того, как добиваюсь победы. Я ухожу с корта измотанным, но сильным, как прежде.

- Это будет мой год, - говорю я Спэйди. - 1998-й -уже мой год.

Брук отправляется со мной на Открытый чемпионат Австралии. На ее

глазах я быстро расправляюсь с тремя соперниками. Увы, затем она смотрит нашу встречу с испанцем Альберто Берасатеги. Я выигрываю в двух сетах, но затем каким-то невероятным образом ухитряюсь проиграть матч. Берасатеги - неудобный соперник, и все же я уже почти одержал над ним верх. Абсолютно нелепый проигрыш, лишь несколько раз за карьеру мне доводилось проигрывать матч, в котором я опережал противника на два сета. Интересно, это - лишь случайное повторение ошибок прошлого или все-таки начало конца?

Отправляюсь на турнир в Сан-Хосе. Игpa идет хорошо. В финале мы встречаемся с Питом Сампрасом. Он рад моему возвращению, рад видеть меня по другую сторону сетки. Похоже, даже скучал по мне. Должен признаться, я тоже соскучился. Я выигрываю, 6-2, 6-4, и, кажется, до самого конца он немножко болеет за меня. Он знает, чего я пытаюсь добиться и сколько усилий придется мне ради этого предпринять.

В раздевалке подшучиваю над тем, как легко мне досталась победа:

- Ну, и каково это - проиграть кому-то из второй сотни рейтинга?

- Ничего страшного, - отвечает Пит. - Это больше не повторится.

Затем я переключаюсь на последние сплетни о его личной жизни: говорят, он расстался со своей студенткой-юристкой и теперь встречается с актрисой.

- Плохая идея, - заявляю я.

Эти слова застают нас обоих врасплох.

В комнате прессы меня сразу спрашивают про Пита и Марсело Риоса, который сражается за первое место в мировой классификации:

- И кто из них, по-вашему, будет первым номером?

- Никто.

Нервный смех.

- Я думаю, что сам стану первым.

Бурный хохот. Все изумленно глядят на меня, затем тщательно фиксируют это безумное пророчество в своих блокнотах.

В марте я еду в Скоттсдейл, где выигрываю уже второй стандартный турнир. Побеждаю австралийца Джейсона Столтенберга. Как и полагается типичному австралийцу, он старателен и спокоен, обладает способностью прекрасно бить с обеих сторон, навязывая свою игру. Встреча с таким соперником - прекрасная проверка для нервной системы. И я ее прохожу.

Лечу в Индиан-Уэллс, где побеждаю Рафтера, однако проигрываю юному дарованию по имени Жан-Мишель Гамбил. Его называют одной из ярчайших восходящих звезд тенниса. При взгляде на него мне становится любопытно: понимает ли он, что ждет его впереди? Готов ли он?

Добираюсь до Ки-Бискейн. Хочу победить, просто брежу этой победой. Не похоже на меня - настолько стремиться выиграть. Как правило, мне просто не хочется проигрывать. Разминаясь перед первым матчем, я напоминаю себе, что хочу победы, и прекрасно знаю, почему. Не ради возвращения, а ради моей новой команды. Я играю, чтобы достать деньги для моей школы, чтобы она обрела известность. Наконец- то я получил то, о чем всегда мечтал: возможность играть ради чего-то большего, нежели собственное эго, и все-таки близкого мне. Того, на чем стоит мое имя, но имеющего отношение не только ко мне. Это - Академия подготовки к колледжу имени Андре Агасси.

Сначала я не хотел включать свое имя в название школы. Но друзья убедили, что так нам будет легче завоевать солидный статус и доверие. Кроме того, мое имя может привлечь необходимые средства. «Академией» нашу школу назвал Перри. Я далеко не сразу понял, что это навек связало нашу школу с моим прошлым: с Брадентонской академией и Академией Боллетьери, двумя тюрьмами моего детства.

У МЕНЯ НЕТ ДРУЗЕЙ В ЛОС-АНДЖЕЛЕСЕ, зато у Брук их полно. Поэтому все вечера она проводит на каких-то вечеринках, а я… я остаюсь дома.

Хорошо, что Джей Пи живет недалеко, в округе Оранж. Ему несложно сесть за руль и отправиться на север, чтобы посидеть со мной у камина, раскуривая сигару и разговаривая о жизни. Его пасторское служение осталось в далеком прошлом, однако мне все время кажется, что во время наших бесед у камелька он читает проповедь, вполне подходящую для церковной кафедры. Мне нравится быть его паствой. В начале 1998 года проповеди Джей Пи коснулись, кажется, всех основных житейских проблем: мотивации, вдохновения, наследия, судьбы, возрождения. Он помог мне укрепить то ощущение собственной миссии, которое впервые зародилось во время встречи с Нельсоном Манделой.

Как-то ночью я задаю Джей Пи вопрос: я играю уверенно, у меня есть цель, ради которой выхожу на корт, так почему же меня по-прежнему не оставляет страх? Неужели он останется со мной навсегда?

- Надеюсь, что да, - отвечает он. - Страх - это огонь, горящий в тебе, Андре. Я бы не хотел, чтобы он тебя покинул.

Затем он глядит вокруг, затягивается сигарой и интересуется, почему никогда не видит моей жены. Когда бы он ни заехал ко мне, в любое время дня и ночи, она где-то гуляет со своими друзьями.

Ему интересно, не беспокоит ли это меня.

43

Роман Джеймса Руфуса Эйджи, за который автору посмертно присудили Пулитцеровскую премию в 1958 году.