ОТКРОВЕННО. Автобиография

Из-за участия в крупном турнире я вынужден пропустить тест по истории в Брадентоне - тест, который с гарантией должен был завалить. Чтобы достойно отметить это чудесное избавление, громлю соперников в пух и прах. Однако в школе учитель заявляет: я все же должен пройти тестирование.

Это несправедливо. Я тащусь на тестирование, но по дороге прячу в карман заранее приготовленную шпаргалку.

В офисе только одна ученица: рыжая девчонка с толстой потной физиономией. Она, кажется, не заметила моего появления - даже не моргает и выглядит впавшей в кому. Я заполняю тест, быстро списывая со шпаргалки, и вдруг ощущаю на себе чей-то взгляд. Поднимаю глаза: рыжая девица вышла из комы и внимательно смотрит на меня, затем закрывает книгу и выходит. Я быстро заталкиваю шпаргалку в трусы, затем вырываю еще один лист из тетради и пишу на нем, имитируя девичий почерк: «Я думала, ты сообразительнее! Позвони мне!» Я едва успеваю спрятать этот лист в карман, как в комнату врывается миссис Г.

- Положи ручку, - говорит она.

- Что случилось, миссис Г?

- Ты списываешь?

- Что? Это? Если бы я что-нибудь списывал, то не историю. Я все знаю назубок. Вэлли-Фордж. Пол Ривер. Кусок пирога.

- Выверни карманы.

Я выкладываю на стол несколько монет, пачку жевательной резинки и записку от моей воображаемой поклонницы. Миссис Г хватает записку и читает ее на одном дыхании.

- Миссис Г, я все думаю, что мне написать в ответ. Может, подскажете?

Она бросает на меня сердитый взгляд и выходит. Я успешно сдаю тест и записываю это на свой счет как моральную победу.

ЕДИНСТВЕННАЯ, КТО МЕНЯ ЗАЩИЩАЕТ, - учительница английского. Она, кроме того, дочка доктора и миссис Г, так что ей регулярно приходится доказывать своим родителям, что я гораздо умнее, чем можно судить по моим оценкам и поведению. Она даже заставляет меня пройти тест на уровень IQ, результаты которого доказывают ее правоту.

«Андре, - говорит она, - ты должен взяться за ум. Докажи миссис Г, что ты не тот, кем она тебя считает».

Я объясняю, что не валяю дурака, что я учусь настолько старательно, насколько могу с учетом обстоятельств. Но постоянно устаю из-за тенниса, у меня голова идет крутом из-за напряженных турниров и так называемых «вызовов»: раз в месяц мы должны сыграть с кем-то, кто стоит выше в табели о рангах. Пусть учителя объяснят мне, как мне сосредоточиться на спряжении глаголов или поиске значения иксов, если мне нужно собраться для предстоящей после обеда жестокой битвы из пяти сетов с каким-нибудь идиотом из Орландо.

Я не рассказываю ей всего, просто не могу. Я чувствовал бы себя сопливой девчонкой, если бы рассказал ей о том, как страшусь школы, как раз за разом, сидя на уроках, обливаюсь потом от страха. Я не могу рассказать, что мне сложно сконцентрироваться, об ужасе, который я испытываю перед вызовом к доске, и о том, как иногда из-за этого ужаса в нижней части кишечника вдруг начинает скапливаться воздух, как его становится все больше и больше, пока не приходится опрометью бежать в туалет. Из-за этого мне часто приходится проводить перемены в туалетной комнате.

А ведь есть еще и проблема социальной напряженности в академии, и необходимость соответствовать местным стандартам. Увы, все мои попытки в этом направлении заранее обречены на провал. В Брадентонской академии соответствие принятым условностям стоит денег. Большинство ребят - записные модники, тогда как у меня - трое джинсов, пять футболок, две пары теннисных туфель и хлопчатобумажный свитер в серо-черную клетку. Поэтому вместо того, чтобы размышлять в классе над письмом Скарлетт, я прикидываю, сколько дней в неделю смогу ходить в школу в свитере и что делать, когда на улице потеплеет.

Чем хуже идут дела в школе, тем отчаяннее я бунтую. Я пью, курю траву и вообще веду себя как последняя шпана. Смутно догадываюсь о том, что плохие оценки провоцируют меня на такое поведение, но не хочу всерьез задумываться об этом. Предпочитаю теорию Ника: он утверждает, что я плохо учусь из-за того, что имел я весь этот мир вместе со школой. Возможно, это единственная его мысль обо мне, хоть вполовину соответствующая действительности. (Вообще-то он считает меня озабоченным выпендрежником, думающим лишь о том, как привлечь к себе внимание. Даже отец понимает меня лучше.) Моя манера вести себя напоминает эрекцию: она столь же неистова, неконтролируема и неудержима - и я принимаю ее столь же покорно, как и изменения, которые происходят с моим телом.

В конце концов моя школьная успеваемость падает до абсолютного нуля, а бунтарство, напротив, достигает апогея. Я иду в парикмахерскую в торговом центре Брадентона и прошу изобразить у меня на голове ирокез. Мне хочется, чтобы выбрили обе половины черепа, оставив в центре толстую полосу волос, торчащих пиками вверх.

- Парень, ты уверен?

- Да, и пусть он торчит повыше, такими пиками… А потом покрасьте в розовый цвет.

Парикмахер восемь минут возит машинкой по моей голове, затем произносит: «Готово!» - и разворачивает меня лицом к зеркалу. Смотрю на свое отражение. Серьги в ушах были хороши, но эта идея гораздо лучше. Не могу дождаться встречи с миссис Г, чтобы увидеть, какую она скорчит физиономию.

Пока после парикмахерской я жду обратного автобуса в академию Боллетьери, меня никто не узнает. Ребята, с которыми я играю и сплю на соседних койках, смотрят мимо меня, не замечая. На взгляд стороннего наблюдателя, мой поступок - лишь отчаянная попытка выделиться. На самом же деле это - попытка компенсации мне настоящему. По крайней мере к этому я стремился.

Я ЛЕЧУ ДОМОЙ НА РОЖДЕСТВО. Когда самолет пролетает над Стрипом и ряд казино, уже показавшихся под нашим правым крылом, мерцает, как строй новогодних елок, стюардесса сообщает, что нам задерживают посадку.

По салону проносится ропот.

- Мы знаем, что вам не терпится отправиться в казино, - говорит она. - Поэтому подумали, что вы не откажетесь провести время за игрой, пока нам не дадут посадку.

Пассажиры выражают всеобщее одобрение.

- Пусть каждый положит по доллару в этот бумажный пакет. Теперь напишите номера своих кресел на бумажках, я соберу их в другой пакет. Мы вытащим один из номеров наугад, и победитель сорвет джекпот!

Она получает с каждого из нас по доллару, другая стюардесса тем временем собирает бумажки с номерами кресел. Девушка, встав у первых рядов кресел, засовывает руку в пакет:

- И первый приз получает… барабанная дробь… номер 9F!

9F - это мой номер. Я выиграл. Выиграл! Я стою, покачиваясь. Пассажиры, оборачиваясь, смотрят на меня. По салону проносится шепот. Вот это номер: победитель - пацан с панковским ирокезом!

Стюардесса неохотно отдает мне пакет с 96 купюрами. Остаток полета я провожу считая и пересчитывая их, вознося благодарности своей госпоже удаче.

Как я и думал, отец в ужасе от моего пирсинга и ирокеза. Он, однако, не обвиняет ни академию Боллетьери, ни самого себя. Он не желает признать, что отсылать меня из дома было ошибкой, и не собирается даже разговаривать о моем возвращении. Он лишь спрашивает, педик ли я.

- Нет, - отвечаю я и ухожу в свою комнату.

Фили идет за мной. Ему нравится мой новый имидж. Даже ирокез лучше, чем лысина. Я рассказываю ему о своем неожиданном выигрыше.

- Bay! - восклицает Фили. - И что ты будешь делать с этой кучей денег?

Вообще-то я думал купить на них браслет на щиколотку для Джейми.

Она ходит в одну школу с Перри и разрешила мне себя поцеловать, когда я был дома в последний раз. Но, с другой стороны, мне очень нужна новая одежда для школы. Я больше не могу обходиться одним-единственным серо-черным свитером. Я не хочу быть хуже одноклассников.

Фили кивает: мол, трудный выбор, брат.

Он не спрашивает, зачем мне серьги в ушах и ирокез на голове, если я хочу быть таким же, как мои одноклассники. Он считает мой выбор трудным, противоречия - понятными и старается помочь мне определиться с выбором. Мы решаем, что деньги надо потратить на подарок подружке, наплевав на одежду.