ОТКРОВЕННО. Автобиография

Я глотаю восемь таблеток сильнейшего обезболивающего. Во время смены площадок закрываю лицо полотенцем - и украдкой грызу его край, чтобы хоть как-то успокоить боль. В третьем сете Джил понимает: что-то не так. Ударив по мячу, я отнюдь не тороплюсь обратно, в центр корта. За все эти годы он ни разу не видел такого, я всегда бежал после удара в центр корта. Стоять для меня невозможно, немыслимо - так же, как для него уйти в уборную во время одного из моих матчей. После игры идем с Джилом в ресторан, я скрючен, как креветка. Джил говорит:

- Мы не можем все время черпать и черпать резервы из твоего тела.

Я снимаюсь с Уимблдона, и мы пытаемся подготовиться к летнему сезону кортов с твердым покрытием. Это необходимо, хоть и выглядит весьма рискованным. Теперь мне придется отдавать все свое время и силы всего нескольким турнирам, а значит, возможностей ошибаться станет меньше, а напряжение, напротив, возрастет. Поражения станут болезненнее.

Джил зарывается в свои записные книжки. Он гордится тем, что я ни разу не был травмирован в его тренажерном зале, и теперь я вижу, что чем больше стареет мое тело, тем сильнее он напрягается. Джил всегда умел проводить тренировки без травм, но теперь ему кажется, что каждая тренировка по привычному плану несет риск для моего здоровья.

- Некоторые упражнения тебе больше не следует делать, - объявляет он. - Зато число других надо удвоить.

Мы проводим многие часы в тренажерном зале, рассуждая о том, кто я как личность, что за стержень поддерживает меня.

- Отныне и до самого конца стержень - самое главное, - говорит Джил.

Я СНЯЛСЯ С УИМБЛДОНА, и пресса тут же разразилась новой порцией панегириков на тему: «Теннисисты его поколения уже ушли из спорта…»

Я перестаю читать газеты и журналы.

На исходе лета участвую в турнире на кубок Merecedes-Benz - и по-беждаю. Джаден уже достаточно подрос, чтобы ходить на мои матчи. Во время церемонии награждения он выбегает на корт, думая, что кубок - его. Что, конечно же, правда.

Я лечу в Монреаль, где ногтями и зубами прогрызаю себе путь в финал. Там встречаюсь с совсем юным мальчиком из Испании, о котором уже говорит весь теннисный мир. Рафаэль Надаль. Я не могу победить его. Даже не могу понять его стиль: никогда не видел на корте ничего подобного.

На Открытом чемпионате США 2005 года я - сенсация, популярный аттракцион: тридцатипятилетний игрок, участвующий в турнире Большого шлема. Я играю в этом турнире двадцатый год подряд: многие из сегодняшних теннисистов еще не прожили столько на этом свете. Я помню, как сражался с Коннорсом, выбив его из двадцатого в карьере Открытого чемпионата США. Я не склонен к риторическим вопросам о том, куда утекло время. Прекрасно знаю, куда оно девалось. Каждый сыгранный сет я чувствую своим позвоночником.

В первом круге встречаюсь с Разваном Сабау из Румынии. Накануне мне сделали четвертый, последний в этом году укол кортизона, так что спина полностью онемела. Я могу использовать свои основные удары, доставляя тем самым проблемы Сабау. Когда твои удары способны поражать соперника, когда он не успевает среагировать на подачу, которую ты можешь выполнить сто раз подряд, понимаешь, что день выдался прекрасный. Как будто ты раз за разом достаешь соперника прямыми в челюсть и при этом держишь про запас свой самый мощный удар. Я побеждаю за шестьдесят девять минут.

Журналисты говорят, что это была настоящая бойня. Они интересуются: не жалко ли мне было жестоко разгромленного соперника?

- Я не собираюсь помогать кому бы то ни было избежать опыта поражений, - отвечаю я.

Журналисты смеются.

Но я отвечал совершенно серьезно.

Во втором круге играю с Карловичем из Хорватии. Его официально заявленный рост - два метра, но, когда его измеряли, он, должно быть, стоял по колено в канаве. Он похож на тотемную колонну, на телеграфный столб, и его мячи летят по неправильной траектории. Когда Карлович подает, корт, кажется, становится вдвое больше, а сетка - на тридцать сантиметров ниже. До этого я ни разу не играл с таким огромным соперником. Даже не знаю, как подготовиться к такой игре.

В раздевалке подхожу к Карловичу, чтобы представиться. Он очень мил, свеж, его глаза горят счастьем от участия в турнире. Я прошу его поднять как можно выше руку, которую он использует при подаче, и подзываю Даррена. Мы тянем шеи, глядя вверх и пытаясь разглядеть кончики пальцев Карловича. Безуспешно.

- Представь себе ракетку в этой руке, - говорю я Даррену. - А теперь представь, как он прыгает. А потом прикинь, на какой высоте в этот момент находится ракетка и как с нее отлетает мяч. Черт возьми, это как если бы он подавал с борта дирижабля!

Даррен смеется, Карлович тоже. Он обещает продать мне кусочек своего роста для матча-реванша.

К счастью, я знаю, что огромный рост во время игры будет налагать на Карловича ограничения. Ему наверняка сложно брать низкие мячи, трудно прыгать. Кроме того, по словам Даррена, двигается Карлович не слишком резво. Я помню правило: не стоит тратить энергию, подсчитывая, сколько раз сопернику удалось пробить навылет. Нужно просто выждать, пока он раз или два ошибется на первой подаче, и тогда наброситься на него. Тут и решится судьба матча. Карлович тоже знает об этом, и моя задача - заставить его почувствовать неуверенность, поэтому мне необходимо держать его в постоянном напряжении во время второй подачи. То есть не допускать ни единого промаха.

Я побеждаю в двух сетах.

В третьем круге встречаюсь с Томасом Бердичем, прекрасным игроком. Примерно два года назад мы с ним сражались на Открытом чемпионате Австралии. Еще тогда Даррен предупреждал меня:

- Тебе сейчас предстоит играть с восемнадцатилетним ребенком, который показывает настоящий теннис, так что будь с ним повнимательнее. Он прекрасно бьет с обеих рук, у него пушечная подача, и через несколько лет он, вне всякого сомнения, попадет в десятку лучших игроков.

Даррен не преувеличивал. Среди теннисистов, с которыми мне пришлось встречаться в течение этого года, Бердич оказался одним из лучших. Я выиграл у него в Австралии - 6-0, 6-2, 6-4 - и решил, что мне просто повезло. Хорошо, что играть пришлось лишь до трех побед.

Однако, как ни странно, игра Бердича с тех пор мало изменилась к лучшему. Ему явно не хватает умения принимать решения. Он похож на меня до встречи с Брэдом: чтобы выиграть очко, ему необходимо думать. Он не понимает, насколько выгодно для него вынуждать соперника проигрывать. Одержав победу в матче и пожимая его руку, я хочу посоветовать Томасу расслабиться, но не могу. Это не мое дело.

Следующий мой соперник - бельгиец Ксавье Малисс. Он прекрасно двигается и бьет мощно, как из пращи. Кроме того, у него прекрасный удар с правой и подача, которую почти невозможно взять. Но ему недостает устойчивости, да и его удар слева - так себе: глядя на то, как свободно он бьет по мячу, ожидаешь гораздо большего. Кажется, его больше волнует, как он выглядит, чем то, каким получится удар. Он не способен пробить слева в площадку, поэтому не в состоянии меня обыграть. Если соперник не может как следует ударить слева, я полностью контролирую ход игры. Противнику необходимо сдвинуть меня с места, заставить двигаться, вынудить занять позицию, где мы с ним будем находиться в прямом контакте, - иначе ему придется играть на моих условиях, а они довольно жестоки. Особенно сейчас, когда я стал старше.

Вечером накануне матча мы с Курье решили выпить по рюмочке в отеле. Он предупреждает: Малисс играет здорово.

- Может быть, - отвечаю я. - И все-таки я очень жду матча. Я нечасто так говорю, - но это будет забавно.

Игра действительно получается забавной, как спектакль в кукольном театре. Складывается впечатление, что я дергаю за ниточку - и Малисс тут же подпрыгивает. Вновь поражаюсь тому, сколь близкая связь рождается между игроками на корте. Сетка, которая должна бы разделять, на самом деле связывает вас вместе, словно паутина. Через два часа битвы кажется, что ты заперт в клетке со своим соперником. Тебе мерещится, что это его пот льется по твоей спине, а его дыхание затуманивает тебе взгляд…