ОТКРОВЕННО. Автобиография

Вижу, как мой образ жизни становится все более утомительным для нее. Я вечно отсутствующий муж, отец, связанный сторонними обязательствами. Ей приходится нести на себе основной груз заботы о детях. Но жена никогда не жалуется. Она все понимает и постоянно старается создавать для меня атмосферу, в которой я мог бы думать только о теннисе. Штефани помнит, как важно это было для нее самой, когда она еще выступала на турнирах. К примеру, когда Штефани везет нас на стадион, она точно знает, какая именно песенка из «Улицы Сезам» заставит Джадена и Джаз сидеть тихо, чтобы мы с Дарреном могли обсудить стратегию матча. К питанию она относится так же ревностно, как Джил, и никогда не забывает, что регулярность еды не менее важна, чем ее состав. Когда после матча я еду домой с Дарреном и Джилом, знаю, что на моей тарелке сразу будет лежать горячая лазанья с пузырящейся сырной корочкой.

Я знаю, что и Джаден, и Джаз, и дети Даррена будут накормлены, умыты и приготовлены ко сну.

Лишь с помощью Штефани я дохожу до четвертьфинала, где встречаюсь с Федерером, посеянным под первым номером. Это уже не тот Федерер, которого я разгромил в Ки-Бискейн. На моих глазах он вырос в одного из величайших теннисистов всех времен. Он методично идет вперед, выигрывая в двух сетах и уступив лишь в одном. Я ничего не могу поделать, разве что отойти с его пути и, стоя на обочине, восхищаться его великолепным искусством и безграничным спокойствием. Он самый величественный из виденных мной игроков. Однако, раньше чем он успевает покончить со мной, матч останавливают из-за дождя.

Направляясь домой, в Вестчестер, я задумчиво смотрю в окно машины, повторяя себе: не думай о завтрашнем дне. Кроме того, мне не стоит думать и об ужине, поскольку из-за остановленного матча я еду домой на несколько часов раньше, чем предполагалось. Но Штефани, разумеется, успевает проконсультироваться со службой прогнозов. Кто-то сообщил ей про грозу, когда дождь собирался над Олбани, и она, прыгнув за руль, успела как раз вовремя, чтобы все приготовить. Так что, когда мы заходим в дом, она целует нас в щеки и передает тарелки плавным движением, изящным, как ее подача. В этот момент я мечтаю еще раз пригласить в дом судью, чтобы скрепить клятвой наши супружеские узы.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ поднимается ураганный ветер с порывами до шестидесяти пяти километров в час. Я еле прорываюсь сквозь ветер и ураганную игру Федерера - и все-таки сравниваю счет в матче, выиграв два сета подряд. Федерер смотрит себе под ноги: его удивляет происходящее.

Но затем он приспосабливается - лучше, чем я. Кажется, он может на лету приноровиться к чему угодно. Он вытягивает труднейший пятый сет - и я готов заявить во всеуслышание, что Федерер становится лучшим игроком всех времен.

Не успел стихнуть ветер, как с новой силой взвихрились разговоры о моем уходе. Журналисты спрашивают, зачем я продолжаю играть. Объясняю, что это - моя работа. У меня есть семья, есть школа, нуждающаяся в поддержке. За счет каждого удара по мячу многие люди получают вполне ощутимую помощь. Через месяц после Открытого чемпионата США мы со Штефани проводим девятый ежегодный Детский большой шлем, позволивший собрать 6 миллионов долларов на благотворительные нужды. А в общей сложности мы накопили для моего фонда уже 40 миллионов.

Объясняю журналистам, что я еще могу играть. Не знаю, надолго ли, но пока могу. Я еще способен побеждать.

Журналисты вновь шокированы.

Быть может, они не до конца понимают меня, поскольку я не рассказываю им всего, не объясняю свои мотивы. Но я пока не могу этого сделать, ведь сам только начинаю их осознавать. Я продолжаю играть, потому что это мой собственный выбор. Даже если жизнь не идеальна, всегда есть шанс ее изменить. Возможность выбора меняет все.

ИДЕТ 2005 ГОД. На Открытом чемпионате Австралии я одерживаю победу над Тейлором Дентом в трех сетах и выхожу в четвертый круг. На выходе из раздевалки меня останавливает обаятельный телекомментатор. Это Курье. Странно видеть его в новой роли, ведь для меня он по-прежнему - величайший чемпион. Надо сказать, работа на телевидении ему идет: у Курье это здорово получается, и сам он, кажется, доволен. Я отношусь к нему с большим уважением - надеюсь, как и он ко мне. Наши разногласия кажутся теперь давней юношеской историей.

Протянув микрофон, он спрашивает:

- Скоро ли Джаден Агасси сыграет с сыном Пита Сампраса?

- Я надеюсь, что мой сын сам выберет себе дорогу в жизни, - произношу я и тут же добавляю: - Надеюсь, он выберет теннис, который мне так дорог!

Это старая ложь, но сейчас - еще более позорная, ведь в ней замешан мой сын. Эта ложь грозит перейти к нему по наследству. Мы со Штефани твердо решили, что не хотим безумной жизни теннисистов для Джадена и Джаз, - что же заставило меня произнести эти слова? Как всегда, я сказал то, что хотели от меня услышать. Но помимо этого, вдохновленный сегодняшней победой, я чувствую, что теннис - прекрасный спорт, в котором мне, безусловно, везло, - и теперь я хочу отдать ему должное. К тому же, стоя перед безмерно уважаемым мною чемпионом, я чувствую вину за свою ненависть к теннису. Так, быть может, моя ложь - лишь способ скрыть эту вину или даже попытка искупления?

В ПОСЛЕДНИЕ НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ Джил добавил к моим тренировкам несколько новых комплексов. Теперь он кормит меня, как спартанского воина, и эта новая диета помогает мне обрести отличную форму.

Кроме того, я получил укол кортизона - третий в этом году. За год их можно сделать не больше четырех. Доктора уверены, что это рискованно, ведь до сих пор неизвестно, как в долгосрочной перспективе этот гормон повлияет на спинной мозг и печень. Но меня это не волнует, пока спина работает исправно.

Я дохожу до четвертьфинала, где вновь встречаюсь с Федерером. Он убирает меня со своего пути, словно учитель, уверенный в превосходстве над учеником. Больше, чем остальные представители молодой поросли, пришедшей на смену моему поколению, Федерер заставляет меня ощущать свой возраст. Наблюдая его учтивость, живость, его великолепное искусство наносить удары и мягкие, как у пумы, движения, вспоминаю, что начинал свою карьеру, когда ракетки еще делали из дерева. А мой зять Панчо Гонсалес был чемпионом в то время, когда оккупированный союзниками Берлин разделился на восточную и западную зоны. Он соперничал еще с Фредом Перри. Федерер родился в год, когда я познакомился с Перри.

ПЕРЕД ОТЛЕТОМ В РИМ мне исполняется тридцать пять. Штефани и дети летят в Италию вместе со мной. Я хочу вместе с женой отправиться гулять по городу, посмотреть Колизей и Пантеон, но не могу. В отрочестве я был слишком стеснителен и закомплексован, чтобы выходить из отеля. Теперь же, когда я с удовольствием побродил бы по римским достопримечательностям, этому мешает больная спина. По мнению докторов, одна долгая прогулка по асфальтированной мостовой способна сократить действие кортизона с трех месяцев до одного.

Я выигрываю первые четыре матча, после чего уступаю юному Гильермо Кории. Зрители аплодируют мне стоя, я же, испытывая отвращение к себе, чувствую вину перед ними. Журналисты вновь атакуют вопросами об уходе на пенсию.

- Думаю об этом четырнадцать раз в году, - отвечаю я. - Ведь именно в таком числе турниров я участвую. Именно столько раз в год я вынужден давать интервью в этих дурацких пресс-конференциях.

В первом круге Открытого чемпионата Франции 2005 года играю с финном Яркко Ниеминеном. Лишь шагнув на корт, записываю новую строчку в свою книгу рекордов. Это - мой пятьдесят восьмой турнир Большого шлема. На один больше, чем у Чанга, Коннорса, Лендла и Феррейры. Больше, чем у кого бы то ни было в наше время. Моя спина, однако, равнодушна к знаменательной дате. Кортизон перестает действовать. Мне больно подавать мяч и даже стоять. Дышать - и то тяжело. Я думаю, не пора ли подойти к сетке и сдаться. Но это - Ролан Гаррос. Я не могу уйти без боя с этого корта. Только не с этого! Уж лучше пусть меня вынесут с него на ракетках.