Возвращение из мрака

Она была первой, кому я позвонил, едва придя в себя. Застал на работе и, наученный горьким опытом, не стал говорить по телефону, а попросил через час выйти в скверик напротив «Золотого квадрата», на нашу скамеечку. Скамеечки, разумеется, тоже прослушивались, но если приноровиться и не слишком орать, то можно считать себя в относительной безопасности. Светка, естественно, переполошилась, закудахтала, но я ее успокоил, сказал, что дельце пустяковое, но щекотливое, поэтому… Потом позвонил двум клиентам, к которым собирался наведаться в первой половине дня (у одного телевизор, у другого – кухонный комбайн), и перенес визиты на вечер. Один клиент принял известие спокойно, второй заблажил, потребовал телефон начальника. «Вы что же думаете? – прогундел угрожающе, – если у вас демократия, значит можно издеваться над людьми? Думаете, управы на вас нету? А ну дай телефон директора!»

Явно недобитый оппозиционер, может быть, даже анпиловец, с заторможенным сознанием 90-х годов, когда фразы типа: «управы на вас нет» или «издеваться над людьми» заключали в себе, пусть неуклюже выраженный, но социальный, обнадеживающий смысл. Теперь давно никто ни над кем не издевается и никто ни на кого не ищет управу, а просто под корень выкашивают не вписавшуюся в рынок массу, как сорную траву. В Россию вернулся первобытный строй, оснащенный новейшими технологиями, а тот, кто на другом конце провода, еще ютился на постсоветском пространстве, возможно, не подозревая, что именно поэтому его дни сочтены. Я не стал спорить с бедолагой, дал ему телефон диспетчера «Луксора».

Позвонил еще Каплуну, чтобы узнать, в каком он состоянии. Федюня керосинил вторую неделю, и так будет продолжаться, пока не вернется Карина с пацаном. У них это стало чем-то вроде семейного ритуала. После очередной размолвки Карина забирала ребенка и исчезала, а отвязанный Федюня погружался в запой. Будил меня в любое время ночи и требовал духовного общения. Духовное общение сводилось к тому, что я выслушивал, какая тварь его молодая жена, какие суки все бабы и в каком паскудном, вонючем мире мы живем. В зависимости от выпитого, монолог мог продолжаться полчаса, и час, но когда он чересчур затягивался, я бросал трубку и выдергивал вилку из розетки. Возвращалась Карина обычно вместе с врачом, который выводил Каплуна из запоя, и после этого в доме моего друга наступал долгий – месяц, два, три – период благоденствия и семейного счастья. Эта парочка не могла жить друг без друга, вот что самое поразительное в этой истории. Накануне у Каплуна случился сердечный приступ, я еле отпоил его пузырьком корвалола, который он запил стаканом водки, и сейчас беспокоился за его здоровье. Оказалось, все в порядке. Голосом, напоминающим скрежет железа по стеклу, Каплун попросил принести пивка. Я ответил, что не могу, убегаю, нет свободной минуты.

– Предатель, – сказал Каплун. – Неужто продался этой твари? За сколько она тебя купила?

– Нет, не продался, Федя. Вечерком загляну, все объясню. Продержись как-нибудь. У тебя в ванной пузырь с одеколоном. Похмелись пока немного.

Каплун задохнулся от возмущения, закряхтел – и отозвался из той дали, где я сам бывал не раз. Там все хорошо и просто: налил, выпил, уснул. Грустно, как завещание, звучали безыскусные слова.

– Одеколон, говоришь? Кому верить после этого, Володя? Будь проклят мир, где уютно только подонкам. Помнишь, сколько мы пережили вместе? Ох, Вован, никогда я не поступил бы так на твоем месте. Что может быть подлее, как не подать глоток пива умирающему брату. Опомнись, старина. Или ты не православный?

Еще секунда – и он меня уговорит, поэтому я поскорее отключился…

Добрался до скверика с опозданием на пятнадцать минут. Светлана сидела на скамеечке, перекинув нога на ногу и картинно вытянув руку с сигаретой. Я издали залюбовался ею. Хоть она и не годилась для Гараева и его абреков, слишком разборчивых, придающих чрезмерное значение возрасту и свежести кожи, моя бывшая жена по-прежнему была привлекательной дамой, и главное, даже в ее осанке чувствовалась порода, некий особый женский аристократизм, чему я всегда поражался (откуда? в дочери обыкновенного совслужащего?), а в годы любви именно ее врожденная способность держать себя, как бы точнее выразиться, горделиво, что ли, и в то же время застенчиво и непринужденно (Светлана в былые годы умела радоваться любому пустяку – остроумному слову, капельке дождя на зеленом листе), сводила меня с ума. Ее аристократическая повадка и теперь, когда нас всех, и умных и глупых, превратили, в сущности, в господскую обслугу, не выглядела нелепой или смешной. Чувство достоинства и абсолютную добропорядочность, наравне с деловыми качествами, наверняка сумел разглядеть в ней покойный Атаев, потому и потянулся к ней; да и блистательный Исламбек, наверное, не случайно оставил ее в «Золотом квадрате».

Я не стал извиняться за опоздание, опустился на скамейку и, глядя в ее встревоженные глаза, пробормотал:

– Он вернулся, Света. Он в Москве.

Впервые я увидел, как женщина мгновенно стареет, почти умирает, и тут же оборачивается молоденькой девушкой с весенним пламенем в глазах. Невероятная игра нервов, которую не сможет воспроизвести, самый гениальный актер.

– Где он?! – воскликнула слишком громко – и я приложил палец к губам, напоминая о конспирации.

– Володечка, пожалуйста, не дурачься, – схватила меня за руки. – Ты видел его?

– Я его слышал, – ответил я с гордостью – и потихонечку передал весь разговор с Вишенкой, слово в слово. Потом рассказал и о странном ощущении, охватившем меня во время разговора: словно это был не совсем Вишенка, а магнитофонная запись. Светлана слушала с полуоткрытым ртом, с раскрасневшимися щеками.

– Что значит магнитофонная запись? О чем ты, Володя?

– Сам не знаю. Наверное, как и ты, я испытал шок, вот и померещилось. Не придавай значения.

– Но это был он?

– Конечно, он. Голос ничуть не изменился. Я сразу его узнал. Он здесь. Разве ты не чувствуешь?

– Да, чувствую. Еще утром почувствовала. Причесывалась в ванной. И как будто кольнуло. В зеркале его отражение. Смутное, нечеткое. Но так и раньше бывало. Он появлялся и исчезал, я не успевала его разглядеть… Володя, что же нам теперь делать?

– Ничего, – ответил я беззаботно. – Ждали четыре года, подождем еще денек, другой.

– Володя, мне страшно!

– Понимаю, малышка… Еще бы не страшно. Но ведь он знает, что делает.

Она лихорадочно прикурила, затянулась.

– Все не то, Володя. Возможно, он нуждается в нашей помощи, но не мог сказать об этом. Надо что-то предпринять.

– Что мы можем предпринять?.. Я поговорю с Квазимодой, если ты не против.

– Ты ему так доверяешь?

– А ты нет?

Спросил автоматически, и без того хорошо знал об отношениях полковника и директора «Золотого квадрата». В сердцах Света обзывала его хамелеоном, мушиной липучкой, подозревала в участии в убийстве Атаева, иногда между ними возникали такие шумные перепалки, что сотрудники прятались по углам, чтобы избежать впоследствии подозрения в слишком большой осведомленности; но когда я однажды спросил ее, почему она не избавится от него, если считает двурушником и предателем, получил совершенно неожиданный ответ: «Что ты, Володечка, как можно. Без него нам крышка».

В этот раз посмотрела на меня с удивлением:

– Думаешь, он сам себе доверяет? Да у него столько лиц, сколько дней в неделе. Никогда не пойму, кто он такой. И что им руководит. Но уж точно не алчность. Иногда мне кажется, он опаснее Гараева. А, что там, я до сих пор не знаю, где он живет, какая у него семья. Это не человек, а ящик Пандоры. Но самое чудное, Володя, я убеждена, он не желает мне зла. Если бы хотел, от меня давно мокрое место осталось бы. О чем ты будешь с ним говорить?

– О Вишенке, конечно. Раздраженно фыркнула:

– Ясно, что о Вишенке. Но что именно? Что ты от него хочешь узнать? Или что попросить?

– Ты же сказала, что он на нашей стороне. Я тоже так думаю. Если у Вишенки в Москве проблемы, лучше заранее заручиться поддержкой Дарьялова. Кто нам поможет, кроме него. При его опыте, его связях…