Страница 5 из 10
Человек сел за стол, подвинул к себе бумагу и чернила. В свете двух огоньков Белоконь наконец-то разглядел три шпалы на вороте его гимнастерки.
– Товарищ подполковник… – начал было Белоконь.
– Капитан госбезопасности Керженцев, Антон Игнатьевич, – представился офицер. – Особый отдел при штабе дивизии.
Несколько секунд длилось молчание. У капитана госбезопасности были густые, зачесанные назад каштановые волосы и орлиный нос. В его глазах отражалось пляшущее пламя.
– Фамилия, звание? – наконец сказал Керженцев.
Белоконь снова представился.
– С поручением к полковнику Дубинскому, – добавил он.
Энкавэдэшник записал.
– Какое поручение? – спросил он.
– Просить о помощи транспортом и снарядами, – сказал Белоконь. – По приказу штаба дивизион продлил артподготовку и израсходовал вверенный боезапас.
Его задание с каждым словом казалось все менее убедительным. Сержант подумал, что не представляет, что стало с орудиями после бомбежки. По-видимому, это отразилось на его лице.
– Есть потери в личном составе, – продолжил он. – Много раненых, их необходимо доставить в медсанчасть… Телефонная связь со штабом прервалась…
Керженцев побарабанил ногтями по столу.
– Бежал, значит, с поля боя, – спокойно сказал он. – В то время как твои товарищи героически проливали кровь.
Сержанту вдруг показалось, что он пытается решать вопрос, который, возможно, уже разрешился сам собой. Вероятно, его сведения – второй свежести. Наверное, машины к пушкарям уже отправлены. Если штаб эвакуируется, значит, снова отступление.
Занятый этими мыслями, Белоконь не сразу осознал, чего от него хочет капитан госбезопасности.
– Пишу протокол по факту измены Родине, – сообщил Керженцев.
– Товарищ капитан…
– Капитан госбезопасности.
– Товарищ капитан госбезопасности, меня отправили с докладом. Связь со штабом потеряна…
– И как тебя только наши пропустили? – задумчиво сказал энкавэдэшник. – Хотя да, людей у нас не хватает, а артиллеристов и вовсе не контролировали… Почти. Ну, хорошо, а что с контузией, сержант? И какого черта ты полез на мертвую лошадь? Тухлятинки захотелось?
– Лошадь была не мертвой, я на ней прискакал. Ее ранило огнем штурмовика. На полном скаку…
– Сержант, не принимай меня за идиота. По тебе же сразу видно, что сквозь кусты добирался, напролом. С тебя колючки вон до сих пор сыплются. Давай сразу начистоту. Утром ваши начали артподготовку, а ты удрал, так? Прятался где-нибудь все это время, а как началась бомбежка – решил заявиться в штаб и наплести тут невесть чего. Кто ж в суматохе разбираться станет? Правильно я говорю? Вариант, конечно, беспроигрышный – снарядов нет, раненые-убитые, давайте транспорт, товарищи командиры… Но это же черт ведь знает что, сержант!
Белоконь почувствовал, как пот струйками льется у него по спине, по рукам и по грязному лицу. Влага со лба огибала брови и текла по щекам. Капитан госбезопасности строил свою версию произошедшего, и с каждой минутой она пожирала его неубедительную правду.
– Все это неверно, товарищ Керженцев, – собравшись, промолвил Белоконь. – Есть множество свидетелей… Я командовал расчетом гаубицы… А Ромашка… она там лежит.
Керженцев поднял бровь.
– Ромашка?
– Так звали лошадь, – сказал сержант. – Она была у командира дивизиона.
– Значит, ты увел лошадь командира дивизиона?
– Ее дал мне ординарец капитана. Его все зовут Матвеичем.
– Капитана?
– Ординарца.
– Фамилия и звание ординарца.
– Рядовой. Фамилии не знаю.
– Где сейчас эта… Ромашка?
– Здесь недалеко, товарищ капитан госбезопасности. Километр по дороге за нашими позициями, не больше.
– Думаешь, не проверим? – спросил энкавэдэшник. – Проверим, гражданин дезертир, все проверим. Каждое твое слово.
– Я не дезертир, у меня поручение. Нужно срочно доложить полковнику Дубинскому.
– Да прекрати ты про своего полковника талдычить! Нет здесь такого.
– Как… нет?
– А вот так, – сказал Керженцев. – Ты его придумал.
Белоконь открыл рот, но произнести ничего не смог. Капитан госбезопасности откинулся на лавке, наслаждаясь эффектом. Посмотрев на сержанта с минуту, он надел фуражку, поднялся и направился к двери.
– Можешь сесть, сержант, – сказал Керженцев, останавливаясь. – В ногах правды нет. А я хочу знать правду. Узнавать правду, защищать ее – это моя работа.
Он положил руки на ремень, расставил ноги и продолжил:
– Защищать правду, заботиться о торжестве справедливости на всех участках фронта. Я же делаю это не для себя, я служу трудовому народу. И ты бы мог служить, если бы прекратил отпираться и признал свою вину. Подумай над этим. Когда я вернусь, я хочу услышать от тебя правду. И не вздумай бежать. Я здесь, рядом.
Керженцев вышел, даже не позаботившись прикрыть дверь. Было слышно, как он отдает команды резким неприятным голосом.
Лишь на волос Белоконь был от того, чтобы лишиться рассудка. Из всего, что капитан госбезопасности орал там, снаружи, он понял только, что энкавэдэшник отправил кого-то на поиск мертвой кобылы. Ее нужно было доставить снабженцам. Другого сержант не ожидал: армия голодала, а конина всегда считалась хорошим мясом. Теперь она и вовсе была деликатесом. Вряд ли рыжая Ромашка попадет в солдатскую кашу, скорее, она отправится в желудки командиров.
Сержант вспомнил, как год назад, когда ему удалось отправить жену и детей в эвакуацию, а самому попасть в артиллерию, к металлическим махинам, гаубицы перевозили конной тягой. В каждую «М-30» в походном состоянии (с передком, который сам по себе весил полтонны) нужно было впрячь шестерку лошадей. Потом голодная армия отступала. Лошади ранили ноги и стирали копыта – многие из них были не подкованы. Их съедали. На пути отступления иногда удавалось реквизировать новых. Потом тяжелые гаубицы тянули техникой – гусеничными «Сталинцами» и грузовиками. Техника была дефицитом, но и гаубиц с самого начала было мало, а вскоре остались считаные единицы. Так, в недавно укомплектованном и обновленном артдивизионе для конной тяги осталась лишь удивительная желтая Ромашка. Вот настал и ее черед…
Эти мысли помогли Белоконю немного отвлечься от мыслей о своем ужасном положении. Забыл он и то, что ему срочно требуется врач.
Вернулся Керженцев. Он отправился на свое прежнее место. С ним вошли еще двое особистов. Первый был секретарем или просто писарем – он пристроился около капитана и разложил на столе свои папки. Второго сержант не разглядел – энкавэдэшник сел на деревянные нары у стены, справа и немного позади Белоконя.
– Сержант, я же сказал тебе садиться, – напомнил капитан. – Возьми себе табурет в углу и подтащи его к свету.
В указанном углу стоял широкий чурбан, похожий на пень, срезанный у основания. «Табурет» напомнил Белоконю плаху. Вряд ли он смог бы сейчас сдвинуть с места эту колоду.
Сержант сообщил, что не может сесть из-за ранения. Керженцев кивнул секретарю, тот поднялся и проворно вытолкал плаху в центр блиндажа. Стоять перед ней было невозможно – с каждой секундой Белоконь все явственнее чувствовал себя приговоренным перед казнью. Он прислонил винтовку к стене и заставил себя сесть, расставив ноги. Неожиданно стало легче.
– Итак, сержант, – сказал Керженцев. – Остановились мы на том, что при бегстве из дивизиона во время обстрела ты повредил телефонный кабель и украл лошадь. Все это будет запротоколировано. Этого достаточно, чтобы приговорить тебя полевым трибуналом к расстрелу. Прямо сейчас, поскольку мы отступаем. А людей, чтобы конвоировать каждого дезертира, у меня нет.
– Товарищ капитан госбезопасности, этого не…
– Я бы тебе советовал, – прервал его Керженцев, – написать все своей рукой. Подробно и чистосердечно признаться в совершенных преступлениях против социалистической Родины. Признание облегчит твою участь. Потому что свидетелей твоих слов…
Белоконь хотел возразить, назвать свидетелей, возмутиться из последних сил… Он уже подобрал слова, но капитан госбезопасности неожиданно произнес, перебивая сам себя: