Страница 49 из 54
Джеймс аргументирует свою позицию гораздо аккуратнее, чем он, как считается, обычно это делает. Прежде всего он проводит различие (принципиально важное для понимания дальнейшего) между «живым выбором» и «мертвым (тривиальным) выбором». Живой выбор подразумевает две альтернативы, два пути, которые одновременно удовлетворяют трем условиям:
1. Обе альтернативы должны быть достаточно правдоподобны и реальны, чтобы вы по-настоящему могли избрать ту или другую. Во что поверить — что Земля круглая или что она плоская? Когда-то это был живой выбор. Теперь же он мертв, и это касается всех нас, кроме разве что кучки невежественных протестантских фундаменталистов. Верить ли, что преподобный Мун является новым Мессией? Для некоторых наивных молодых людей это живой выбор, но для большинства из нас — нет. Провести ли вам следующий отпуск в Индианаполисе? Этот выбор не является живым, если у вас нет причины или желания туда отправляться.
2. Выбор должен быть вынужденным и неизбежным. Он должен представлять собой явный случай «или — или» (по излюбленному выражению Кьеркегора). Джеймс приводит скромный контрпример: допустим, вы раздумываете, как вам выходить на улицу — с зонтом или без. Вы можете избежать выбора, попросту оставшись дома. Кем становиться — сайентологом или мунитом? Очевидно, что вы не обязаны непременно вступать в какую-то из этих сект. Но выбор между тем, голосовать за кандидата X или не голосовать за него, относится к категории «или — или».
3. Альтернативы должны касаться чего-то важного, а не тривиального. Следует ли вам съесть на завтрак яйцо? Первым двум критериям такой выбор удовлетворяет, но не является живым, так как обе альтернативы подразумевают чересчур незначительные действия. Следует ли вам вступать в брак с определенным человеком? Вот этот вопрос — уже не такой тривиальный.
Идею Джеймса можно изложить просто. Когда мы оказываемся перед живым выбором и когда у нас нет достаточных оснований принять рациональное решение, нам остается принять решение эмоционально — руководствуясь указаниями своей «чувственной природы», как называет это Джеймс. Кто станет отрицать, что, когда на нас обрушивается необходимость принять важное решение и голова этого сделать не может, в дело должно вступить сердце? Но Джеймс идет еще дальше. Он говорит, что, позволяя сердцу взять решение на себя, мы не совершаем ничего иррационального или абсурдного.
Вопрос «Существует ли Бог?» встает перед многими людьми (возможно, перед большинством) как выбор живой. И мы вынуждены этот выбор делать — в том смысле, что мы либо верим, либо нет, третьего не дано. Агностик может не настаивать на том, что Бога нет, но он все равно уже воспользовался своим правом выбора, остановившись на «не верить». Джеймс то и дело уподобляет агностика человеку, который отказывается воспрепятствовать убийству, которое совершают у него на глазах, или вычерпать воду из тонущего корабля, или спасти кому-то жизнь, перепрыгнув через расщелину. Метафоры чересчур мелодраматичны и уничижительны, однако главная мысль — вполне здравая. Если вы избегаете принимать эмоциональное решение по поводу какого-то живого выбора (когда для определенного вывода нет оснований), это само по себе является эмоциональным решением, которое может иметь серьезнейшие последствия. Подобно Кьеркегору, Джеймс говорит о вере как о «прыжке во тьму». Это прыжок через пропасть, на свой страх и риск. Конечно, надо быть дураком, чтобы совершить такой прыжок без всяких на то причин, однако если причин нет, выбор не является живым. Джеймс подчеркивает: решая, верить или не верить в Бога, многие люди осуществляют живой выбор, поскольку этот выбор повлияет на то, как они потом будут себя чувствовать и жить.
Да, мы совершаем прыжок веры на свой страх и риск, однако то же самое касается и решения не прыгать. Джеймс выражает это на политеистический лад. Человек, который «сам себя запирает в ловушку логики» и требует: «Пусть боги сами добьются, чтобы человек их поневоле признал, иначе тот их не признает вовсе», может «лишиться своего единственного шанса познакомиться с богами».
Свой трактат Джеймс заключает следующей выдержкой из Фицджеймса Стивена:[127]
Мы стоим на горном перевале, среди снежных вихрей и слепящего тумана, сквозь который время от времени проглядывают тропы, которые могут оказаться обманными. Если мы останемся неподвижны, то замерзнем и погибнем. Если мы изберем неверную дорогу, то упадем вниз и разобьемся. У нас нет уверенности, что среди этих путей имеется правильный. Что мы должны сделать? «Быть твердыми и мужественными»[128]. Старайся ради лучшего, надейся на лучшее и принимай всё, что тебя ждет… Если всё это завершится смертью — что ж, мы не могли встретить смерть лучше.
Сходство с Паскалевым пари здесь очевидно, и в других своих текстах, особенно в трактате «Чувство рационального», Джеймс еще больше усиливает эту параллель. В сущности, он говорит следующее: вера в Бога и бессмертие не подкреплена логикой или наукой, но, поскольку она являет собой живой выбор, мы в данном случае не можем избегнуть эмоционального решения. Если «прыжок веры» делает вас счастливее, значит, для вас лучшая ставка в этом пари — вера. Вы много выиграете и мало потеряете. Вы имеете право на веру. (В более поздние годы Джеймс замечал, что ему следовало бы так и назвать свой трактат — «Право на веру».) Полагаю, Джеймсу бы понравилось, как формулирует идею такого же пари граф Мануэль в романе Джеймса Бранча Кэбелла[129] «Фигуры земли»:
— Не исключено, сэр, что так и обстоит дело, однако с вашим убеждением куда удобнее жить, а ведь жизнь — это и есть мое нынешнее занятие. Смерть же я вынужден буду принять, когда настанет черед, и если выбирать между вашим убеждением и моим, то с моим умирать приятнее. Кроме того, если ваше утверждение верно, то я даже не смогу выяснить, ошибочно ли мое. Таким образом, если я придерживаюсь глупой старой веры, которую передали мне предки, я выигрываю вчистую, получая по меньшей мере утешительные надежды, и ничего при этом не теряю, — заявил Мануэль со своей всегдашней твердостью[130].
Как мы уже видели в предыдущих главах, Джеймсу было свойственно время от времени впадать в риторику, из-за которой его взгляды так легко высмеивать. Приводимые им многочисленные примеры того, как «вера в факт помогает создать сам факт» (скажем, вера в чей-нибудь карьерный рост или в футбольную победу), явно не имеют никакого отношения к вере в Бога. Как будто вера в Бога может каким-то образом способствовать тому, что Бог станет реальностью! Джордж Сантаяна в своем блистательном очерке о Джеймсе[131] справедливо порицает того за эти излишества (которые, по-моему, являются плодом Джеймсова энтузиазма вкупе с его же путаной эпистемологией), однако нападки Бертрана Рассела (в его «Истории западной философии» есть глава, посвященная Джеймсу) бьют совершенно мимо цели — как и его критика Дьюи в следующей главе. Рассел всерьез предполагает, что с помощью системы аргументов Джеймса можно с одинаковой легкостью доказать и то, что «существует Бог», и то, что «существует Санта-Клаус», хотя Расселу следовало бы понять, что гипотеза Санта-Клауса не является живым выбором ни для кого, кроме разве что маленьких детей. Джеймс мог бы показать, что при определенных условиях ребенок имеет основания поверить в Санта-Клауса, однако, как только он повзрослеет настолько, что сумеет воспринять доказательства, противоречащие этой гипотезе, его вера тотчас же сменит знак на противоположный.
С другой стороны, Рассел, я полагаю, был прав, утверждая, что Джеймс часто писал так, словно его заботили одни лишь практические следствия мышления и деятельности, протекающих в предположении, что Бог есть, а не вопрос о том, действительно ли Бог существует. На мой взгляд, Джеймс не рассматривал веру на столь сверхъестественном уровне. Во всяком случае, большинство фидеистов относятся к вере иначе.
127
ФИЦДЖЕЙМС СТИВЕН (1829–1894) — английский юрист, философ консервативного толка.
128
«Будь тверд и мужествен» (Иис. Нав. 1: 9).
129
ДЖЕЙМС КЭБЕЛЛ (1879–1958) — американский фантаст и беллетрист
130
Замечания графа Мануэля, по сути, перефразируют следующий пассаж из трактата Цицерона «О старости»:
Если я здесь заблуждаюсь, веря в бессмертие человеческой души, то заблуждаюсь я охотно и не хочу, чтобы меня лишали этого заблуждения, услаждающего меня, покуда я жив. Пока же меня утешает мысль, что если я, будучи мертв, ничего чувствовать не буду, как думают некие неважные философы, то незачем мне страшиться, что эти мудрецы станут насмехаться над этим моим заблуждением, ибо ни меня, ни их не будет больше [Использован и дополнен перевод В. Горенштейна].
131
George Santayana, Character and Opinion in the United States (1920).