Страница 55 из 72
— Как бы то ни было… — говорит Лео, и его голос слегка подрагивает, выдавая напряжение.
— Как бы то ни было, — эхом откликаюсь я.
В это мгновение открываются ворота гаража: возвращается Энди. И я выпаливаю то, что все это время таила в глубине души:
— Ну что там с этим заказом?
— Так ты приедешь? — обрадованно спрашивает Лео.
— Да, приеду.
Глава 27
Выслушиваю от Лео беглое описание заказа — очерк о Кони-Айленде — и молюсь, чтобы, не дай Бог, Энди не застал меня врасплох, взъерошенную и раскрасневшуюся. Потом все равно придется сообщить мужу, что я еду в Нью-Йорк, но не так сразу, после ссоры. Я еду не из-за ссоры.
— Мне нужно несколько общих планов пляжа, снимки набережной, аттракционов, — перечисляет Лео.
— Да-да, конечно, — отвечаю я рассеянно.
Взять и повесить трубку не могу, но и удачу испытывать лишком долго тоже не годится.
— Не так заманчиво, как последний фоторепортаж, а? — улыбается Лео, как будто я нацелена только на сессии.
— Ну и ладно, — говорю я, торопясь расспросить о подробностях. — Для кого публикация?
— Для журнала «Таймаут».
Я киваю и спрашиваю:
— Когда нужны снимки?
— Через пару недель. Сумеешь?
— Вроде бы. — Притворяюсь равнодушной, хотя на самом деле готова плясать от радости. — Хотелось бы узнать побольше, но…
— Тебе пора? — В голосе Лео звучит разочарование, и мне ужасно приятно.
— Да, — отвечаю я, и тут же поясняю: — Энди приехал.
— Понял. — Лео отвечает так, словно мы участвуем в заговоре.
Если Дрейка я фотографировала одна, то репортаж делаем вместе. С самого начала.
— В общем, я свяжусь с тобой… — неопределенно говорю я и уже собираюсь положить трубку.
— Когда? — спрашивает он ровным, но явно нетерпеливым тоном.
Невольно улыбаюсь, припоминая, как в былые времена я сама приставала к нему, выясняя, когда он снова позвонит, когда мы снова встретимся. И я пользуюсь его же старой обтекаемой формулировкой:
— При первой возможности.
Интересно, помнит ли он эту фразу? А в разговорах со своей новой подружкой употребляет?
Лео довольно смеется. Конечно же, он помнит. Он все прекрасно помнит, не хуже меня.
— Замечательно, — говорит он. — Я жду.
— Хорошо. — Дрожь пробирает при мысли о том, как долго я его ждала и как долго не хотела себе в этом признаться.
— Ну, тогда… Пока, Эллен, — говорит Лео и, судя по голосу, улыбается. — Надеюсь, до скорого.
— Пока, Лео. — Я быстро отключаюсь и делаю несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. Потом стираю запись вызова и иду в ванную. «Это ради работы, — убеждаю себя, смотрясь в зеркало. — Это все ради душевного равновесия».
Чищу зубы, споласкиваю лицо холодной водой, натягиваю чистую майку и белые шорты. Потом направляюсь и с удивлением осознаю: несмотря на то, что гнев все еще владеет мной, после разговора с Лео он несколько приутих, сменившись возбуждением и терпимостью, отчасти продиктованной чувством вины. Скорее всего, Энди пришел с Джинни, и они теперь играют во дворе в крокет. И я сумею взять себя в руки и принесу им по мятному коктейлю!
Но вместо Джинни там оказывается Стелла; вместо крокета я обнаруживаю ворох глянцевых пакетов из универмага «Нейман Маркус», сваленных на кухонном столе. Освобождая от оберточной бумаги большую серебряную рамку, Энди косится на меня, не то извиняясь, не то призывая держать семейные проблемы в секрете — возможно, то и другое вместе. Я покровительственно и вместе с тем отстраненно улыбаюсь ему и на автопилоте разыгрываю добропорядочную невестку.
— Привет, — бодро говорю я, распрямляя спину, чтобы соответствовать гордой осанке свекрови. В присутствии Стеллы я даже говорить начинаю медленнее и отчетливее.
— Привет, дорогуша! — Она обнимает меня, обдавая ароматом своих летних духов (смесь запахов флердоранжа и сандала), и продолжает: — Надеюсь, ты не возражаешь… Я купила вам рамочки.
На столе красуется по меньшей мере дюжина серебряных рамок и рамочек, солидных, роскошных и, несомненно, очень дорогих.
— Какие красивые… Право же, не стоило… — говорю я совершенно искренне, потому что рамки, хоть и действительно красивые, абсолютно не в моем стиле. В моем стиле простые черные деревянные рамки.
— О, ничего особенного. — Стелла развернула раму, украшенную стразами, и вставила в нее семейный портрет времен ее детства. Типичные состоятельные англосаксы, все в белом, с радостными улыбками сидят в прогулочном ялике. Небрежно элегантная, крайне приличная летняя фотография. Стелла сдувает пылинки со стекла и мизинцем удаляет пятнышко в углу.
— Маленький подарок на новоселье.
— Ты нам и так столько всего надарила… — Я вспоминаю старомодные часы, льняные полотенца, подержанную, но все еще пристойную мебель в итальянском стиле для веранды, живописный портрет Энди в детстве — дары, предназначенные для поддержания семейного очага, от которых нельзя отказаться. С их помощью Стелла благожелательно, но настойчиво вмешивается в нашу жизнь. Она такая добрая, такая внимательная, такая щедрая, что невольно чувствуешь себя обязанной во всем поступать согласно ее вкусам. Так и поступаешь.
Она машет рукой и отвечает:
— Это такой пустяк!
— И все же большое спасибо, — произношу я, припоминая, что в свое время благодаря Марго я выработала правило: вначале протестую, но никогда не отвергаю ни даров, ни комплиментов.
— Не стоит благодарности, дорогая, — говорит Стелла, рассеянно похлопывая меня по руке. Ярко-красный лак на ногтях выглядит идеально и гармонирует с плиссированной юбкой и модной сумочкой, придавая массивному сапфиру на безымянном пальце правой руки патриотический оттенок.
— Ну ладно. Элли, — с озабоченным видом вмешивается Энди, — давай вставим в эти рамки наши свадебные фотографии и снимки, сделанные в медовый месяц? А что в прихожей?
Стелла расплывается в улыбке, ожидая моего одобрения — печати хозяйки дома.
— Разумеется, — улыбаюсь я. Выбор совершенно правильный, учитывая, что венчание тоже проходило в полном согласии со вкусом Стеллы.
Энди сгребает несколько рамочек и направляется к прихожей.
— Пойдем, прикинем, как будет выглядеть.
«Ну, уходим».
Стелла, напевая, принимается аккуратно собирать пакеты, а я закатываю глаза и следую за Энди в прихожую на нашу рамочную рекогносцировку.
— Прости меня, — шепчет он, опираясь на полированый столик красного дерева (еще один родительский «дар», где стоят наши фотографии). Муж выглядит и держится совершенно искренне, но меня занимает мысль о том, на сколько эта тяга к покаянию обусловлена присутствием матери в доме. Похоже, в семье Грэм все делают с оглядкой друг на друга.
— Прости, пожалуйста, — говорит он.
— Нет, это ты меня прости… — На душе неспокойно, и я отвожу глаза. С одной стороны, я жажду помириться и снова сблизиться с Энди, а с другой — хочу оставить все как есть, чтобы оправдать свое поведение. Каким бы оно ни было.
Скрестив руки на груди, слушаю бормотание Энди:
— Мне надо было вмешаться вчера… насчет вина…
Я смотрю ему в глаза, ощущая странную обреченность при мысли о том, что он искренне считает жалкий виноградник под Питсбургом причиной нашей ссоры. Да нет же, наверняка он сознает, что есть причины гораздо серьезнее, чем вчерашнее событие. Вроде того, счастлива ли я в Атланте, подходим ли мы друг другу, почему наш едва окрепший брак уже зашатался.
— Да ладно, — говорю я. Не знаю, проявила ли бы я такую уступчивость до разговора с Лео. — Наверное, я тоже не во всем была права.
Энди кивает, словно соглашаясь, и мое негодование вновь распаляется до такого градуса, что удержаться от мелкого выпада выше моих сил.
— Только вот Джинни и Крейга я и в самом деле не переношу.
Энди вздыхает:
— Знаю… Но от встреч с ними не отвертишься.