Страница 24 из 72
— Ну так что? — иронизирует Лео. — Примешь заказ?
От досады я принимаюсь мыском туфли ковырять пол.
В этот момент я ненавижу Лео: он предлагает мне то, от чего я не могу отказаться. Я ненавижу себя, потому что вот-вот соглашусь. Я уже, кажется, даже почти ненавижу Дрейка Уоттерса.
— Да, — говорю я, переживая горечь морального поражения.
— Отлично, — отвечает Лео. — Позже созвонимся, обсудим детали?
— Хорошо, — соглашаюсь я.
— Как насчет утра понедельника?
— Договорились, позвоню в понедельник.
Я прощаюсь и даю отбой, а потом возвращаюсь за стол с пониманием того, что теперь у меня появился еще один секрет от Грэмов. Тут как раз подают десерт, и я, чтобы скрыть смущсние, с притворным энтузиазмом принимаюсь за крем с кардамоном и глазированным кумкватом.
Глава 11
Утро понедельника наступает внезапно — так всегда бывает, когда толком не знаешь, как поступить. С субботнего вечсра мой мозг без конца генерировал стратегии в отношении Лео и Дрейка. Может, лучше вообще не перезванивать Лео в понедельник? Или надо немедленно обо всем рассказать Энди — пусть он и решает, быть или не быть этой съемке? Или все-таки встретиться с Лео и обсудить все подробности самого важного заказа на данном этапе моей карьеры?
И вот, поцеловав на прощание мужа и пожелав ему хорошего дня, я стою у дверей, и некоторое время думаю, как быть. В голове при этом почему-то звучит потрясающий хит Дрейка «Перекрестки», тот самый, где лирический герой повествует об ужасных последствиях измены любимому человеку. Наконец я, кажется, понимаю, что делать, и бросаюсь к окну гостиной, чтобы еще раз взглянуть на мужа, такого красивого в коротком темно-синем пальто с красным клетчатым шарфом. Энди выходит из парадного на улицу и, беззаботно помахивая портфелем, сворачивает за угол на Парк-авеню. Его благородный профиль еще некоторое время стоит у меня перед глазами, и это помогает принять окончательное решение.
Я медленно возвращаюсь на кухню и смотрю на часы. Без восемнадцати десять. Вполне приличное время для звонка. Впрочем, прежде все-таки лучше выпить кофе. Наши кофеварка сломалась пару недель назад, а чайника нет, поэтому я ставлю чашку с водой в микроволновку и достаю банку растворимого кофе — такой же раньше каждое утро пила моя мама. Рассматриваю лицо кофейного плантатора на этикетке и удивляюсь, почему прежде он казался мне старым, а сейчас уже не кажется: на этой картинке ему лет сорок от силы, мужчина в самом расцвете сил. Что и говорить, забавно.
Открываю банку и кладу две ложки кофе в горячую воду, коричневые крупинки тают на глазах. Делаю глоток — и же опять вспоминаю маму. Всякие мелочи, вроде растворимого кофе, постоянно напоминают о ней, о моей огромной потере. Когда меня охватывает тоска, я обычно звоню Сюзанне, и иногда это помогает по той простой причине, что сестра чувствует то же самое. И хотя у нас были очень разные отношения с мамой (Сюзанна в полной мере унаследовала ее упрямство, что часто мешало им понять друг друга). Но мы родные сестры, рано оставшиеся без матери, и действительно очень привязаны друг к другу. Но сейчас я решаю не звонить Сюзанне, потому что иногда после разговоров с ней я расстраиваюсь еще сильнее и совсем раскисаю. Сегодня мне это не нужно.
Я открываю «Таймс», нахожу колонку о стиле и читаю там про моду на леггинсы, появление которой Марго предсказала еще год назад. Медленно допиваю безвкусный кофе — и как только мама могла пить его годами? — иду в спальню, заправляю кровать, разбираю дорожную сумку, сортирую постиранные носки, затем чищу зубы, принимаю душ и одеваюсь. Все еще не ощущая в себе достаточно душевных сил для осуществления задуманного, расставляю книги на полках в алфавитном порядке: давно собиралась это сделать, да все как-то руки не доходили. Напоследок провожу рукой по ровной шеренге книжных корешков и радуюсь наведенному в квартире порядку — теперь бы также успешно разобраться в том хаосе, который у меня в голове.
В одиннадцать двадцать пять я наконец собираюсь с духом и звоню Лео. К моему облегчению и в то же время разочарованию, трубку никто не берет. В конце концов, я оставляю голосовое сообщение: на одном дыхании выдаю то, что сочиняла в течение последних тридцати шести часов — и пока мы с Грэмами ходили в церковь, и обедали, и катались по Атланте, рассматривая дома, выставленные на продажу, и пока летели с мужем обратно в Нью-Йорк.
Суть моего сообщения сводится к следующему:
а) впечатлена тем, что Лео лично знаком с Дрейком Уоттерсом (отчего бы не подольститься? — мне все равно, а ему приятно),
б) тронута, что он предложил мне эту работу,
в) с огромным удовольствием взялась бы ее выполнить, однако…
г) немного не по себе от перспективы возобновления наших отношений, и было бы лучше свести общение к минимуму.
В последний момент я решаю добавить:
д) считаю это необходимо сделать хотя бы из уважения к своему мужу.
Главное, чтобы Лео не вообразил, будто он может испортить наши с Энди отношения или будто я собираюсь скрывать от супруга факт работы с бывшим бойфрендом.
Выговорившись, кладу трубку, и впервые за несколько недель, которые прошли с момента нашей встречи с Лео, на душе у меня становится спокойно. Возможно, записанное мной сообщение объективно нельзя рассматривать как классический пример послания об окончательном и бесповоротном разрыве отношений, однако, с моей точки зрения, так оно и есть. Это сообщение как контрольный выстрел. И что самое потрясающее, я смогла ответить Лео отказом! И это притом, что у меня было довольно веское основание (подумать только, сам Дрейк Уоттерс!) увидеться с ним, поболтать о том, о сем, а затем, возможно, обсудить и довольно болезненный вопрос «Что же все-таки тогда между нами произошло?». Нет, я не воспользовалась этим предлогом, я ответила резким отказом, чуть ли не щелчком по носу. И это не потому, что я не смогла бы просто по-дружески общаться с Лео, а потому, что я не хочу с ним общаться. Нет — и точка.
Интересно, как Лео воспримет мое сообщение: будет он огорчен, разочарован или останется равнодушным? В любом случае, думаю, он удивится, осознав, что его чары, некогда столь сильные, больше на меня не действуют. Впрочем, он наверняка найдет кого-нибудь, чтобы выполнить этот потрясающий заказ. А я буду продолжать спокойно жить с мыслью, что могла бы сделать фотопортрет самого Дрейка Уоттерса. Я улыбаюсь, осознавая свою моральную правоту и восхищаясь собственной силой духа, и, несмотря на полное отсутствие голоса, радостно исполняю припев все той же песни «Перекрестки» (уж очень он тут уместен): «Ночь растает без следа — я исчезну навсегда-да-да!»
Незаметно проходят день за днем. Я, как обычно, хожу на работу, и мысли о Лео все реже посещают меня. Иногда даже кажется, что файл с его именем вот-вот сотрется в моей памяти. В один из таких дней я сижу в своей лаборатории на пятом этаже промышленного склада на углу Двадцать четвертой улицы и Десятой авеню. Вместе со мной это помещение арендуют Джулиан и Сабина, фотографы, работающие в тандеме, и Оскар, полиграфист, издающий брошюры по искусству и охране природы. Мы вчетвером проработали в этом довольно скромно обставленном офисе уже два года и успели подружиться.
Худощавая и бледная Сабина, несмотря на анемичную внешность, довольно темпераментна и болтлива. По разговорчивости она здесь уступает разве что радио Би-би-си, которое Оскар всегда включает на такую громкость, что звук слышно, но их слов ни за что не разобрать. Сегодня Сабина рассказывает про последнюю выходку своих детей-тройняшек: они бросили в унитаз коллекцию старинных запонок ее мужа. Запонки застряли в трубе, водой залило лестницу и квартиру внизу. Рассказывая о своих приключениях, Сабина весело хохочет, потому что, по ее словам, «ничего другого ей просто не остается». Лично мне кажется, на самом деле Сабине по душе вся эта история, ведь она то и дело жалуется, что ее муж — редкий скряга. Мне нравится слушать болтовню Сабины, особенно когда я работаю над каким-нибудь несложным и не слишком интересным проектом, вот как сейчас. Если конкретно, то я занимаюсь тем, что затушевываю прыщи на лице подростка скейтбордиста, облагораживая его фото для рекламы студии звукозаписи.