Страница 17 из 72
Если бы Энди проявил инициативу позже, боюсь, я успела бы стать слишком циничной. С женщинами до тридцати это редко бывает, но я — другое дело, у меня бы получилось. Или мне бы встретился кто-то другой — человек наподобие Лео, ведь говорят, что женщины все время выбирают мужчин одного типа. Я могла бы слишком увлечься работой и карьерой.
Но ничего такого не произошло. Я была независима, наполнена оптимизма и довольна жизнью, как может быть доволен тот, кто молод, не обременен семьей и живет в большом городе. Я по-прежнему слишком много думала о Лео, ломая голову над вопросом: «Почему у нас ничего не вышло?», — и не желала в этом признаться даже себе. Я по-прежнему замирала, внезапно вспомнив его, и дрожь проходила по сердцу, хотя в целом я научилась контролировать свои чувства. Самое худшее осталось позади — время сгладило мою боль и помогло мне, как оно помогает всем и всегда. Я научилась думать о Лео объективно — как о прошлом, которое никогда не вернется. Потери сделали меня лучше и мудрее. Иначе говоря, я созрела для новых, лучших отношений. Я была готова к Энди.
Глава 8
Прекрасно помню тот момент, когда поняла, что значу для Энди больше, чем просто подруга сестры или даже его подруга. Самое интересное, что это произошло не в Нью-Йорке, где мы постоянно с ним сталкивались — чаще всего в барах или на вечеринках.
Мы тогда прилетели в Атланту, к родителям Энди и Марго, на День благодарения. Подошел к концу праздничный ужин, над которым собственноручно потрудилась Стелла — мама Марго (у Глории, старинной экономки Грэмов, был выходной). Общими усилиями посуду собрали и уложили в посудомоечную машину, а я вызвалась перемыть хрусталь и серебро, отметив с удовольствием, как благосклонно принято мое предложение. Энди тут же сказал, что будет мне помогать; я сочла это особенно милым, учитывая, что традиционно мужчин оберегают от любой домашней работы.
Мы с Энди пошли на кухню, а родители, Марго и ее брат Джеймс направились смотреть «Побег из Шоушенка» по телевизору в гостиной. Впрочем, среди многочисленных комнат особняка имелись еще и библиотека, бильярдная, кабинет, и любое из этих помещений, как мне казалось, могло бы служить гостиной. Огромный дом Грэмов наполняли изящные предметы обстановки, картины, восточные ковры и антикварные безделушки, полученные по наследству или привезенные из заграничных поездок. Интерьер был выдержан в строгом классическом стиле, но атмосфера в доме представлялась удивительно уютной. Я приписывала это выбору правильного, мягкого освещения и обилию мягких кресел, в которых так и хотелось свернуться калачиком. Хозяйка дома, Стелла, имела некоторые стойкие предубеждения, например, против готовых салатных заправок или двойных фамилий. Она считала, что передаривать неудачные подарки нельзя, а сидеть нужно непременно с удобством. «Худшие враги званого обеда — жесткие стулья», — как-то заметила она. Подобные житейские мудрости мне всегда хотелось занести в записную книжку в назидание потомкам.
Больше всех удобных и прекрасных комнат дома мне нравилась чудесная кухня: карамельного цвета стены, солидная кухонная стойка, медные кастрюли и сковороды, развешанные на крючьях. Венецианское окно выходило на заднюю террасу, а у камина собирались все обитатели дома. Именно такие просторные и светлые кухни показывают в кино. По сценарию их населяют большие дружные семьи: всем заправляет волевая, но добрая мать, красавец отец души не чает в домочадцах, дочь скромна и блестяще воспитана. Полагается еще пара добряков братьев, которые мимоходом снимают пробу из кастрюлек и сотейников, попыхивающих на огромной плите, и вовсю нахваливают кулинарное искусство дорогой мамы. Или домработницы — кто уж там у них готовит. Кухня Грэмов была идеальна, так же как и их жизнь.
Вот о чем я думала, погружая руки в мыльную пену и выуживая оттуда серебряные ложечки. Как хорошо, что я здесь, в этом доме, мне легко и комфортно — именно так и должно быть на День благодарения. Если бы еще было не жарко — шестьдесят по Фаренгейту…
В тот год мои родные меня снова разочаровали, что после смерти мамы случалось все чаще и чаще. Папа первое время старался сплотить нас, но с появлением Шэрон это ему редко удавалось. Не то чтобы Шэрон была против, просто у нее имелись собственные дети и свой семейный уклад. В тот год они с моим отцом поехали на День благодарения в Кливленд, к сыну Шэрон, который недавно женился на Лесли, бывшей участнице группы поддержки спортивной команды Университета Огайо, — факт, которым Шэрон так гордилась, что не могла говорить ни о чем другом. Пришлось ним с Сюзанной взять на себя заботу о семейных традициях. Мне казалось, у нас это плохо получится — будучи девушками одинокими, мы не блистали кулинарными способностями, а в День благодарения все вращается вокруг стола. Тем не менее, я готова была рискнуть — в отличие от Сюзанны, которая недвусмысленно дала понять, что «ничего не празднует в этом году». Что именно это означало, так и осталось неясным, но приставать с Днем благодарения я к ней не стала: жизнь научила меня уважать настроения сестры. Так что, когда Марго пригласила меня погостить, я была более чем рада.
Когда Энди спросил о моей семье, я кое-что рассказала ему, стараясь не бросить тень ни на отца, ни на сестру и придерживаясь легкого беспечного тона, чтобы он не вздумал жалеть бедную одинокую подружку Марго. Энди, в голубеньком фартучке с оборками, который он нацепил скорее для смеха, чем из практических соображений, внимательно выслушал меня и сказал:
— Я ужасно рад, что ты приехала. Чем больше народа, тем веселее!
Так часто говорят, но редко думают на самом деле. Грэмы — другое дело. Только за тот день к ним забежали поздороваться человек пять или шесть, включая бывшего парня Марго по имени Тай, с которым она встречалась еще в старших классах. Он принес две дюжины знаменитых печеньиц «от Генри» — из известной в Атланте кондитерской. Хотя Марго и отрицала, Тай явно еще ее любил или, по крайней мере, обожал ее семью. Я его понимала.
— Знаешь, — сказала я Энди, — не все семьи такие, ваша.
— Какие?
— Ну, настоящие, — пояснила я. — Счастливые.
— Мы прикидываемся, — сказал он. — Это только фасад.
На секунду мне стало не по себе. Неужели у этих милых людей есть какой-то страшный секрет, позорная тайна вроде семейного насилия? Финансовое преступление? Или, что хуже всего, окончательный приговор — неизлечимая болезнь, которая разрушила счастье моей семьи? Я растерянно посмотрела на Энди и увидела, что он хитро улыбается. Какое облегчение! Грэмы, обеспеченные и безупречные, остались в моих глазах на высоте.
— Я пошутил, — продолжал он. — Мы все нормальные… кроме Джеймса.
Он говорил о младшем брате, обаятельном шалопае, который в настоящее время жил в домике для гостей на заднем дворе. Джеймс только что в очередной раз остался без работы (никогда не встречала человека, у которого было столько «абсолютно невыносимых» начальников, причем подряд) и разбил уже третью шикарную машину (которая досталась ему даром). Но как ни странно, недостатки Джеймса дополняли достоинства других Грэмов еще больше; любящие родственники только разводили руками в ласковом недоумении.
Мы с Энди некоторое время мыли посуду, изредка задевая друга локтями. Потом он вдруг спросил — ни с того, ни с сего:
— А ты общаешься с тем парнем, с которым раньше встречалась? Лео, кажется?
У меня сжалось сердце. Как раз в то утро я вспоминала Лео, размышляя, где он может быть на День благодарения. Сидит у родителей в Куинсе или отдыхает от праздников, как моя сестра? Он вполне мог затянуть ту же песню, что и Сюзанна, особенно если у него много работы. Что ответить? У меня появилось чувство, словно я делаю официальное заявление. Нужно тщательно выбирать слова — врать я не хочу, но и размазней выглядеть тоже не желаю.
— Нет, — ответила я, наконец. — Мы расстались окончательно.