Страница 48 из 84
– Приедете – увидите, – смеется он над моей попыткой заставить его разговориться.
Но дорога наша с ним длинная, груз увиденного и пережитого и без того ссутулил его спину, и постепенно, слово за словом, он начинает освобождаться от самых свежих впечатлений.
Они познакомились в Москве.
– Так ты, значит, получил назначение парторгом в мой совхоз? – спросил Франк.
– А тебе, выходит, доверили быть директором в моем совхозе? – в тон ответил Витковский.
Посмеялись. Франк сказал:
– Ладно, помиримся на том, что оба будем работать в нашем совхозе. И хорошо бы нам знать друг о друге побольше. Давай для начала я о себе подробненько расскажу, а потом – ты.
Витковский не возражал. Франк начал рассказывать так, будто составлял текст телеграммы: по образованию – агроном; последнее место работы – директор машинно-тракторной станции под Воронежем, коммунист, женат, имеются дети…
– И это называется – подробненько?
– Посмотрим, получится ли длиннее у тебя?
Витковский попробовал – нет, длиннее не получается:
по образованию – инженер, последнее место работы – заместитель начальника Кушмурунской дистанции пути по политической части, коммунист, женат, имеются дети…
– Один вопрос возник у меня, пока я тебя слушал, – сказал Франк. – Где находится этот самый твой Кушмурун?
– Ну, ты меня убиваешь: да это же по соседству с нашим будущим совхозом!
– Что же ты хочешь: чтобы я через час после назначения на должность директора совхоза всю целинную географию усвоил?..
Наутро Завелий Аронович Франк и Павел Антонович Витковский – директор и парторг будущего совхоза «Железнодорожный» – вылетели в Алма-Ату, получили там карту совхозных угодий, а через два дня уже мотались на «газике» вдоль границ своего массива, занявшего пятьдесят пять километров с Севера на юг и сорок пять – с востока на запад.
Более 70 тысяч гектаров целины. Как к ним приступиться?
За всю историю земледелия человечество освоило под пастбища, пашни, сады и огороды без малого четыре миллиарда гектаров земли – огромное количество, четвертую часть суши земного шара. И каждый из этих гектаров был когда-то целиной – вот такой же, какую предстоит им поднять.
Значит, опыт есть, используй его и действуй?
Увы, не так все это просто. Человечеству на освоение целины был отпущен историей весьма продолжительный срок – предполагают, около десяти тысяч лет; целина осваивалась кусочками, прирезалась к уже готовой пашне полосками, что измерялись шагами, – по десятку, по два десятка шагов, и каждый земледелец осваивал новую полоску по-своему, на свой страх и риск, и опыт его умирал вместе с ним.
Да, человечество осваивало целину около десяти тысяч лет, а советские люди решили поднять миллионы гектаров целины на одном дыхании, за год, от силы – за два. Никто, нигде, никогда до этого не разрабатывал нетронутую землю в подобных масштабах, никто и не мог дать, следовательно, рецептов, как вести пахоту па огромных массивах – с оборотом пласта или без оборота, разрыхляя дернину или не трогая ее.
А длина гона? В центральной полосе страны, например, гон на 250 метров считается уже хорошим. А тут? Какую тут лучше установить длину гона? Ведь от нее зависит количество холостых переездов трактора на поворотах, а значит, и потери времени и лишний расход горючего. Может, километр взять? Или два? А что, если пять?..
А когда сев начинать? Раньше, например, старики начало сева весьма просто определяли: выйдет утром на поле, спустит портки, усядется голым местом на пашню и если «отче наш» два раза успеет пробормотать – не вскочит от холода, значит, можно сеять.
А на какую глубину семена заделывать? Где на целине та золотая середина, отклонение от которой как в одну, так и в другую сторону чревато неприятными последствиями? Если взять выше середины, семена могут не взойти из-за недостатка влаги (верхний слой быстро высыхает), если слишком углубиться, ростки, чего доброго, не пробьются сквозь мелкоструктурную почву.
А как? А когда? А сколько? А почему?..
Посоветовавшись с Витковским, Франк нарезал 400 гектаров под так называемое опытное поле. Привели на поле пять тракторов, выделили им пять полосок, и каждый тракторист вспахал свою полоску на заданную ему глубину: один – на глубину 15 сантиметров, другой – 18, третий – 22 и так далее.
А потом стали смотреть, сравнивать, обсуждать, советоваться, спорить, доказывать, снова сравнивать, пока не пришли к общему мнению: надо взять за основу глубину 25 сантиметров, причем пахать с оборотом пласта. После этого собрали всех совхозных трактористов, показали каждому 25-сантиметровую борозду, каждый после этого сел на трактор и вспахал для практики по одному-два гектара.
И тогда уже запустили тракторы на весь целинный массив.
Подняли 58 тысяч гектаров.
Но под посев взяли только три тысячи гектаров. На пробу. Разбили на несколько участков и на каждом участке семена заделали на различную глубину. И колышки вбили – колышки с дощечками, на которых указано, какие семена, какая глубина заделки, когда производился посев.
И стали ждать, что принесет целина. Конечно, не сложа руки ждать – дел в совхозе было хоть отбавляй: жилье надо строить, мастерские, электростанцию, склады зерновые, гараж, решать проблему снабжения водой, регистрировать браки, гулять на свадьбах, организовывать детские ясли – словом, обживаться.
Но за всеми этими делами Франк ни на один день не забывал о пробном посеве, ни одного дня не пропускал, чтобы не побывать в поле, не постоять возле каждого колышка.
– Примечай, Павел Антонович, – говорил он Витковскому,- где лучше всходы будут, чтоб потом у нас с тобой разногласий не было.
И смеялся.
Смеялся, пока не понял, что урожая не дождаться ни на одном участке: солнце жгло, а дождя не предвиделось. И хотя ясно было, что пробный посев съедается засухой, какой не знавали в этих местах последние восемьдесят лет, кое-кто засомневался: а может, вообще вся эта затея с целиной обречена на провал?
Пришла осень. Начали уборку. Франк бегал от комбайна к комбайну и уговаривал:
– Наберите мне хоть одну машину зерна, хотя бы одну, чтобы отправить на станцию, а то мы все возим, возим, все выгружаем, все к себе и к себе, а ничего не вывозим, ничего – от себя.
Одну машину набрали. С третьего участка. Франк выдернул колышек с дощечкой, что стоял на этом участке, увез к себе в кабинет, приколотил к торцу стола, чтобы все видели.
– Вот так будем сеять на будущий год на всем массиве…
И посеяли.
Шестьдесят две тысячи гектаров.
А дождя опять нет. Опять солнце. Опять шепот поза углами: зряшная, видать, затея – эта целина.
Ночью один раз возвращались директор и парторг с дальних полевых станов, Франк вдруг говорит водителю:
– Степан Семенович, останови, пожалуйста, машину.
Россохин остановил. Франк вышел, походил по дороге взад-вперед, зовет Витковского и Россохина:
– Довольно вам в машине сидеть, дождь прозеваете.
– Дождь?
– Вот именно. Сейчас начнется…
И в самом деле начался дождь. Обильный и теплый. Франк стоял возле машины, вскинув голову, подставив лицо под дождевые струи, и плакал.
– Теперь будем с хлебом.
…Осенью совхоз собрал с целинного массива 4 600 000 пудов пшеницы.
Декабрь замордовал степь злыми буранами. Они буйствовали по нескольку суток подряд, и люди порою не в силах были отличить дня от ночи.
В разгар очередного такого буранного разгула Франку позвонил секретарь Кустанайского обкома партии.
– По решению бюро обкома очередную группу добровольцев направляем в ваш совхоз.
– Ну, наконец-то, – обрадовался Франк. – Пусть поскорее едут, встретим с оркестром.
– Оркестр – это неплохо, а вот на чем вы их со станции повезете? Триста пятьдесят человек все-таки.