Большое сердце

— Коли вы не хотите, я пойду… Сама пойду…

И прежде чем мы успели опомниться, прежде чем успели схватить её за платье, Васильева была уже за валом. Так и остались в памяти резко обрисовавшийся на свету силуэт её, головка, закинутая к небесам, рука, творящая кресты. Скрылась… Точно проскользнула в амбразуру, оставленную для орудия.

— Что же это, братцы!.. Ужли ж покинуть?..

— Негоже…

Старый унтер с георгиевскими крестами и медалью за хивинский поход перескочил за бруствер…

Ад поднялся опять… Пули засвистали отовсюду. Шипя, впивались в сырую землю вала, сбивали ветви дикой яблони позади траншеи, сыпались сверху — точно это не турецкие пули, а серые тучи, что прятали от нас голубое небо, брызгали горячим свинцовым ливнем на жаждущую тепла и света землю. Не прошло и нескольких минут, как санитары с носилками были уже там, за валом. Сестра, не обращая внимания на смерть, торжествовавшую вокруг неё свистом и злобным жужжанием свою дешёвую победу, наклонялась над кустарниками и отыскивала раненых турок. На лице ни малейшего страха, одинаково бледное, глаза только смотрели внимательнее, да грудь дышала неровно…

К чести турок, как только заметили, зачем сошли наши, опустили ружья, выставили головы над валами — и давай следить… Видимо, они были изумлены. Ни одного выстрела. Тишина воцарилась на позициях, и только гранаты пролетали в высоте, да далеко-далеко перестреливались одна с другой какие-то две неугомонные батареи…

— Мати скорбящая!.. — назвали сестру солдаты.

Рослый турок, раненый в спину насквозь, как только его внесли на носилках за вал, схватил руку Васильевой, прижал руку к губам, а у самого слёзы так и стоят в глазах.

— Ишь, гололобый!.. Разжалобился! — тронутым тоном обернулся к нему сосед-солдат.

Как-то случилось мне проезжать мимо одинокой болгарской деревушки.

Около стоял когда-то госпиталь, где работала сестра Васильева.

Была чудесная южная весна. С полей несло ароматом первых цветов; жаворонки звенели в высоте; с голубых небес веяло тишиною. В версте от деревни мелькало кладбище…

Десятка три крестов… Покосились уже… Цепкая поросль побежала по могилкам, кое-где и по крестам вверх лепится… Задорно перекликаются в ней мелкие пташки; светлый ручей отзывается с весёлым рокотом из глубокого оврага… Над самым гребнем — одинокий крест. Подобно другим, могила обсажена цветами. Хорошо принялись: розы льют свой аромат по ветру, алея от жарких уже поцелуев весеннего солнца… На кресте только два слова: "Сестра Васильева"… Ни имени, ни года, ни числа… Так лучше!.. Могильный холмик весь в зелени. Прислонился я к нему, и недавнее прошлое словно въявь воскресло передо мною… Крошечное личико с большими умными серыми глазами ласково смотрело на меня; худенькие ручки с костяшками вздрагивали в моей руке… И когда, полный светлой грусти, склонился я перед этой могилой, мне почудилось, что под её насыпью, глубоко схороненное, бьётся ещё большое сердце маленькой женщины.

1902