Страница 4 из 4
Ныне наладчик станков и Правозащитник направлялся не к проходной, а к воротам, и шел он, нетрудно догадаться, в магазин. Первая водка появлялась на заводе в половине седьмого, вместе с поливальными машинами, ближе к одиннадцати производился сбор наличных и бросался клич: “Не послать ли нам гонца в магазин без продавца?” Собрали, послали и употребили. Теперь по второму заходу к грузовым воротам направлялся Правозащитник, поскольку чекисты уже доложили руководству о всех проломах и дырах. Дима шел, помахивая сумкой, куда напихал разных железяк для обмана вахтеров: иду, мол, ставить вентиль в детский сад. Песня, которая гремела на весь двор, была, правда, более возвышенного толка, Правозащитник намеревался намусорить за пределами атмосферы, грозился на пыльных тропинках далеких планет оставить следы своих рабочих ботинок.
Путь к воротам пролегал между подстанцией и лакокрасочным цехом, Правозащитник по диэлектрическим ботам копавшегося в сборке монтажника мог догадаться, чем тот занят, и решил пошутить. Размахнулся сумкой, полной железяк, грохнул ею по дверце сборки и, хохоча во все горло, пошел дальше своей дорогой, а я, поначалу оглушенный, как взрывом, ударом сумки, стал изучать механизм, смонтированный на Альдебаране. Во всяком случае, никаких признаков того, что родился он на планете Земля, не имелось. Разве что корпус прожектора, так казалось, — из чугунного литья.
Минута прошла, другая, третья… Вдруг беспокойство начало охватывать меня. Глянул вниз — и удивился. Сергунов, с испугу упавший от удара сумкой по дверце, не вставал, и страшное подозрение пронизало не только меня, но и случайно проходившую мимо бабу: так и застыла истуканом метрах в десяти. Сделала было шаг к сборке — и отпрянула в сторону.
И вдруг в грузовых воротах, еще не закрывшихся после прохода балабона Димы, показалась стремительно летящая “скорая помощь”. На ходу выпрыгнули люди в белом, наклонились над Сергуновым. А тут уже бежал дежурный по заводу, комитетчик со стажем, раньше меня понявший по ногам, по позе — нет больше человека, нет! И как не побежать: с седьмого этажа ближайшего дома поднаторевшие в убойном деле собратья его сообразили: “Мертв работяга!” — и позвонили куда следует.
Я спрыгнул с крыши, как с тонущего корабля в воду. Подскочил к носилкам, приподнял простыню и увидел черное, в трещинах лицо монтажника и выпученные белки глаз. Так бывает с человеком, которого поразил громадный ток при громадном напряжении. А рядом уже милицейский лейтенант и два типчика в штатском — правительственная трасса, черт побери! Второпях заполняют какие-то бланки, пишут, пишут, обыскивают несчастного Сергунова… Санитары приподнимают носилки, чтоб воткнуть их в салон машины, и, убеждаясь в своей догадке, я начинаю стягивать с правой руки трупа резиновую перчатку — не обугленную, замечаю, чистенькую, и на ней отчетливо виден прямоугольный штамп испытательной лаборатории и белые буквы: “Годен до 28.06.83 как дополнительное защитное средство в электроустановках свыше 1 кВт”. И когда перчатку сдернул, то обнажились черные скрюченные пальцы, спекшаяся от ожога кожа рук. И на ботах — тоже штамп с неистекшей годностью, а когда они сползли с ног, то сразу же задымились черные ступни конечностей и разнесся щекочущий запах горелой овчины…
Столовая по выходным дням не работала, да я и не пользовался ею из экономии. Два сваренных вкрутую яйца, кусок колбасы, кипятильник дал воду для кофе, почти по-рахметовски. Телефон в дежурке трещал безумолчно, из дома уже выдернули главного энергетика и начальника электроцеха, вот-вот заявятся, и до конца смены два с половиной часа, есть еще время узнать, существует ли жизнь на Альдебаране.
Стремянка все еще стояла у стены лакокрасочного цеха, туда и полез, отчетливо сознавая, что дурю, что спятил. Но ведь еще до первого потока лавы изнеженные римляне и римляночки, умащенные лавандой, вставали с мягких подушек борделей Помпеи, чтоб посвятить себя сладостному досугу в колючих зарослях у подножья Везувия.
Поскреб полотном ножовки прожектор, промоченная керосином тряпка прошлась по корпусу — и Вселенная восстановилась в своих незыблемо вечных границах, а русский народ полноправно влился в общечеловеческую семью, и ядоносность поменяла знаки на обратные. Стали заметны следы зубила, по нему колотили молотком, когда отшибали переднюю крышку прожектора, чтоб залезть вовнутрь и сменить сгоревшую лампу.
Та же операция проделана была мною — и притягательный туман таинственности тотчас развеялся. Вместо пластмассового патрона — керамический, что удлиняло срок горения обычной двухсотваттной лампы, но испарения лакокрасочного производства оседали на стекле, отчего временами заводской двор освещался “голубыми карликами”. Одна фаза пробивает на корпус, и прожектор мог загораться от порыва ветра. Не с Альдебарана он, а местный, земной, и не рабами Рима сработан: букву “ять” нащупали мои пальцы.
Ни радости, ни разочарования… А тут и начальство появилось, злое и уязвленное.
Еще раз им прочитано письменное разрешение на производство работ, но его-то можно было и не писать, замена автомата — обыденное плановое мероприятие. Все меры безопасности соблюдены многократно, и поражение человека током в сборке, куда никак не могло проникнуть высокое напряжение, представлялось таким же немыслимым случаем, как…
Но обоим начальникам надо было что-то придумывать, как-то объяснять диковину, составлять докладные, готовиться к допросам в прокуратуре. Соберется консилиум спецов, начнут что-то придумывать, искать причину смертельного случая. Иисуса Христа вспомнят, его распятие, кровоточащие руки и ноги. Уже почти две тысячи лет у преданно верующих христиан вдруг начинают истекать кровью запястья, то есть появляются стигмы. А погибший был верующим, только на сына Господня ему наплевать, на Бога тоже, он на другие святости уповал, когда уходил от мирской суеты, все-таки настигшей его и покаравшей.
Что бы консилиум ни придумал, на какие бы неспецифические реакции организма ни кивал, а писать наукообразную ересь им не разрешат. Три года назад на перекурах семинара узнал о двух не вошедших в сводки происшествиях подобного рода и тогда еще задумался об эффекте несбывающихся прогнозов.
На меня начальники волком смотрели. Они и на подстанции побывали, и прощупали все контакты на силовой сборке, и гетинакс потрогали, и прочитали в акте о съемной ручке, найденной в кармане Сергунова. Придраться не к чему, но так хочется обвинить дежурного монтера во всех грехах! На него списать смерть на производстве, от чего им тоже, конечно, не поздоровится, однако от суда избавит.
Хочется, да колется. Ничегошеньки у них не получится.
Потому что погибший Сергунов спас меня. Он перед началом работы в сборке забрал у меня связку ключей, и, следовательно, ну никак я не мог проникнуть на подстанцию и подать напряжение, а если бы даже и подал, то — гетинакс, рукавицы и боты. Скорей докажешь удар молнии во время гигантской грозы на Альдебаране. А про связку ключей написано в протоколе осмотра, на правительственной трассе все трупы криминальные.
Про стигмы и эффекты не напишешь в объяснительных и докладных, дело прикроют, но начальникам-то — каково? И мне — как жить-то? Сидя перед сборкой, припомнив скандальчик в пивном павильоне, предположил: придет время — и нечто подобное произойдет во всесоюзном, если не в мировом масштабе.
Поднялся, пошел к себе в цех, провожаемый неласковыми взорами руководства. Стал заполнять журнал приема-сдачи дежурств — и призадумался. Что мне писать? Что произошло в силовой сборке № 5 во время замены автомата? Сердечный приступ? Что сказать жене, сыновьям, пятерым внукам погибшего? Ведь косвенно виновен же я в гибели их мужа, отца и деда… Виновен.
М-да.