Nevermore

Так, завсегдатай театра Елизаветинской эпохи, проведя несколько часов в созерцании несравнимого Бёрбеджа,[57] исполнявшего в «Глобусе» роль короля Лира, мог затем посвятить досужий денек публичному зрелищу пытки, терзания, расчленения осужденного изменника. Просвещенный француз эпохи якобинцев отрывался от чтения вольтеровского «Опыта о нравах»,[58] чтобы полюбоваться на кровавую работу гильотины посреди площади Революции. И в наше, более образованное, отнюдь не столь варварское время, в нашей стране человек вполне способен, возвратясь в воскресенье из церкви, перед праздничным ужином уделить час-другой чтению какого-нибудь из сильно размножившихся в последние годы дешевых листков, содержание коих сводится к до отвращения наглядным и подробным описаниям чудовищных катастроф, немыслимых злодеянии и жестоких преступлений.

Для хомо сапиенс, чей разум не скован принятыми на веру предрассудками обыденной морали, сосуществование в человеческой душе этих двух по видимости непримиримых побуждений предполагает новаторскую и даже еретическую идею: вероятно, полного раскрытия своей природы мы достигаем не через подавление своих духовных или чувственных потребностей, а разумно попустительствуя и тем, и другим, ибо эти два устремления отнюдь не исключают одно другое, а, напротив, взаимозависимы и взаимодополните льны, неразрывно связаны узами, которые наука и религия до сих пор не принимали во внимание. Говоря короче (и вопреки нашей ортодоксальной религиозной традиции), вполне вероятно, что для развития высшего своего «я» нужно и низшему дать его грубую, однако стимулирующую пищу, точно так же, как для того, чтобы вырастить совершенную в своей красоте розу, нужно укрепить ее корни в почве, удобренной густым (и зачастую омерзительным) навозом.

И бывает так, что люди выдающихся талантов, существа, чьи духовные и интеллектуальные способности достигли высочайшего уровня, тем не менее в те часы, когда не ищут более возвышенных радостей, извлекают необычайное наслаждение из всего болезненного, ужасного, гротескного и макабрического. Удобства ради приведу в пример самого себя. Наибольшее удовлетворение моей душе доставляет продолжительное созерцание Идеальной Красоты, воплощенной в творениях великих композиторов, в шедеврах живописи, в поэзии избранных авторов, к числу коих я отношу Теннисона, Китса, Шелли[59] и (с некоторыми существенными оговорками, перечислять кои здесь воздержусь ради сжатости своего рассказа) — Кольриджа.

Однако выпадают в моей жизни и другие, почти столь же приятные моменты, когда величайшее удовольствие мне доставляет медитация о самых страшных и чудовищных катастрофах: землетрясение в Лиссабоне — чума в Лондоне — ночь святого Варфоломея — сто двадцать три пленника, задыхающиеся в Черной Дыре в Калькутте,[60] — наводящие трепет преследования Испанской Инквизиции. Словом, я остро, хотя и не болезненно воспринимаю стимулы Поэтического Вдохновения, однако всегда мог извлечь не менее сильное, хотя и в совершенно ином роде, удовольствие из тем, связанных с насилием, кровопролитием, кошмаром.

Но из этого признания в страсти к подобного рода мрачным и уродливым сюжетам отнюдь не следует, будто сам я — человек порочный и низменный. Ибо лишь печатный рассказ о невыразимых извращениях и безбожных грехах способен погрузить мою душу в подобное усладительное, хотя и пугающее волнение, а само зрелище человеческих страданий в любом из своих многообразных проявлений неизменно вызывало и вызывает у меня мучительное и полное отвращение. О, великий парадокс, загадка, не имеющая разрешения! С раннего детства я любил проводить досуг в чтении — размышлении — мечтах о страданиях христианских мучеников, об аутодафе в Толедо, о дьявольских механизмах в средневековых камерах пыток, но стать непосредственным свидетелем акта физического насилия, жестокости — от этого кошмара моя душа инстинктивно спешит отдалиться.

После такой преамбулы читатель поймет, почему внезапное обезглавливание Генриетты Никодемус, совершившееся в нескольких шагах от меня, прямо на моих широко раскрытых от ужаса глазах, повергло меня в состояние абсолютной утраты чувств. Хоть я много размышлял над сюжетом обезглавливания, читал насыщенные мрачными подробностями повести о казни Карла I,[61] например, и других аристократов, которые были казнены этим традиционным способом, чтение вовсе не приуготовило меня к чудовищной реальности: видеть, как человеку отрубают голову.

Не могу с точностью сказать, сколько времени пролежал я без сознания. Мне чудится долгая, напряженная агония, невозможность уловить хоть что-то, отчаянное усилие составить себе какое-то представление о той бездне, куда провалилась моя душа. Порой в этой тьме сквозят призраки, смутные отзвуки голосов, какие-то фигуры, кто-то пытается пробудить меня от беспамятства. Однако настойчивые попытки вернуть меня к жизни оставались бесплодными, словно моя истерзанная душа упорно сопротивлялась возвращению в этот мир, к восприятию и знанию.

Постепенно, очень медленно, я пришел в себя. Но и тогда измученный разум продолжал свирепо и безнадежно цепляться за сладкую панацею помрачения и непонимания. Я видел, но не воспринимал окружавшую меня обстановку: ярко освещенную спальню, теперь наполнившуюся людьми, в числе коих я различал полковника Крокетта, графа Лангедока и знакомых мне полицейских во главе с капитаном Расселлом.

Я слышал, но не воспринимал странную смесь звуков, приглушенное, торопливое перешептывание полисменов, горестные рыдания и восклицания скорби, доносившиеся из группы пораженных ужасом гостей, которые столпились у самого входа в комнату.

Лишь когда я обратил свой взгляд долу и увидел простертое на полу огромных размеров тело, милосердно накрытое белой простыней, а подле него брошенную окровавленную косу, истина поразила меня, и, резко приподнявшись на кровати, я испустил полувздох-полувопль ужаса, отчего покоритель границ тут же кинулся ко мне на помощь.

— Тише, старина! — заботливо обратился ко мне Крокетт, мягко похлопывая меня по плечу. — Лежи себе — ты здесь среди своих.

Конвульсивно содрогаясь всем телом, я как помешанный озирал залитую кровью комнату. Только тут я увидел вторую, также накрытую простыней фигуру, покоившуюся на полу ближе к выходу. Поскольку я еще не ведал, что произошло в комнате после того, как я упал в обморок, я раскрыл пересохшие губы и попытался задать вопрос, однако только что пережитое мной кошмарное потрясение до такой степени отразилось на моих голосовых связках, что я сумел выдавить из себя лишь неуверенное:

— Что — что…

— Макграт! — окликнул капитан Расселл одного из своих подчиненных. — Принесите мистеру По воды!

Молодой полицейский проворно развернулся на каблуках и устремился прочь из комнаты, пролагая себе путь сквозь собравшуюся в коридоре толпу испуганных гостей.

Крокетт, словно угадав вопрос, дрожавший у меня на губах, мрачно произнес:

— Не диво, что вы напрочь сорвали голос, По. Вы так завопили, что мертвого могли из могилы поднять. На ваш крик мы все и сбежались. — И первопроходец испустил протяжный вздох, казалось исходивший из самых недр его груди. Указывая кивком на вторую фигуру, лежавшую ближе к дверям, он продолжал: — Слуга миссус Никодемус, Тоби, первым вошел сюда. Как увидел это страшное дело, так и грохнулся оземь, ровно храм филистимлян, когда старина Самсон столбы свалил. Мы старались, как могли, привести его в чувство, но все без толку — сердце у него остановилось, и душа уже отлетела.

К концу этой речи к полковнику Крокетту возле моей постели присоединился и капитан Расселл. Судя по тому, что он и его подчиненные были уже здесь, я сделал вывод, что оставался без сознания долгое время — достаточно долгое, чтобы представителей власти известили об убийстве и они успели добраться до места преступления. Это предположение подтвердил сам Расселл, который, довольно внимательно (и даже чересчур пристально) присмотревшись ко мне, пояснил, что он и его люди находятся здесь без малого двадцать минут.

57

Ричард Бёрбедж (1567–1619) — английский актер, друг Шекспира, игравший главные роли в его пьесах.

58

Франсуа Мари Аруэде Вольтер (1694–1778) — французский писатель и философ. «Опыт о нравах и духе народов» написан в 1756–1769 гг.

59

Альфред Теннисон (1809–1892), Джон Китс (1795–1821), Перси Биши Шелли (1792–1822) — английские поэты.

60

При землетрясении в Лиссабоне (1531) погибло до 30 тысяч человек; чума («черная смерть») свирепствовала в Англии и в Европе в 1348 г.; в ночь святого Варфоломея (на 24 августа 1572 г.) католики в Париже перебили протестантов; в тесной камере Калькутты умерло большинство из 146 английских пленников, попавших в руки восставшим индийцам (1756).

61

Английский король Карл I (р. 1600) из династии Стюартов был обезглавлен в 1649 г.