Юность

— Целься!

Шорох, режущий уши.

— Пли!

И снова треск, будто великан рвёт прочную ткань. Но рыцари рвутся вперёд, несмотря на потери. Жертвуют собой ради дружинников? Это не может быть! Что — то тут не то!

— Целься!

Опять практически синхронное движение тысячи человек.

— Пли!

Бах! Трах! Тах! Всё! Впереди снова первые две шеренги. Уже готовые к бою. Но и рыцарей нет, зато неумолимо надвигаются их дружинники, сминая тела павших. И идут эти отборные воины слишком уж… Твою же мать! Рыцари посадили дружинников на коней и послали их вперёд, а сами атакуют в пешем строю! Ничего! Сейчас их…

— Артиллерия!

Звучат фанфары. Канониры, до этого сигнала ожидавшие в тылу, резко подают пушки вперёд. Дюжие руки вцепляются в большие колёса, и орудия катятся. Вот уже лишь двое первых рядов солдат прикрывают их. Пушки уже заряжены картечью. Но тут из — за спин врагов взмывает в небо стая стрел и устремляется на нас. Солдаты вскидывают щиты, и тут же следует второй залп. Из самострелов. Вот гады! Переняли мою тактику! Несколько человек поблизости вскрикивает, некоторые падают, чтобы тут же подняться — мануфактуры Парда делают отборную сталь, которую не пробить примитивным арбалетчикам.

— Расступись!

Два первых ряда послушно раздаются, отступая назад, и враги видят жерла непонятных им предметов.

— Пали!

Взмахом меча я подаю сигнал, и тут же все полевые пушки рявкают залпом… В сплошной стене кровавые просеки, куски разорванных тел. А пушкари уже перезарядили свои орудия шрапнелью… Снова взмах меча, и ответом ему гром выстрелов. Визг тысяч и тысяч пуль… Они рвут шеренгу в клочья, выносят целые куски. Это картечь. А ещё в небе вспухают облачка разрывов, так рвётся шрапнель, осыпая противника смертью с высоты… Но уцелевшие всё ещё пытаются подойти поближе, чтобы вцепится во врага зубами, рвать его в клочья, ощутить, как меч в руке входит в податливое человеческое тело… Россыпь выстрелов стрелков, бьющих уже без приказа. Да и бесполезно командовать в таком грохоте. Но войска герцогов то, каковы! Идут, зная, что умрут. И всё-равно, шагают, даже пытаются держать строй… Впрочем, мои солдаты им пощады не дадут в любом случае, потому что у меня — сервы из Парда. А против них — их бывшие угнетатели, аристократы и их прихлебатели. Так что тут уже кровная месть, как говорится… Что в истории Земли, что в этой — никогда крестьяне не дадут пощады феодалам… И потому солдаты Парда стреляют часто, зло и метко. И после сражения лордов и их дружинников обычно добивают без особого приказа, зато щадят ополченцев, которых пригнали на бойню силой… Вот кто — то попытался подняться, и тут же с десяток стрелков бьют по нему. Я вижу, как вспыхивают синие искорки попаданий, пробивающих доспехи. Калибр в восемь миллиметров. Тяжёлая свинцовая пуля, внутри которой стальной стержень, продолговатая, раскрывающаяся при выстреле и врезающаяся в нарезы. Такая прошивает любой из рыцарских доспехов с лёгкостью с шестисот метров. А тут — почитай в упор. Сто пятьдесят метров. И на этой дистанции — настоящий вал из мертвецов или слабо шевелящихся раненых, из — под которого начинают сочится кровавые ручейки… Стрельба стихает сама собой, и тогда наступает самое страшное — до нас доносятся стоны и мольбы о помощи и пощаде… Грохает большой барабан. Шеренги солдат, моих солдат, смыкаются вновь, на стволы одеваются длинные узкие штыки, и опустив их наперевес, строй делает первый шаг. Затем второй, третий… Линия безукоризненно ровна, словно ниточка. Но вот первые солдаты приближаются к кровавому заграждению, и… Ничего не происходит. Просто иногда кое — кто, чисто крестьянским движением, будто вилами захватывает пук травы, чтобы закинуть на стог, вгоняет ножевой клинок штыка в ещё дышащего противника. Это их право. И я именно на такой исход и рассчитывал. И потому я, в окружении охранников, стою на месте…

— Ролло, лагерь маркиза взять под охрану. Если там будет он, либо члены его семьи — ко мне.

Верховный главнокомандующий срывает с места своего коня, мчится к лагерю, где его подчинённые уже в сёдлах, готовые заняться привычной работой…

— Грам, распорядишься там…

Почему то мне плохо. Мутит, немного кружится голова… Надо попить натты. Она быстро приведёт меня в порядок. Похоже, что я перенервничал. Готовился к войне, а попал на бойню… Трогаю верного Вороного, разворачивая его к лагерю. Еду неспешной трусцой. Сзади рысят охранники, внимательно посматривая по сторонам. Наконец добираюсь до своего шатра. Мне подносят большую кружку вожделенного напитка, сажусь, сбросив шлем, теперь осталось только подождать донесения — что, кого, и сколько… Только почему то становится ещё хуже. Голова трещит невыносимо, сплёвываю на землю — на слюне кровь. Что за… А перед глазами начинает всё плыть…

— Ваша светлость!!!

Слышу сквозь мутнеющее сознание истошный крик Ролло, а потом вижу в его в руке сверкающий клинок. Ну, вот и всё… Даже близкие люди, те, кого я поднял из грязи, меня предали…

…Как тихо… Пытаюсь открыть глаза. К собственному удивлению, это мне удаётся. Перед ними — крыша моего подбитого волчьими шкурами шатра. Как ужасно хочется пить… Пытаюсь произнести слова, но вместо них из пересохшего горла вырывается нечто нечленораздельное. Но тут мою голову поднимает крепкая жёсткая ладонь, и к губам подносят кружку с восхитительно холодной, прямо таки ледяной водой. Жадно глотаю. Как же болит горло… В сферу зрения вплывает лицо главкома… Он просто вне себя от беспокойства. Но я, наконец, напиваюсь, и вроде меня чуть отпустило…

— Как себя чувствуешь, командир?

— Нормально…

Голос ещё не мой. Рваный. Хриплый. Но на лице мужчины появляется улыбка, затем он облегчённо вздыхает:

— Уф! Если можешь говорить, значит, я успел!

— Что…

Он исчезает с глаз, буквально на мгновение, потом вновь появляется. В его руке — нечто непонятное, но явно когда то бывшее живым. Плоская, практически прозрачная лента с двумя длинными клыками.

— Вот, командир, кто тебя цапнул. Летучий годзилка. Мерзкая тварь. Присасывается незаметно, впрыскивает яд. Если его не срезать, а гадость не высосать — всё. Конец человеку.

— А почему я его не заметил?

Хм… А мне действительно лучше. Уже и связки начали работать. По крайней мере, голос уже почти восстановился…

— А он прозрачный. И яд поначалу не чувствуется. Влезает в малейшую щель. Он тебя в шею укусил. Под шлемом. Я тоже поначалу не понял, что с тобой, а потом гляжу, вроде как блестит у тебя чего — то, плоское. Ну и ножом. Точно, годзилка мерзопакостный. Ты, видимо, мимо его ямы проходил. Они обычно в них прячутся. Там и размножаются. В этаких воронках… Повезло, что ещё молодой совсем, и ещё — что кулькана рядом не было. Они обычно вместе всегда. Где годзилка прозрачный, там и кулькан рогатый.

— Это ещё что за зверь?

— Тьфу, скажешь тоже — зверь… Гад болотный! Плюётся ядом не хуже, чем у годзилки. Но ты отдыхай, командир. Ты человек сильный, завтра уже в себя придёшь.

Парень поднимается, по шагам слышу, что выходит. Точно. Снаружи слышен его крик:

— Командир заговорил!

И — словно рёв стартующего звездолёта в ответ:

— Слава Парда! Слава графу! Слава!!!

Матерь Божья… Это же мои солдаты! Ничего себе… Даже не ожидал такого! Вот оно, их отношение ко мне… Настоящее, неподдельное… Да с такими орлами я горы сверну, пройду всю планету вдоль и поперёк, и вычищу всех недругов! Но глаза слипаются. Очень хочу спать… И мягкий сон накрывает меня с головой… Солнышко поднимается. Первые, ещё несмелые лучи прорываются сквозь прозрачный полог. Я вроде бы в норме. Пытаюсь сесть, и это мне удаётся. Меня раздели. На шее — плотный бинт. Понятно почему. Трогаю — вроде всё хорошо. Но снимать пока не стану. Я с такой нечистью не сталкивался ещё, и даже не слышал о подобной. Но если верить Ролло, а причин не верить ему нет, то водится здесь всякая нечисть, и не мало…

— Командир!

Вот, не успел подумать, а он тут как тут!