Юность

— Кто из вас знает тушурский?

Все переглядываются, потом отвечают:

— Никто, сьере граф.

— Именно поэтому. Моя дочь не знает фиорийского. Пока. Всеобщий ей тем более незнаком. А объясняться надо. Я могу говорить на её наречии, но, в то же время, не могу всё время находиться возле девочки? Во-первых, она другого пола. А у женщин свои интимные тайны. Во-вторых, война же, девочки. Вот и приходится обходиться тем, что есть под рукой. К вам это не относится. Не обижайтесь.

Вроде успокоил.

— А как отнесётся к этому ваша супруга?

Вот же Льян, неугомонная! Ловлю себя на том, что опять улыбаюсь, спохватываюсь:

— Она будет очень счастлива. Поверьте…

Опять тишина. Лейра отдаёт честь, торопливо нахлобучив берет на голову:

— Всё будет исполнено, сьере граф!

— Спасибо…

Запрыгиваю на Вороного, еду дальше. Нужно дать распоряжение тыловикам, чтобы срочно соорудили какую — нибудь кровать для служанки, изготовили спальное место для Аами, а ещё поставили ширму в шатре. Девочка будет смущаться меня. Да и для служанки будет спокойнее… И девчонкам тоже. А мне — спокойнее. Не станут смущать меня своим мельтешением… Эх, скорее бы домой и расставить всё на свои места между мной и Ооли…

Глава 19.

…Удар мечом, и тело тушурца валится в ров. Не первое, и не последнее. Голова отдельно. Туловище, соответственно, отдельно. Остальные начинают шевелиться быстрее, со страхом глядя на фиорийца, вытирающего меч о полу халата бледного, как смерть, раба. Закончив своё дело, солдат пихает другого пленника:

— Работать, тварь!

Тот торопливо хватается за деревянную лопату и, дёргаясь тощим телом, начинает изо всех сил кидать землю в корзину, привязанную к спине женщины. Я равнодушно еду дальше. Картина уже привычная. Рабов почти не кормят, и постоянно кто — то выбивается из сил и бросает работу. Делают они это своеобразно — аккуратно кладут свой инструмент на землю, вылезают из рва наверх, садятся на корточки и ждут, пока надсмотрщик не срубит ему голову… Знают, что умрут. Но, тем не менее, десять-пятнадцать свежих мертвецов каждый час. Поголовье рабов сокращается. Медленно. Иногда меня просто воротит от этих бессмысленных смертей и убийств, но я вспоминаю ту аллею кольев со скелетами, найденную нами в вылазке, и вся жалость мгновенно испаряется. Попадись мы в руки тушурцев, с нами бы было то же самое. К тому же мы собираемся вернуться домой. И у меня там множество неоплаченных счетов, которые нужно будет предъявить Тайным Владыкам. И не только у меня, кстати. Ров растёт каждый день, каждый час, каждую минуту. Сейчас он уже глубиной в два человеческих роста. Шириной — в четыре. С наскока его не преодолеешь, и мы чувствуем себя более-менее в безопасности от вылазок со стороны Кыхта. В трёх проходах, оставленных напротив ворот города, установлены требучеты, работающие круглосуточно. Из тех, что прибыли с нами. Новые камнемётные машины уже заканчивают. Прибыла уже вторая партия рабов с нарубленными в дальнем лесу брёвнами. Дерево, естественно, сырое, и надолго его не хватит, но зато его много, и жалеть не обязательно. Привезут новое, а использованное пойдёт в костры и очаги. Пока мы ведём обстрел стен простыми камнями. При ударе булыжника в кладку вздымается облако каменной крошки, пыли, но результат практически нулевой. Первое время тушурцы радостно орали, видя, что наши усилия напрасны, потом затихли, и воспринимают это действо уже привычно равнодушно. Нам это на руку. Во-первых, потому что работаю не самые большие требучеты, а так, мелочь. Во-вторых, я не хочу раньше времени открывать наш главный сюрприз — огненные снаряды, которых сейчас наготовили уже достаточно много. Нефть в колодцах, кстати, очень хорошая. Практически не требует перегонки… Ну и третье — я хочу устроить массовый обстрел. Когда камнемётов будет минимум полсотни. Вот тогда… Будет Кыхту огненная купель… Наш лагерь разбит на этом берегу реки. Как положено по военной науке. Тоже ров, за ним — вал. Частокол. Вышки. Рабы — на том берегу реки. Что ещё меня удивляет — ни одной попытки к бегству. Совершенно. Тушурцы полностью покорились судьбе. Даже как — то не по себе становится… Пусть к ним и относятся, как к животным, даже вру — к скотине в Фиори больше любви и ухода, чем к пленникам. Как я уже говорил — их практически не кормят. Редко когда дают жидкую пустую похлёбку из испортившихся продуктов, иногда перепадают сырые потроха и внутренности от забиваемого скота. Остатки пищи из отрядных котлов. Многие еле таскают ноги, работа физически очень тяжёлая — копать ров, насыпать вал, тащить лес, добывать камни. Тем, кто делает большие горшки для огненных зарядов, полегче. Хотя месить тонны глины каждый день по колено в ледяной воде не сахар. Но они, по крайней мере, хоть могут согреться возле костров, в которых обжигают заготовки для снарядов. Но хуже всего женщинам и детям. Последних вообще не кормят, и уже отмечены первые смерти среди них. А женщин… Горька и страшна их доля на войне… Днём работа, ночью — бесконечное насилие. Иногда — по двадцать, тридцать мужчин за один раз. Впрочем, некоторые идут на такое добровольно. Потому что тех, кого насилуют, всё же кормят. Нечто вроде негласного уговора. Ей — кусок хлеба. За это женщина не сопротивляется, а покорно выносит всё, что требуют от её тела. В большинстве своём добровольно согласившиеся — матери, имеющие ещё живых детей. Хоть как — то накормить своего ребёнка. Даже такой ценой… Не могу сказать, что мои солдаты не пользуются услугами тушурок. В конце концов, они тоже мужчины, и тоже хотят ласки. Пусть и такой. Но, по крайней мере, если кто и берёт себе женщину на ночь, то одну. И для себя. А не на десяток. И, с моего негласного разрешения, наутро тушурку не возвращают к остальным пленным, и не гонят на работу, а оставляют в расположении на сутки, чтобы она могла хоть немного отдохнуть… Ну а поскольку пленницы общаются между собой, то когда среди них появляется кто — то в форме отряда Парда, то… В общем, как я понимаю, желающих отдохнуть и поесть досыта очень много. Предложение значительно превышает спрос… Тьфу, даже противно… Аами и Каан, так зовут её служанку-няньку, уже прижились в моём шатре, который разгородили на две части. В одной сплю я, в другой — дочка и женщина. Каан ведёт себя покорно и услужливо. За дочерью ухаживает старательно. Аами понемногу привыкает ко мне. Её уже не коробит называть меня папой. За пределы расположения я стараюсь её не выпускать — нечего ей видеть то, что творится за валом лагеря. Для семилетнего ребёнка это будет слишком… Мои девчонки по очереди несут караул, присматривая за тушуркой. Но, как я вижу, это уже излишне. Потому что местные жители не приучены противостоять судьбе. Была женой, стала рабой. Значит, Бог так распорядился, потому что в прошлой жизни сильно провинилась. А идти против Бога, значит, в следующей жизни получить ещё более худшую жизнь, чем даже рабская… Такой вот уклад. Такие правила. Таков образ жизни. А будешь покорно воспринимать всё, что происходит, жить послушно — сможешь при перерождении стать богатым, могучим, влиятельным. Удобная вера. Для владык, для короля, для нас, завоевателей… Так что вряд ли тушурка решится на какое — нибудь зло что по отношению к маленькой саури, что ко мне. Она всё ждёт, что однажды ночью я прикажу ей усладить собой мою похоть. Только долго ждать придётся. Я уж как — нибудь потерплю. Хотя сейчас, когда она пришла в себя, отмылась, сошли синяки, и её переодели в нормальное платье, выглядит очень даже ничего. Только вот эта тупая рабская покорность в её глазах и вечный испуг на лице меня даже раздражает, но я молчу, потому что не хочу пугать Аами. Эта девчушка быстро нашла себе уголок в моём сердце… Мы вместе завтракаем и ужинаем. Обед, к сожалению, мы можем провести вместе далеко не всегда. Увы — война. Или дела. Впрочем, несмотря на внешний вид, Аами уже достаточно большая, и понимает, что я должен отсутствовать, потому что я — мужчина…

….Спрыгиваю с Вороного, бросая поводья слуге в цветах дель Саура. Захожу в большой шатёр герцога. Тот уже воспрянул духом, как и остальные наши лорды, которые сильно приуныли, когда узнали, что рёсцы их обманули с маслом, на котором строился наш расчёт. Пришлось в срочном порядке делать один огненный заряд для требучета и продемонстрировать его действие. Результат впечатлил всех, так что народ улыбается и все ждут, когда можно будет начинать. Урм приветствует меня, но совещание пока не начинается — задерживаются ещё четверо. Впрочем, условленное время ещё терпит, поэтому пока обмениваемся лагерными новостями и новыми впечатлениями. Обычный трёп. Накнец, все в сборе, и начинаются доклады. Я вношу услышанное в тетрадь, где постепенно прорисовывается вся картина осады. Итак… Первое — пять десятков требучетов будут готовы через два дня. Вроде немного, но это — страшная сила, которая до сих массировано никогда не применялась при осадах. Площадки под них уже расчищены и готовы. Как и подъездные пути для доставки к ним снарядов и камней. На пляже стоят десять осадных башен в полной готовности. Это для хашара. Тех тушурцев, которых погонят на стены. На убой. Готовы и двести штурмовых лестниц. Не узких, которых так любят показывать в фильмах про старину, а настоящих. На восемь человек. Широких и длинных. Они должны достать до края городских стен. Если, конечно, осаждённые позволят хашару это сделать. Или будет, к чему их приставлять.