Инстинкт № пять

Затем картина жизни резко меняется.

Теперь я живу не одна, вокруг много детей. Они противные и злые. И никто из них не умеет со мной говорить. А я не понимаю их тарабарского языка. И вместо уютной постельки в своей спальне я сплю в большой палате, где кроме меня еще много, много чужих детских кроваток. Мне все время хочется плакать от горечи и обиды. Особенно по ночам, когда в окно смотрит луна и весь пол палаты разлинован квадратами. Это тень от решетки между рамами. Из моей тюрьмы нельзя убежать. А еще все время хочется есть. И сколько я ни плачу — ни мать, ни отец уже не приходят. Они меня бросили! За что?

Потом другой противный дом, тоже полный детей, затем еще один, затем еще… Это воспитательные дома для детей-сирот. Я ни с кем не дружу, хотя уже говорю по-тарабарски. Всех ненавижу. Веду себя дерзко. Однажды кусаю воспитательницу Гадюку Ивановну.

Нам запрещалось ворочаться, когда мы засыпали. И еще требовали, чтобы руки во сне всегда лежали поверх одеяла. Обходя ночью палату, дежурная воспиталка отыскивала тех, кто ворочался или держал руки под одеялом. Виновную девочку будили и вытаскивали в коридор стоять босиком на холодном полу полчаса с подушкой на вытянутых руках. Но я уже не плакала! Я знала, что больше никто никогда не расцелует меня в щечки и не подхватит на руки, когда я упаду. Я знаю, что моря тут нигде нет, а есть только лес.

Последний детский дом был самым противным — унылое уродливое здание на пустыре, на окраине рабочего поселка. Запах хлорки. Злые жадные лживые девчонки и мальчишки, грубые и глупые. Здесь я пошла в школу, здесь прошли три самых ужасных года моей жизни.

У меня всего две свои личные вещицы, которые я прятала под матрасом, — пудреница без пудры да книжка, которую я свистнула из детдомовской библиотеки. Это сказки Перро. Самые любимые сказки — о Красной Шапочке и волке, а еще про Мальчика-с-пальчик и огромного Людоеда. Как жутко читать, как несчастный крошка влез ночью на дерево и увидел на краю дремучего леса спасительный огонек. Он думал, что это человеческий дом, а там жил Людоед! Но самая моя любимая сказка — о Спящей красавице и принце, о том, как она укололась веретеном и сто лет спала волшебным сном в замке и как принц разбудил ее поцелуем в губы.

Я читала про счастье и старалась не плакать, хотя меня никто и не видел.

До сих пор не разлучаюсь с этой книжкой, хотя она зачитана до дыр, страницы кое-где порваны и подклеены, а картинки исчерканы цветными карандашами.

Эта книга стала моим талисманом. Она предохраняет меня от многих несчастий. Это она помогла выиграть в баккара в Монте-Карло целое состояние.

Но я опять забежала вперед.

Вдруг моя жизнь меняется, как по мановению волшебной палочки феи. «Сима! Тебя к директору!» Меня тогда звали Симой. А фамилия была Крюкова. Я упиралась, я ни в чем не провинилась, но меня тащили силой, а там — в кабинете директора — меня внезапно начинает обнимать и целовать незнакомая женщина в шляпке с розовым бантиком. Меня так давно не ласкали, что я чуть не вскрикнула… но от дамы пахло тем самым дивным запахом цветочной свежести, каким веяло когда-то от маминой кожи… и я замираю в объятиях незнакомки, как пойманный зверек.

Директор заявил, что меня отыскала близкая родственница и я буду исключена из интерната. Я молчу, я уже согласна, я даже рабски — позор! — держусь за чужую руку, от которой так чудно пахнет счастьем.

— Никакая ты не Сима, — заявила тетушка Магда, — ты Элиза! Элиза Розмарин! Боже, ты так похожа на отца… — тетушка начинает утирать слезы.

Я Элиза Розмарин?! Какое классное имя… И она увезла меня из противного двора на красивой черной машине-такси, прочь от гадкого дома, на зависть всем, кто глазел на нас из окон мрачной тюрь-1 мы. Я только забежала на минуту в палату попрощаться с девчонками. Узнав, что я уезжаю, они принялись меня колотить: «Предательница! Возьми нас с собой! — а потом разрыдались: — Симка, сволочь…» Я Элиза! И не Крюкова! Дуры! Я вытащила из-под матраса свои нищенские сокровища и сломя голову — вниз по лестнице, к выходу. Я летела как на крыльях. Я боялась, что тетушка передумает. Кто бросит в меня камень?

А потом был поезд!

Я впервые ехала в купе, впервые ела миндальные пирожные, впервые пила чай из стакана в серебряном подстаканнике. Я Элиза, а не Симка! Элиза — такое красивое имя! И мне не девять, а десять лет, продолжает творить чудеса моя добрая волшебница. Я вспомнила фею из сказки про Золушку. Она могла превратить обыкновенную тыкву в золотую карету. Сейчас со мной то же самое превращение. Я тыква, которую тронула фея…

А потом мы приехали в большой город. Это была Москва! Моя тетушка Магдалина жила одна в просторной квартире, где было много живых цветов, белых штор, круглых столиков, ковров, а еще разных картин в рамках с видами морей, кораблей, парусников. Она сказала, что ее покойный муж был адмиралом флота, и достала из шкафа альбом. Поманила меня пальцем: «Элиза, смотри». В альбоме было несколько фотографий миленькой крошки, которую на руках держала молодая красавица с лилейными щечками. Сердце мое стукнуло. Да, это моя мамочка, а крошка на руках — я сама. Потом я увидела спортивного мужчину с белыми волосами до плеч и с ракеткой в руках. «Се тон пер». «Это твой отец», — сказала тетушка по-французски, и я прекрасно поняла сказанное. Тут внезапно выяснилось, что я умею говорить на французском! Ну полный улет! Оказалось, что я родилась в Тунисе, на берегу Средиземного моря, в местечке Хаммахет и жила в большом белом доме на берегу, на вилле.

— Твоя мать была очень богата, — вздохнула тетушка Магда.

Так вот откуда в моей памяти столько солнца и песка!

Что я узнала еще?

Я услышала, что мой отец — шпион! Что он шпионил дипломатом в Австралии, где познакомился с мамой, перестал работать на наших, стал маминым мужем и уехал в Европу, где долго скрывался от мести русской разведки. И мама во всем помогала ему.

— Они живы? — прошептала я, пряча глаза и зная ответ.

Тетушка крепко обняла мои плечики и сказала сквозь слезы: «Нет, Элиза, они утонули во время шторма на прогулочной яхте. А тебя увезли на родину отца, в Россию».

— Почему?

— Потому что родители твоей мамочки всегда были против ее брака с отцом и считали тебя незаконным ребенком.

— Как это незаконным?

— Без права на наследство. Твоя мамочка была очень красива, артистична и несчастна. Ее звали Ан-нелиз. А фамилию она дала тебе свою — Розмарин.

«Аннелиз Розмарин», — прошептала я, кусая губы, чтобы не зареветь.

— А про отца, — продолжала тетушка, — я пока ничего не скажу. Не могу. Как перебежчик он был заочно приговорен к смертной казни… Тебе ведь тоже отомстили, моя девочка, отдали в дом для сирот под чужой фамилией. Все делалось назло, из чувства мести и низкой обиды. Сорвать досаду на невинном ребенке! — Тетушка закурила… — Чтобы тебя отыскать, понадобилось несколько лет. Я истратила кучу денег на взятки, слава богу, что у нас всех можно купить.

Надо же! Мой отец — шпион! В тот момент это известие захлестнуло больше всего. Шпион. Туши свет! Я видела шпионов только в кино, и они всегда были моими любимцами. Самый умный, самый красивый и смелый человек на экране всегда был шпионом. Мой отец — герой!

Сейчас я знаю, что в рассказе тетушки Магды было много неправды, да и откуда ей было знать всю правду? Хотя кое-что она сознательно утаивала. Бог ей судья, я до сих пор не могу понять, какую роль сыграла она в моей судьбе…

Ах, а потом меня уложили спать в уютной комнатке, в чистой кроватке, на белоснежных простынях, под вишневым одеялом в цветастом пододеяльнике. Но сначала Магда искупала меня в ванной, вылив в горячую воду половину бутылочки с пеной. Я никогда не принимала ванну. Я никогда не видела столько снежной пены. Мои глаза нищенки горели, как у дикой кошки. Словом, я уже была влюблена в нее по уши. «И она, наверное, полюбит меня», — шептала я самой себе, уткнувшись носом в белейшую подушку. Я была не одна! Тетушка подарила мне толстенького плюшевого мишку, у которого на пузе сверкала молния. Если открыть — внутри тайник, полный крохотных сокровищ: куколки, шарики, пуговки. Я стонала от счастья.