Махатма Ганди

При этом требовалось еще установить порядок слов, найти формулировку, которая, пренебрегая тонкостями метафизики, поможет дисциплинировать действие, на которое решительно настроился Ганди. Итак, провести различие между «Бог есть истина» и «истина — Бог», даже если «Бог», «любовь» и «истина» равны по силе и значимости.

После пятидесяти лет непрерывных поисков Ганди все же отдал предпочтение второй формуле «истина — Бог». Он сделал это, чтобы привлечь к себе даже тех, кто отвергал идею Бога, ибо, как он говорил, даже если находятся люди, которых страсть к истине побуждает отрицать Бога, и это их право, нет таких, кто бы заявил: «Истины не существует», сразу лишив тем самым истинности их собственные слова. Что до любви, в этом слове заключено слишком много двусмысленностей, истина предпочтительнее. Тем не менее любовь по-прежнему оставалась прямым путем к Богу; цели и средства были «обратимыми понятиями».

Конечно, говорил Неру, «это индус до глубины души, и все же его концепция религии не имеет ничего общего с какой бы то ни было догмой, обычаем или ритуалом». Эта «религия», скорее, соответствовала его «твердой вере в некий нравственный закон, который он называл законом истины или законом любви». Отталкиваясь от этого постулата, Ганди выстроил собственную религию: «Ганди утверждает, что понимает дух индуизма и отвергает любое писание, любую практику, не согласующуюся с его идеалистической интерпретацией, называя их вставками или позднейшими добавлениями… Поэтому на практике он свободно говорит на тот лад, какой ему вздумается, меняется и приспосабливается, развивает свою философию жизни и действия, подчиняясь лишь собственной концепции высшего нравственного закона»[81].

Ганди, не колеблясь, отвергал ту или иную часть индуизма (по его мнению, неприкасаемость, явление социального порядка, не могла относиться к этой религии и была ее извращением) и давал «Бхагавадгите» подходящую ей интерпретацию[82]. Точно так же он навел порядок среди ритуалов, решив сохранить молитву — главное действие, которое казалось ему настолько же естественным, как дыхание, бывшее медитацией, источником обретения сил, своего пути и возможности ему следовать, но ни в коем случае не просьбой: «Молиться — значит не просить, а каждый день признаваться в нашей слабости».

Короче, слово «религия» обретало для Ганди новый смысл. Когда он утверждал: «Моя преданность истине привела меня в сферу политики; без малейшего колебания и вместе с тем со всей смиренностью я могу сказать, что тот, кто утверждает, будто религия не имеет ничего общего с политикой, не знает, что такое религия»[83], — он использовал это слово, как говорит Неру, придавая ему некий моральный и этический смысл, весьма далекий от того, какой вкладывают в него критики религии[84].

Как и в своем определении Бога, размытом и обобщающем, Ганди, гордясь своим индусским культурным наследием и зная, что это наследие связывает его с народом, не стал ничего конкретизировать, решив придать всему божественному универсальный смысл, объединить все религии под знаменем истины («все религии истинны»). Он сохранил верность джайнизму своего детства, одновременно впитав суть других религий (точно так же он широко использовал современную ему технику, понимая, что традиционные орудия труда, например, чарх — прялка, способны экономически оживить сотни тысяч селений, не готовых к индустриализации). Наверное, он был индуистом, но при этом сознавал, что огромное большинство населения его страны образует единое целое, преодолевая религиозные различия, лишь благодаря своей древней культуре — единственной силе, на которую можно опереться, чтобы восстановить духовное единство народа, сплотить оевропеившуюся элиту и неграмотные массы: «Индийская культура не является в целом ни индусской, ни исламской, ни какой другой. Это сплав из них всех». Заняв такую позицию, он надеялся, в частности, сгладить противоречия между индусами и мусульманами. Объединять, а не разделять; указывать на сходства, а не на различия; включать, а не исключать. В этом религиозные взгляды, проникнутые объединением, соответствовали политическим решениям, которые будут ими продиктованы[85].

Непростое сочетание

«Его религиозные и моральные взгляды стоят на замечательной высоте, хотя, признаюсь, я не вполне понимаю, как он может применять их к политике», — писал в 1921 году лорд Рединг в письме сыну Объединение религии и политики — или «истины и политики», поскольку религия для Ганди означала истину, — вызвало много толков. Не заботясь исключительно о цели, Ганди уделял первостепенное внимание используемым средствам («одухотворение политической жизни»), и для Неру это было одним из его главных вкладов в коллективную деятельность. Обращение к этике, ее применение в политической жизни — «трудное предприятие, — продолжает Неру. — В мире, который почти исключительно думает о цели, не задумываясь о средствах, настаивать на средствах казалось странным и удивительным». И все же на это можно было надеяться, и гений Ганди заключался в том, что он в это верил и добился: «Нельзя отрицать, что его позиция наложила глубокий отпечаток на многочисленные умы»[86].

Вначале были стремления к истине или к любви: «Страстное желание поднять с колен растоптанный народ», который мог выбирать лишь между «постоянным бдением и постоянным оцепенением». Слово «истина», перекрывающее слово «любовь», будет главенствовать над всеми решениями Ганди: определять его деятельность во всех областях, как политической, так и экономической. Не бывает так, чтобы религия (и усилия, предпринимаемые для своего спасения) была с одной стороны, а практическая жизнь, со своими собственными законами, — с другой, но есть религиозное видение человека, непременно включающее в себя всю его деятельность. Если нужно любить все созданное Творцом, как он говорил, нельзя уклоняться ни от одного проявления жизни. Политика — одно из ее проявлений, особенно необходимая форма действия, поскольку она помогает помочь самым обездоленным. «Я всего лишь бедняк, упорно старающийся постичь Истину… Зная, что Бога чаще встретишь в самом смиренном из Его созданий, чем среди самых могущественных, я стараюсь разделять жизнь первых, а это возможно, лишь посвятив себя служению им. А как можно прийти на помощь самым обездоленным классам иначе, чем занявшись политикой?..»[87]

Политика, как и экономика и социальная деятельность, по сути — области применения его морали любви. «Моя жизнь образует неразделимое целое: все мои действия связаны воедино. Все они проистекают из неугасимой любви к человечеству».

Для него эта связь была очевидна, однако не находила понимания, и порой ему стоило большого труда ее сохранить. Святой или политик? Этот вопрос задают постоянно; ответа нет. «Говорят, что я святой, губящий себя политикой. На самом деле я политик, который изо всех сил старается быть святым». Часто он шел по лезвию ножа, рискуя свалиться то в одну, то в другую сторону, разрываясь между противоречивыми задачами, когда необходимость действия одерживала верх над чистотой его учения, политические доводы — над религиозными. Тогда, удаляясь от мира, постясь и очищаясь покаянием, он пытался вернуться к истине.

Что же есть истина?

«Обычно этот вопрос (об истине. — К. Ж.) людей не занимает. Они загоняют истину в уголок своего сознания… и выбирают средства, подходящие действию. В политике это общее правило, не только потому, что политики, увы, — особая порода оппортунистов, но потому, что они не могут действовать по строго личному плану». Правилом является компромисс, истина подстраивается под него. «Тенденция к забвению и пренебрежению истиной распространяется, а выход из положения становится единственным критерием действия»[88].

81

См.: Неру Дж. Открытие Индии.

82

Тилак тоже ссылался на «Бхагавадгиту», но, в противоположность Ганди, отстаивая законное применение силы, как позднее и убийца Махатмы, Натхурам Годзе, который знал священный текст наизусть.

83

См.: Ганди М. К. Моя жизнь.

84

Хотя в последние годы Ганди хотел объединить религию (как этику) и политику, он все решительнее настаивал на ее отделении от общественной жизни: «Религия — личное дело каждого. Ее не следует смешивать с политикой и общественной жизнью» («Хариджан», 7 декабря 1947 года). Некоторые видели в этом «западную концепцию секулярности».

85

Тагора и Ганди от других выдающихся деятелей отличало то, что они понимали: никакая религия в традиционном смысле слова не могла стать основой универсальной веры или морали. Поэтому, проделывая свой собственный интеллектуальный путь, Ганди ожесточенно разрушал и перестраивал религиозные традиции, и это привело его к глубоко оригинальной трактовке этики, которую нельзя было выразить в понятиях традиционного индуизма. Заинтересовавшись исламом, христианством и народными традициями индусского благочестия, он создал собственный нравственный язык, который, даже выходя за рамки существующих религий, был к ним глубоко почтителен» (см.: Хилнани С. Политический портрет Неру: Либеральная идея Индии //Журнал «Эсприт». 2005. Февраль).

86

См.: Неру Дж. Открытие Индии.

87

См.: Bose N. K. Opus cit.

88

См.: Неру Дж. Открытие Индии.