Зоя Космодемьянская

— Ишь ты! — Крайнов склонился над ее босой ногой, растирая рукавицей. — Повезло тебе такого человека увидеть.

— Несколько раз разговаривала, — тихо сказала Зоя, испытывая смущение от того, что шершавые теплые пальцы Бориса касаются ее кожи.

— Правда, ледышка совсем, — Крайнов склонился ниже, отогревая дыханием ее пальцы, и Зоя испугалась — вдруг губами коснется?! Даже дернулась. И покраснела.

Крайнов посмотрел на нее удивленно, отвел взгляд, насупился. Зоя видела — уши его стали пунцовыми. Ведь суровому командиру отряда было всего-навсего девятнадцать лет.

— Надевай носки, — строго сказал он, все еще не глядя на девушку. — А портянки надо вот так.

Борис хотел сам обернуть ее ногу, но передумал. Сел на плаху в метре от Зои, сбросил валенок.

— Гляди, как я делаю. Ногу держи на весу. Первый оборот. Перед большим пальцем уголок торчит, подвернуть его. И еще оборот, только потуже. Ну, а теперь закрепить кончик, подоткнуть. Нога как спеленутая.

— А у меня нет…

— В общем у тебя правильно, но посильней надо, чтобы дряблости не было. Иначе собьется, скомкается портянка. Давай еще. Ага, получше. Еще… Вот так и продолжай, тренируйся.

— Сколько раз?

— Пятьдесят, — совершенно серьезно ответил Борис. — Пятьдесят как минимум. А лучше сто. Терпения хватит?

— Раз надо — хватит, — улыбнулась Зоя.

Вообще-то она не взяла валенки прежде всего потому, что они ей не понравились. Были бы черные или серые — еще куда ни шло. А привезли какие-то грязновато-зеленые, неопределенного цвета, тяжелые и совсем не изящные. Особенно не гармонировали они с ее городским пальто. Вот тут и всплыли слова Аркадия Петровича, сразу перевесившие чашу весов в пользу сапог. Она и девочек пыталась уговорить, но те решили, что дело к зиме, в валенках надежней, хоть и подшучивали над неказистой обувью, называя ее «маскировочной» и «водонепроницаемой»…

И вот шагает она следом за Верой Волошиной по мелкому редколесью, раздвигая и медленно отпуская ветки кустов, чтобы не хлестнули идущего сзади. Отряд опять переходил на новое место: поблизости от ночной стоянки появились немцы. Теперь сапоги сидели на ногах как влитые, нигде не давило, не жало. С затаенной улыбкой вспоминала она утреннюю тренировку. Вот бы Аркадию Петровичу рассказать, как учил ее Борис. Где он сейчас, Гайдар?

— Зоя, Зоя! — услышала она громкий шепот, — На ходу дремлешь?!

— Задумалась.

— По цепи: Проворова к командиру.

— Ясно. Клава слышишь? По цепи: Проворова к командиру.

Распоряжение полетело в конец цепочки, где, как всегда, замыкающим шел Павел. Вскоре он пробежал мимо. А Зоя вновь мысленно вернулась в Москву. Когда думаешь о доме, о прошлом, быстрее летит время.

Придержала рукой ветку. Кустарник кончился. Впереди, вероятно, был овраг — темный провал. Разведчики остановились. И сразу вызов:

— Волошина, Космодемьянская — к командиру!

— Ну, мастер-колючка, для тебя работа! — высокий белый лоб Крайнова будто светился во тьме. Зоя насторожилась. За «колючку» можно было и обидеться, и ответить, но в резковатом голосе Бориса уловила она едва приметную ласковость и промолчала. А командир продолжал: — Прошлый раз, говорят, ты ловко сработала. Вот и теперь надо… Проселок на автостраду выходит, днем тут у немцев объезд. Не снуют по шоссе, в открытую, — через лес норовят.

— С рассвета до темноты едут, — подтвердил Проворов. — А ночью редко.

— Постарайтесь, чтобы три-четыре пробки. В лесу машинам свернуть некуда, пусть повозятся. Проворов — старший. Ждем здесь до полудня. Все.

Трое отделились от группы и пошли вдоль оврага. Справа — крутой спуск. Слева поле, и оттуда, с открытого простора, тянул ветер, такой холодный и резкий, что забивал дыхание. Ладно хоть попадались заросли орешника, там ветер чувствовался меньше.

В незнакомом месте, тем более ночью, когда не видишь конечной цели, когда нет приметных ориентиров, путь кажется бесконечным. Даже не представляешь себе, сколько прошел, сколько еще осталось шагать: может, минуту, а может — до самого рассвета. Незачем прикидывать, рассчитывать. Бесполезно. Надо идти, и все.

Зое было приятно, что Крайнов вспомнил о прошлой вылазке на Волоколамском шоссе. Бориса в тот раз не было с ними, но рассказали ему, значит, как потрудились тогда Клава и Зоя. У них имелся большой запас рогаток-колючек, похожих на маленькие, будто игрушечные, противотанковые «ежи». Кончики очень острые и с насечкой. Любую покрышку автомашины проколют. Клава и Зоя вышли на дорогу среди дня и замаскировали почти десяток таких «сюрпризов».

С той поры и прослыла Космодемьянская «специалистом по колючкам», хотя дело это не очень сложное и каждый может справиться с ним. Некоторые девочки подшучивали, называя ее просто «колючкой». Но в каждой шутке есть доля правды, это все знают. Вот и Борис сегодня… Нет, на Бориса она не в обиде. Да и какая она в действительности колючка — очень даже ошибаются девочки. Им-то не приходится постоянно доказывать свою «взрослость», а Зое надо. И резкость ее, наверно, — от задетого самолюбия. Как самозащита. Разве Клава Милорадова скажет, что Зоя «колючая»? Впрочем, Клава не пример, она относится к Зое по-особому: не только как подруга, но чуть-чуть даже по-матерински. Лучше взять Веру Волошину. Она комсорг, в отряде у нее авторитет, но нет в ней ни малейшего зазнайства, со всеми она одинакова, доброжелательна. Зоя ни одного резкого слова не сказала ей, причин не было. Или Женя Полтавская. Разве она была с ней когда-нибудь колючей?

Однажды, правда, Клава сказала, что она слишком прямолинейна. Зоя самокритично задумалась: от примитивности это или от принципиальности? Возрастное это у нее или черта характера? Был тогда такой случай.

Ушла одна группа минировать Звенигородское шоссе и почти вся погибла там. Вернулась Валя Степанова, студентка института кинематографии. А через несколько дней объявилась подруга ее — Шура Белова. Это было как чудо. Про Белову знали, что она отправилась на разведку в деревню и попала в руки фашистов. Погибшей считали, а она тут как тут: веселая и здоровая. Оказывается, Белова разыграла сценку, убедила немецкого офицера, что она беженка, возвращается домой. Ее оставили в избе без присмотра, она и воспользовалась. Перешла фронт, добралась до Москвы, отдохнула три дня дома — и снова в часть.

Зоя слушала и недоумевала: как это разговаривать с гитлеровцами, улыбаться, дышать одним воздухом с ними, унижать себя ложью! Нет, она не смогла бы!

Гневно прервала рассказ Беловой: «Если бы меня схватил немецкий офицер, я плюнула бы ему в лицо и крикнула: «Сволочи! Мы все равно победим!»

Наверно, слишком уж горячо прозвучал ее возглас. Все повернулись к ней. У Зои даже кровь прихлынула к щекам, а глаза заблестели от злости и от неловкости тоже. Белова пристально, грустно посмотрела на нее, усмехнулась одними губами, сказала: «Может быть, я поставлю еще одну мину…»

У Зои после этого испортилось настроение. Наверно, обиделась на нее Белова. Но не могла Зоя понять и принять то, что произошло с Шурой. Конечно, у каждого свой характер, свои взгляды. Но вот — рубеж. Черное и белое. Никаких компромиссов не должно быть.

Вера Волошина поняла тогда состояние подруги. Отвлекала ее какими-то разговорами. А ложась спать, произнесла твердо и успокаивающе: «Да, только так».

Зоя была очень благодарна ей. И не за один этот случай. Трудно сближалась она с людьми, сама знала за собой недостаток, но что же поделаешь?! Не всегда могла преодолеть стеснительность. Особенно по вечерам, когда будущие разведчики засиживались у костра в лесу, неподалеку от своей казармы. Костер создавал «походную обстановку», парни и девушки отдыхали после напряженного дня, шутили, пели приглушенными голосами. Все чувствовали себя «в своей тарелке», а Зоя старалась держаться в тени. Петь ей было неловко. Глянуть со стороны — этакая бука, одним видом настроение испортить способна.

Каждый разведчик хотел знать, с кем он пойдет на задание. Судьба маленькой группы в тылу противника зависит от общей спаянности и от надежности любого бойца. А эта замкнутая Космодемьянская — как она поведет себя в трудных условиях? Может, лучше не брать ее?