Убить мертвых

Бок о бок с ней ехал человек в сказочно богатых одеяниях. Должно быть, герцог. Сидди, не сводя глаз с Миаля, слегка повела рукой, показывая, что пора остановиться, и герцог Тиулотефа замешкался. Казалось, он не тает в воздухе только потому, что Сидди помнит о его существовании.

И первой заговорила тоже она.

— Привет, предатель, — сказала она Миалю, а потом прибавила к этим словам весьма грязный эпитет. И хотя Миалю не впервой было слышать подобное в свой адрес, ему стало особенно противно, когда ругательство слетело с уст, созданных для поцелуев. Но она уже не смотрела на него. Взгляд ее уперся в Парла Дро.

— Господин герцог, — сказала Сидди, — человек в черном и есть тот, о ком я вам говорила. Убийца. Он убил мою сестру едва ли не у меня на глазах. Мою любимую сестру, все, что оставалось у меня в этом мире. И я поклялась воздать ему по заслугам. Я посвятила себя этому. Я проделала долгий путь до вашего города, чтобы просить об этом.

На лице призрачного герцога проступила тень смертного, угасающего гнева. Рукой с длинными ногтями он легонько коснулся украшенных самоцветами регалий.

— Эта леди обвиняет тебя, — сказал герцог Парлу Дро. — Тебе есть чем ответить?

— Разве тем, что вежливо сдержу зевоту, — сказал Дро.

— Твоя дерзость говорит об отчаянии.

— Прошу прощения. Вообще-то я имел в виду скуку.

— Я... — начал герцог, но Сидди врезалась в разговор тонким белым клинком.

— Не стоит говорить с ним, господин герцог. Убейте его, — она наклонилась в седле и сжала плечи кольчужника, который вел ее лошадь под уздцы. — Ты убьешь его.

Кольчужник напрягся, ожил, но...

— Как? — односложно спросил герцог.

Сидди зарычала. Ее длинные зубы блеснули серебром. Она больше не была беззащитной девушкой, в ней проявилась ее истинная суть. Миаль знал, что он — бесплотный дух, и все же почувствовал, как его волосы встают дыбом. Толпа тоже зашевелилась, словно пробуя силы, чуть подалась навстречу, туда, где стоял Дро.

Миаль видел, как взметнулись руки, как мелькнули тысячи когтей, длинных и острых, как кинжалы, ногтей, что продолжают расти в могилах, словно трупы, как и сами неупокоенные, отказываются признавать, что мертвы.

— Как? — прошептала Сидди, словно в подтверждение мыслей Миаля. — Просто разорвите его на куски!

Миаль резко обернулся — Дро стоял, как стоял, ничего не предпринимая. Менестрель столь же резко повернулся обратно. Будто раздался первый аккорд отвратительной песни — это Сидди своей злой волей и ненавистью распаляла толпу. А ведь он провел ночь с нею, ласкал и обнимал ее...

Сидди соскочила с лошади и пошла прямо к ним, к Миалю и Дро. Толпа подалась за нею, сделала один на всех шаг — вязкий, злобный, безумный.

Миаль двинулся вперед — словно нырнул в море жидкого льда. Сражаясь с ненавистью толпы и собственным отчаянным страхом, он боролся, чтобы доплыть до берега, которого ему было никогда не достичь.

Он встал на пути Сидди, заслонив Дро от нее и тем самым — от всей толпы. Сдернув с плеча инструмент, Миаль вцепился в него, вонзил ногти в деревянные грифы. Сидди невольно замешкалась, и толпа за ее спиной тоже замерла.

Менестрель замахнулся инструментом на нее — руки все же дрожали — и Сидди отскочила.

— Помнишь, о чем ты рассказала мне? — спросил Миаль. Голос тоже дрожал. Менестрель удивлялся, как его до сих пор вообще держат ноги.

Сидди усмехнулась. Усмешка обнажила только нижние зубы, а глаза ее вдруг стали двумя черными провалами.

— Помню, предатель, — прошипела она. — Я рассказала тебе о моем молочном зубе и о том, как отец заменил им выпавший кусочек слоновой кости. Помню.

— Зуб — твое связующее звено, — сказал Миаль. Он немного заикался. Ему было так холодно, что он едва ощущал свои пальцы. Инструмент мог выскользнуть из них, как камешек, окатанный речной волной, а этого нельзя было допустить. — Если я уничтожу зуб, ты больше не сможешь тут оставаться. Верно?

— Да, — согласилась она, по-прежнему усмехаясь.

— Я сделаю это, — сказал Миаль.

— О, — протянула Сидди, — великий охотник за призраками!

Потом она засмеялась, но ни звука не слетело с ее губ. Вместо смеха из ее рта вылетело серебристое лезвие и шлепнулось на мостовую у ног Миаля. Настал его черед отшатнуться. Сидди вытянула левую руку, и струя воды ударила из ее ладони, подхватив рыбу, упавшую на камни мостовой. Сидди удерживала воду, словно серебряную шаль, рыба кругами металась в воде.

— Значит, уничтожишь зуб? — проговорила ведьма. — Однако сперва тебе придется выковырять его из дерева. У тебя есть нож? Если нет, Парл Дро может одолжить тебе свой. Тот, которым он вскрыл, замки в моем доме в ту ночь, когда убил Силни. Но впрочем... — говоря, Сидди играла, заставляя воду сворачиваться в причудливые кольца и петли. — Но впрочем, я забыла. Прежде чем заняться этим, тебе придется выяснить, какой из кусочков кости — мой молочный зуб. Они все такие гладкие, такие желтоватые. Ничем не отличаются. Верно, менестрель?

Миаль озадачено воззрился на нее, потом на инструмент. Разумеется, это была правда. Все эти крошечные костяные кусочки — он никогда даже не считал, сколько их...

Сидди хлестнула его своей водяной шалью. Миаль отпрыгнул в сторону, уклоняясь от жала струи, и рыбий хвост — вполне осязаемый, совсем как настоящий, и жуткий — полоснул его по щеке. Толпа мертвецов напирала, накатывалась, словно единое пульсирующее существо. Миаля оттеснили, затоптали, запинали, он кричал и бился в испуге — а потом вдруг воспрянул и вырвался, отказываясь признавать, что их сила властна над ним.

Он отшвыривал прочь с дороги тела, плащи, кольчуги и волосы. Почему-то в эту минуту менестрель отчетливо видел себя со стороны, будто в небе над ним висело зеркало — со стиснутыми зубами и невидящим, как у лунатика, взглядом, он куда-то бежал. «Что я делаю?» — подумал Миаль, но прежде чем сумел ответить, оказалось, что он уже у цели — в конце улицы, где крыши каскадом сбегали вниз. Или так только казалось. На самом деле там был лишь голый склон холма, обрывающийся в ночь. Его руки размахнулись и швырнули что-то с обрыва. Ему показалось, что он бросил самого себя, но тяжесть ушла из рук, а он остался стоять. Дикий вопль потери вырвался из его груди. Но тут же его крик заглушил такой жуткий звук, какого прежде ему никогда не доводилось слышать.

Брошенный в пустоту, летя навстречу неминуемой гибели, кричал инструмент.

Это был душераздирающий стон, высокий, зловещий в своей мелодичности, множество нот сплетались в нем. Казалось, кричит чья-то душа. Пьяница Собан соорудил этот инструмент шутки ради. Когда юный Миаль, глупо и немыслимо, начал учиться играть на нем — инструмент стал оживать. Дух его рос, как ребенок вытягивается в высоту и раздается в кости. Он становился все более живым. Он принадлежал Миалю, который теперь убил его, и инструмент кричал, мчась навстречу уничтожению. Менестрель понимал, что это лишь воздух рвется сквозь клапаны дудочки — понимал, но это ничего не меняло.

Он стоял прямо, но беспрерывно стонал, словно от боли. Ему и было больно. Он даже не подумал обернуться, чтобы увидеть, как скорчилась от ужаса Сидди Собан в ожидании удара, от которого, вместе с инструментом, рассыплется в прах и ее молочный зуб. Миаль забыл с ней, забыл о Тиулотефе и Парле Дро. Он желал лишь одного — чтобы смолк крик, и удар с землю положил конец мучительному предсмертному страху инструмента.

Потом крик оборвался, и Миаль, раскинув руки, словно собрался взлететь, едва не кинулся вниз с холма следом за инструментом.

Насмешливый голос Сидди вырвал его из переживаний. Он звенел, как просыпанные на мостовую монетки:

— Ты никогда ничего не можешь сделать как следует, не так ли, Миаль Лемьяль? Даже этого.

И тогда он понял, не в силах радоваться или бояться, что так и не услышал звука удара о камень или дерево. Менестрель заглянул в пропасть и увидел далеко внизу свой инструмент, размером не больше ноготка. Он зацепился перевязью за вывеску гостиницы. На мгновение Миаля взяло зло — как же так, ведь и гостиница, и ее вывеска были не настоящие, как весь Тиулотеф! Потом он вспомнил чахлое низкорослое деревце, которое оказалось утром на месте их с Сидди ложа. Именно дерево остановило падение инструмента. Теперь, когда он знал, что искать, то даже почти сумел различить его.