Страница 3 из 68
Однако время от времени правительство или Адмиралтейство вызывали Артию и Феликса в Ландон. Они ездили в душных каретах по запруженным толпой городским улицам, посещали навевающие зевоту званые вечера, произносили заказные речи (у Феликса это выходило обворожительно, а у Артии — профессионально: она по актерской привычке легко заучивала тексты наизусть). Оба до глубины души ненавидели эти визиты.
Во время этих вынужденных экскурсий они иногда встречали людей из команды Артии — всех, кроме Честного Лжеца: говорили, что он отдал концы где-то в Вест-Энде. Команда первое время тоже купалась в лучах славы. Все актеры — Эйри, Питер и Уолтер, а особенно Дирк и Вускери — играли свою роль с душой и не терзались сомнениями. Но вскоре Эбад отправился в путешествие, послав Артии малосодержательное письмо. Глэд Катберт, единственный из них, кто не был актером, в конце концов сбежал куда-то на побережье и сделался контрабандистом.
Свин, самый чистый пес в Ангелии, тоже исчез. После помилования Артии его больше никто не видел.
А Планкветт…
— Осторожнее! — воскликнул Феликс.
— Берегись попугая!
Оба, не разжимая рук, торопливо пригнулись, чтобы избежать столкновения с зелено-красным крылатым вихрем.
Планкветту особняк очень нравился. Попугай летал из комнаты в комнату, иногда скрывался из виду на целые дни, оставляя на память о себе только следы в виде помета и оброненных перьев на шторах, креслах и мраморном полу. А иногда порхал по веткам в парке. Появлялся он в самые неожиданные моменты. Глядь — а он уже восседает, прикрыв один глаз, на голове у какого-нибудь греческого бога или каменного грифона.
Сейчас Планкветт выпорхнул из парка, пронесся среди черных деревьев, окружавших дом. Захлопав крыльями, уселся над Феликсовым полотном, склонил голову и клювом проковырял аккуратную дырочку в безупречном голубом небе.
Артия крикнула на него. Феликс пожал плечами.
— Восемь генералов! — заверещал Планкветт. — Рад вас видеть.
— Что бы это значило? — поинтересовался Феликс, почесывая птице головку измазанным в краске пальцем.
— А вот что, — ответила Артия, оборачиваясь к обрыву.
К ним кто-то спешил, размахивая одной рукой, словно старая ветряная мельница.
Около полуночи Артия сидела за столом в библиотеке. Комната была полна роскошных книг, к которым хозяйка за всё это время ни разу не прикоснулась. Их открывал только Феликс да кто-нибудь из слуг, любивших читать. Вот и сейчас одна горничная сидела у открытого окна, углубившись в роман о любви и шпагах.
На столе лежало письмо Эбада.
«Дорогая моя Артия, капитан и дочка!» — Когда Артия прочитала эту строчку впервые, у нее потеплело на душе. Ей нравилось считать Эбада Вумса — чернокожего актера, бывшего раба, утверждавшего, что он происходит из рода египтийских фараонов, — своим отцом. Конечно, он ей не настоящий отец. Но он любил ее мать, а та любила его. А о настоящем отце — Джордже Фитц-Уиллоуби Уэзерхаусе — Артия даже не вспоминала. Да он этого и не заслуживал.
Однако следующие строчки — и тогда, в первый раз, и сейчас — мгновенно стерли улыбку с ее лица.
«Знаю, Артия, ты не нуждаешься ни в защите, ни в заботе. Но, клянусь бом-брамселем, если тебе надо будет опереться о сильное плечо, у тебя есть Феликс. Ни один мужчина не позаботится о тебе лучше, чем он».
Глядя сейчас на это письмо, Артия спросила себя: а не ревнует ли Эбад? Отцы часто бывают ревнивы. Но нет, вряд ли. Эбадайя Вумс никогда не опустится до мелочной ревности.
"Артия, я уезжаю. Ненадолго. Не беспокойся обо мне, путешествие не принесет ни бед, ни славы. Но вся эта ландонская жизнь — пиры и парады, шум и гам — мне изрядно надоела. Не люблю я играть перед толпой самого себя. Слава — вещь обоюдоострая. Увидимся на Рождество, а может быть, и раньше.
Навсегда твой, столь искренне, сколь переменчиво море.
Э. Вумс".
— Папа, как же с тобой нелегко, — тихо проговорила Артия, глядя на письмо. — Когда мне очень нужно поговорить с тобой, ты раз — и исчез.
Горничная у окна со вздохом подняла отрешенные глаза.
— До чего же хороша книжка, госпожа Артия.
— Хорошо, Джейн, но не надо звать меня госпожой. Просто Артия.
«Но таков теперь мой титул, — подумала она. — Феликс — Землевладелец, а я — Землевладелица. Запертая на суше».
Потом ее мысли вернулись к Катберту, навестившему их сегодня вечером.
Он ворвался на лужайку, как буря, как Планкветт. Только Глэд был растрепан гораздо сильнее. Его усадили, Феликс налил кофе. Сказали, что рады ему, что он должен заходить почаще.
Глэд Катберт сидел за столом, сильный и загорелый, тяжело дышал. Потом выложил напрямик:
— Прошлой зимой, сразу после того, как мы спаслись от петли, кэп, я сидел в таверне у Двух Церквей, близ Роухэмптона, и слыхал байку. Может статься, всё это вранье. Я и думать забыл. Но вчера ночью я видал тот самый корабль.
— Корабль? — переспросила Артия. — И что тут удивительного? Здесь же побережье, мистер Катберт.
— Кэп, этот корабль не такой, как другие. Зовется он «Вдова», и капитаном на нем тоже вдова. Звать ее Мэри Ад — а раньше она носила имя Мэри Адстрём, по покойному мужу. Пираты убили его у берегов Скандинавии.
Артия села, небрежно закинув длинные ноги в брюках и сапогах на перила террасы.
— Я никогда не слышала этой байки, Катберт, — сказала она.
— Ее мало кто слыхал. Говорят, рассказывать ее — дурная примета.
— Тогда…
— Нет, капитан Артия. Вы должны знать.
— Почему?
— Вот об этом я и толкую. Пиратом, зарубившим Мэриного благоверного, был Золотой Голиаф.
Артия выругалась. Торопливо взглянула на Феликса. Его лицо стало бледным, как белая краска на палитре. О Голиафе даже после смерти шла дурная слава. При жизни он ограбил и потопил несчетное множество судов, и все, кто на них был, — мужчины, женщины и дети — нашли свою смерть в морской пучине. Дядя Феликса тоже погиб от руки Голиафа. Это подкосило отца, и он вскоре скончался. Тем временем в пиратский промысел включилась единственная дочь Голиафа. Она была столь же порочна, как он, а иногда Артии казалось — она еще во сто крат хуже отца. Малышка Голди…
— Это наши давние враги, Катберт, — тихо молвил Феликс Феникс. — К чему ворошить прошлое? Столько воды утекло.
Катберт медленно покачал головой.
— Нутром чую, Феликс. Знаешь, некоторые люди костями чувствуют, что будет дождь. Вот и я так же. Эта байка… От нее у меня шея ноет, как будто над головой снова петля качается. И ребра болят, словно пуля в груди засела.
— Тогда рассказывай, — велела Артия. — Я хочу знать всё о вдове Мэри Ад.
3. Сказки и легенды
Катберт поведал легенду о Мэри Ад Артии и Феликсу, а три дня спустя Тинки Клинкер рассказывал ее другой юной женщине.
Тинки всегда считал Малышку Голди прелестным существом: густые черные кудри, щечки свежие, как яблоневый цвет, зеленые глаза. Но он скорее согласился бы поцеловать ежа. В колючую спину.
— Клинки, ты хочешь мне что-то сказать? — спросила она гостя, когда слуга проводил его в гостиную. Она всегда коверкала его имя, называла Клинки Тинкером. Разозлить хочет, понимал Тинки, но никогда не попадался на крючок. Даже в самых безобидных шутках Малышка Голди страшно, смертельно опасна. И у нее могущественные друзья.
— Может статься, и так, госпожа Голди. Я и сам точно не знаю. По свету много разных баек ходит…
— При твоем роде занятий ты их частенько слышишь, — лениво бросила она, прикрыв глаза, словно кошка, играющая с мышью. Но Тинки — он отлично это понимал — был скорее крысой, чем мышью, а следовательно, достойным противником для этой своенравной ведьмы.
Познакомился он с ней, когда в очередной раз доставлял в дом судьи контрабандные товары. Судья, законник Знайус, любил покупать вещи по дешевке, хотя не знал нужды ни в деньгах, ни во власти. Скупердяй несчастный. Голди, капитан пиратов, жестокая королева Семи Морей, избежала виселицы только потому, что принялась на суде строить Знайусу глазки, и этот старый дурак счел ее невиновной.