Генерал СС

— НКВД, — прошипел Малыш, готовясь подняться. — Давай рвать когти!

— Поздно. — Легионер протянул руку и прижал его снова к земле. — Они взяли наш след и теперь уже не отстанут.

Выбора не было, приходилось оставаться и вступать в бой. Из-за деревьев показалась колонна белых призраков. Мы слышали легкий шелест их лыж по снегу. Знали, что сквозь прорези в белых масках блестящие глаза вглядываются в темноту, высматривая нас. И лежали в укрытиях, глядя, как эти призраки приближаются. От ужаса у меня сдавливало горло, и только многолетняя привычка к суровой прусской дисциплине удерживала меня в снеговой норе. Впереди группы шел комиссар. Я видел на его каске красную звезду[95]. Он указал вперед, в нашу сторону. Мне показалось, что прямо на нас.

— Туда!

Лежавший за пулеметом Малыш обернулся и в отчаянии посмотрел на меня. Мне передалась его паника, и я невольно слегка шевельнулся. Легионер молниеносно накрыл ладонью мою руку. Подмигнул предостерегающе, укоряюще, ободряюще. Я глотнул воздуха, и моя паника улеглась.

Внезапно раздался выстрел. Комиссар прижал обе руки к сердцу и медленно опустился в снег. Кто-то потерял голову, и Легионер не мог ободрить его нажимом своей твердой руки. Слава богу, не потерял вместе с головой и способности целиться.

Послышался свисток генерала. Раздался похожий на гром звук, бушующее море огня рванулось вперед и поглотило шестерых белых призраков. Лейтенант подполз к Старику.

— Обер-фельдфебель, возьми своих людей, зайдите им в тыл!

— Опять мы, — проворчал Порта. — Уверяю, если б не преступники вроде нас, мы давным-давно проиграли эту гнусную войну.

— Тогда, интересно, почему мы затягиваем агонию? — негромко произнес Легионер, взял нож в зубы и последовал за Стариком.

Мы шли между деревьями, растянувшись полукругом, чтобы зайти русским в тыл. Малыш внезапно поднял руку и указал вперед. Как он узнал, что там были русские, не представляю. Впоследствии он утверждал, что услышал, как один из русских испортил воздух; при его удивительном даре это вполне могло быть правдой. Так или иначе, мы увидели их посреди поляны всего в нескольких метрах. Внимание их было обращено в противоположную сторону, где мы оставили основную часть нашего отряда.

Беззвучно, с предельной осторожностью я примкнул к винтовке штык. Первым двинулся Легионер. Он ринулся вперед через кусты, одной рукой обхватил часового за шею, а другой вонзил нож ему в спину. Часовой упал ничком, удивленно хмыкнув, а его товарищи ошеломленно обернулись, когда мы бросились на них.

Прикончили мы их безжалостно, как они прикончили бы нас, если б Малыш с его острым слухом не услышал, как они украдкой приближаются. Двое пытались сдаться в плен, их мускулистые руки были высоко подняты над головами, миндалевидные глаза умоляюще смотрели с больших, бесформенных лиц.

— Извините, ребята, — сказал Порта. — Вам никто не говорил, что идет война?

Мы застрелили обоих, совершенно спокойно, без всяких эмоций. Малыш тем временем торжествующе носился по поляне с горстью золотых зубов. Кожаный мешочек, с которым он не расставался, распирали выдернутые у мертвых золотые зубы; иногда он высыпал их на ладонь полюбоваться их блеском, как ювелир — рубины и бриллианты перед заказчиками.

Мы присоединились к колонне и снова пошли по степи. Ветер утих, и утреннее небо было ярко-голубым на фоне слепящего снежного простора. Солнце висело над нашими головами большим, кроваво-красным шаром. Тепла от него почти не было, но оно вселяло в нас легкий оптимизм, в лучах его на километры вокруг мерцали тысячи снежных кристаллов. Порта достал флейту, и мы весело шли под его музыку.

Едва мы прошли чуть больше километра, глаза у меня снова начали болеть. Они досаждали мне каждый день, но когда небо было затянуто облаками, боль была терпимой, тупой, с редкими острыми уколами, я с ней почти мирился. Однако в тот день с сияющей голубизной неба и сверкающими кристаллами она стала мучительной. Раскаленные докрасна иглы пронзали сетчатку и впивались в мозг. Слепящая белизна снега постепенно превращалась в серую массу ваты. Перед глазами плясали черные круги. Голову переполняли яркие вспышки и искры, шаги стали неуверенными.

— Не делай этого, — услышал я голос Легионера. — Будет только хуже.

Я почувствовал, как мои руки в рукавицах твердо отвели от глаз, которые я растирал изо всех сил. Я слепо повернул голову на звук голоса. Легионер был всего лишь тенью. Начал спотыкаться, и Старик обнял меня за плечи, не давая упасть. Я шел в исступлении боли, бормоча и стеная под нос, и когда мы остановились на первый краткий привал, мне хотелось, чтобы меня застрелили на месте, как и многих других страдавших.

Я лежал, уткнувшись лицом в руки, не зная и не желая знать, что происходит вокруг. Услышал голос Малыша: «Убить его! Прикончить! Что из того? Он все равно при последнем издыхании! Проведем его еще немного, что это даст?» Я подумал, он обо мне, и будь у меня силы, поднял бы голову и закричал: «Да, да, я при последнем издыхании, кончайте с этим!» Но, оказалось, речь шла о единственном уцелевшем из Первой кавалерийской дивизии, несколько дней мучавшемся дизентерией и теперь медленно умиравшем на снегу в нескольких метрах от меня. На носу у него были темные очки. Специально предназначенные задерживать ультрафиолетовые лучи, идущие от снега.

— Они помогут Свену, — сказал Грегор.

Я перевернулся и приоткрыл один глаз.

— Что поможет? — спросил я слабым голосом. — Что происходит?

Наступила пауза.

— Если этот тип не откинет копыта до того, как мы тронемся в путь, — сказал Малыш, — я его застрелю.

Снова пауза. Видимо, я потерял сознание, потому что вслед за этим помню, как меня поставили на ноги и надели мне на нос темные очки. Облегчение наступило сразу же. Туман рассеялся, колющая боль стала слабеть, я мог стоять без помощи.

— Он… — Я повернулся и взглянул на мертвого кавалериста. — Что с ним?

— Умер, — угрюмо ответил Старик.

— Как раз вовремя, — сказал Малыш.

Мы отправились искать врача, который, согласно правилам, должен был утвердить получение очков и вписать их в мою заборную книжку. Это было чистой формальностью, но правила есть правила, а немецкая армия все еще оставалась немецкой армией, пусть и разорванной в клочья, поэтому казалось разумным соблюсти установленный порядок.

Возможность смотреть на мир была таким облегчением, что я почувствовал себя в состоянии пройти еще тысячу километров. Нас потрясло, когда врач отказался утвердить получение очков.

— Ни в коем случае, — сказал он. — Специальные очки выдаются только после тщательного обследования глаз.

— Так обследуйте их, черт побери! — запальчиво выкрикнул лейтенант.

— Не могу, — ответил врач. — Я не окулист… притом у меня нет нужных инструментов. Очень жаль, но я никак не могу утвердить выдачу темных очков этому человеку.

— Что ж это такое? — воскликнул лейтенант. — Без них этот человек слеп, как летучая мышь! Это может увидеть любой дурак, тут не нужно окулиста!

— Мало ли, что может увидеть любой дурак, — ответил врач, тоже приходя в гнев. — Я действую только по правилам.

— Правила! Правила! — Лейтенант в крайней ярости заходил взад-вперед по снегу. Я стоял, благодарно глядя на него сквозь темные линзы. — Помоги Бог немецкому народу, если он не может ничего сделать без правил! Вот человек с больными глазами, вот очки, не нужные никому, кроме него, а вот треклятый лекарь, который не может утвердить ношение их из-за правил… какие тут к черту правила! Что вы предлагаете делать с этими чертовыми очками? Нести их в Германию в водонепроницаемом пакете? — Неожиданно он выхватил револьвер и повернулся в дрожавшему врачу. — Сейчас же подпишите ему бумаги, иначе без вас обойдемся!

Врач подписал; я не снимал темных очков; колонна пошла дальше, а тело моего благодетеля из Первой кавалерийской дивизии осталось в снегу. Я не знал его имени и теперь уже забыл этого человека.

95

Автор постоянно проявляет патологический страх перед НКВД и комиссарами, поэтому он стремится показать их отличие от остальных воинов Красной Армии даже внешне, что не соответствует действительности. — Прим. ред.