Страница 4 из 6
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
По бездорожным полям Пиэрид я иду, по которымРаньше ничья не ступала нога. Мне отрадно устамиК свежим припасть родникам и отрадно чело мне украситьЧудным венком из цветов, доселе неведомых, коимПрежде меня никому не венчали голову Музы.Ибо, во–первых, учу я великому знанью, стараясьДух человека извлечь из тесных тенет суеверий,А, во–вторых, излагаю туманный предмет совершенноЯсным стихом, усладив его Муз обаянием всюду.Это, как видишь ты, смысл, несомненно, имеет разумный:Если ребенку врачи противной вкусом полыниВыпить дают, то всегда предварительно сладкою влагойЖелтого меда кругом они мажут края у сосуда;И, соблазненные губ ощущеньем, тогда легковерноМалые дети до дна выпивают полынную горечь;Но не становятся жертвой обмана они, а, напротив,Способом этим опять обретают здоровье и силы.Так поступаю и я. А поскольку учение нашеНепосвященным всегда представляется слишком суровымИ ненавистно оно толпе, то хотел я представитьЭто ученье тебе в сладкозвучных стихах пиэрийских,Как бы приправив его поэзии сладостным медом.Может быть, этим путем я сумею твой ум и вниманьеК нашим стихам приковать до тех пор, пока ты не постигнешьВсей природы вещей и познаешь от этого пользу.После того, как тебе объяснил я духа природу:Как он живет, находясь в связи непосредственной с телом,И, при разрыве ее, возвращается в первоначала,Я приступаю к тому, что тесно сюда примыкает.Есть у вещей то, что мы за призраки их почитаем;Тонкой подобно плеве, от поверхности тел отделяясь,В воздухе реют они, летая во всех направленьях.Эти же призраки, нам представляясь, в испуг повергаютНас наяву и во сне, когда часто мы видим фигурыСтранные призраков тех, кто лишен лицезрения света;В ужасе мы ото сна пробуждаемся, их увидавши.Но и подумать нельзя, чтоб могли из глубин АхеронтаДуши уйти, или между живых пролетали бы тени,Иль чтоб могло что–нибудь от нас оставаться по смерти,Если и тело и дух, одновременно с телом погибнув,Врозь разошлись и опять разложились на первоначала.Значит, я здесь говорю, что с поверхности всяких предметовОтображения их отделяются тонкого вида.Даже тупому уму понять это будет нетрудно.Но, объяснивши тебе предварительно сущность и свойстваМира начал основных, и как, различаясь по формам,Непроизвольно они несутся в движении вечном,Также и то, как из них созидаются всякие вещи,Я приступаю к тому, что тесно сюда примыкает.Есть у вещей то, что мы за призраки их почитаем;Тонкой они подобны плеве, иль корой назовем их,Ибо и форму и вид хранят отражения эти,Тел, из которых они выделяясь, блуждают повсюду.Прежде всего, от вещей очевидных для нас и доступныхМного таких выделяется тел, что расходятся сразу:Дым от полен, например, или жар, от огня исходящий,Или таких, что плотней и гораздо сплетеннее, вродеКруглой запрядки цикад, оставляемой летней порою,Или же тонкой плевы, что спадает с поверхности телаНоворожденных телят, или скользкой змеи оболочки,Что оставляет она на колючках; ведь часто мы видим,Как на ветвистых кустах повисают летучие шкурки.Если же всё это так, то и тонкие образы такжеДолжны итти из вещей, от поверхности тел отделяясь,Ибо никак доказать невозможно, что те выделеньяМогут скорей отходить от вещей, чем тончайшие эти.Да и особенно, раз заключает поверхность предметовМножество крохотных тел, что способны от них отрыватьсяВ точном порядке, всегда сохраняя их облик и форму,Мчась несравненно быстрей, потому что им меньше препятствий,Так как не часты они и на первом находятся месте.Ибо мы видим, что много вещей к выделеньям способныНе из глубин лишь и недр, как сказали мы раньше, но такжеС самой поверхности; так они часто и цвет испускают.Это бывает, когда фиолетовый, или же красный,Иль желтоватый покров над обширным театром натянутИ развевается он, к шестам прикрепленный и к брусьям.Тут и сидящий народ на ступенях, и сцены пространствоВместе с нарядом матрон и сенаторов пышной одеждойЭти покровы своей заливают цветною волною,И, чем теснее кругом театрального зданья ограда,Тем и цветистей на всем отражается отблеск прекрасный,И улыбается всё при умеренном солнечном свете.Если ж окраска идет от поверхности тканей, то должныВсякие вещи давать и подобия тонкие также,Раз от поверхности тел отлетает и то и другое.Значит, как видно, следы несомненные форм существуют;Реют повсюду они, состоя из прозрачнейшей ткани,И, отделяясь, совсем недоступны для зрения порознь.Кроме того, всякий дым, как и запах, и жар, и другиеВещи, подобные им, истекают в рассеянном видеИз–за того, что, внутри зародясь, из глубин возникая,По закоулкам пути раздробляются: нет им прямогоВыхода, чтобы уйти, вырываяся сплоченным целым.Наоборот же: плеву тончайшую внешней окраскиНе в состояньи ничто разорвать при ее отделеньи,Раз наготове она и на первом находится месте.Призраки все, наконец, что являются нам, отражаясьВ зеркале или в воде, иль в поверхности всякой блестящей,Так как по виду они настоящим предметам подобны,Должны из образов быть, что исходят от этих предметов.Значит, у всяких вещей существуют тончайшие формы,Или подобия их, хоть никто не способен их видетьПорознь, но все же, путем беспрерывных своих отражений,Видны бывают они, отдаваясь от глади зеркальной.И сохраняться нельзя, очевидно, им иначе, чтобыВ точности отображать всевозможных предметов фигуры.Ну, а теперь ты узнай о тончайшей природе такогоОбраза. Прежде всего, ты прими во вниманье, насколькоПервоначала лежат за пределами нашего чувства,Будучи мельче всего, что уже недоступно для глаза.Чтобы, однако, иметь подтверждение этого, надоВыслушать вкратце тебе, как тонки основные начала.Много, во–первых, таких существует животных, которыхТретьей доли уже мы никак не способны увидеть.А каковы же нутра у них части любые должны быть?Сердца комок или глаз? Их отдельные члены, суставы?Как они малы! А все по отдельности первоначала,Сущность откуда души или духа должна получаться?Разве не видно тебе, до чего они тонки и мелки?Дальше, растения все, издающие резкий и острыйЗапах, полынь, например, горьковатая, иль панацея,Иль чернобыльник пахучий, иль терпкий тысячелистник, —Если к любому из них ты хотя бы слегка прикоснешьсяПальцами, всё ж на руке останется запах противный.* * *Так что не лучше ль признать, что во множестве, многоразличноПризраки реют вещей, но без сил и для чувств неприметно?Но не подумай, смотри, будто те лишь летают повсюдуПризраки разных вещей, что от самых вещей отделились.Могут рождаться они самобытно и сами возникнутьВ небе, которое мы называем воздушным пространством.Вверх улетают они, принимая различные формы.Так в вышине облака, как мы видим, легко заклубившись,Светлое мира лицо омрачают порою и воздухНежат движеньем своим. И нередко нам кажется, будтоТам исполины летят и стелют широкие тени,Или громада горы надвигается сверху, и камниС гор низвергаются вдруг, заслоняя сияние солнца.Следом же тучи бегут, принимая обличье чудовищ,И, расплываясь затем, непрестанно свой вид изменяют,Переходя из одних очертаний при этом в другие.Кроме того, небеса, за минуту сверкавшие ясно,Часто внезапно везде облекаются бурною тьмоюТак, что как будто бы весь с Ахеронта поднявшийся сумракВырвался вон, захватив и заполнив небесные своды.Вот до чего, когда черная ночь возникает из тучи,Ужаса мрачного лик угрожает нам, сверху нависнув;Сколь же ничтожная часть этой тучи есть ее образ,Нам не исчислит никто и не выразит этого словом.Ну, а теперь, как легко и как быстро рождаются этиПризраки, как от вещей постоянным исходят потоком,Я поясню, чтоб к словам не питал ты моим недоверья.Ибо поверхность вещей источает всегда изобильноТо, что летит от нее. Истечения эти, встречаяТкани какие–нибудь, проникают насквозь; но, коль скороТвердые камни у них на пути или дерево, тотчасВрозь расщепляются так, что создать отражений не могут.Если ж столкнутся они с блестящим и плотным предметом,С зеркалом, прежде всего, — ничего не бывает такого.Ибо им тут ни пройти, как проходят они через ткани,Ни расщепиться нельзя: соблюдает их в целости гладкость.Вот по причине какой отраженья оттуда к нам льются.И, хоть внезапно поставь, хоть в любое мгновенье любуюВещь перед зеркалом ты, — отраженье появится сразу.Ясно теперь для тебя, что с поверхности тел непрерывноТонкие ткани вещей и фигуры их тонкие льются.Множество призраков в миг, таким образом, тут возникает,Так что мы в праве сказать, что они зарождаются быстро;И, наподобье того, как должно во мгновение солнцеМного лучей испускать, чтобы все постоянно сияло,Так же совсем от вещей во мгновение ока в несметномМножестве призраки их непременно должны уноситься,Многоразличным путем разлетаясь во всех направленьях,Так как, куда бы вертеть мы ни начали зеркало, всюдуВещи оно отразит, сохраняя и цвет их и форму.Ну, а теперь, какова быстрота и подвижность, с которойПризраки мчатся, когда сквозь воздух они проплывают,Так что мгновенно пройти расстоянье далекое могутК месту любому, куда побужденьем различным стремятся,Не многословно тебе объясню, но в стихах сладкозвучных:Лебедя краткая песнь превосходит тот крик журавлиный,Что раздается вверху, в облаках, нагоняемых Австром.Легким, во–первых, вещам, из мелких тел состоящим,Чаще, чем всяким другим, быстрота очевидно присуща.Солнечный свет, как и жар, относятся к этим предметам,Так как они состоят из мелких начальных частичек;Бьются как будто они друг о друга в пространстве воздушном,Без промедленья идя непрерывно, под градом ударов:Тотчас же луч за лучом непременно опять возникает,Молнья за молньей летит, и одна подстрекает другую.Значит, подобным путем непременно и призраки могутНеизмеримую даль пробегать во мгновение ока,Прежде всего потому, что довольно ничтожной причины,Что бы их, сзади толкнув, далеко уносила и гнала,Если, к тому же, вперед они столь быстролетно несутся,И, наконец, потому, что их редкая ткань при полетеБез затрудненья пройти сквозь любые способна преградыИ просочиться везде, где угодно, в пространстве воздушном.Кроме того, если тельца вещей, как мы видим, способныВон из глубин вылетать потаенных и мчаться, как мчитсяСолнечный свет или жар, вылетая наружу, мгновенноВсюду по своду небес растекаясь широким потоком,Перелетая моря, заливая и землю и небо,Что же ты скажешь о тех, что на первом находятся местеИ наготове стоят, и ничто им нестись не мешает?Видишь ли ты, до чего уходить они будут скорееИ по пространству лететь во много раз дальше в то время,Как по небесному своду проносится солнца сиянье?Вот что послужит еще доказательством самым вернейшимСкорости той, что вещей присуща призракам быстрым:Стоит лишь вынести нам под открытое звездное небоПолный водою сосуд, как сейчас же в нем отразятсяЗвезды небес и лучи засверкают на глади зеркальной.Видишь ли ты, наконец, как мгновенно является образИз поднебесных высот и пределов земли достигает?Так что, опять повторю: неизбежно признать вылетаньеТелец, которые бьют по глазам, вызывая в них зренье.Запахи также всегда от известных вещей истекают,Так же, как холод от рек, зной от солнца, прибой от соленыхМоря валов, что кругом изъедает прибрежные стены;Разные звуки летят постоянно по воздуху всюду;Часто нам в рот, наконец, попадает соленая влага,Если вдоль моря идем; а когда наблюдаем, как рядомС нами полынный настой растворяют, мы чувствуем горечьТак ото всяких вещей непрестанным потоком струятсяВсякие вещи, везде растекаясь, по всем направленьям;Без остановки идет и без отдыха это теченье,Раз непрерывно у нас возбуждается чувство, и можемВсё мы увидеть всегда, обонять и услышать звучащим.Дальше, раз ощупью мы, осязая любую фигуру,Можем признать в темноте ее тою же самой, что видимМы среди белого дня, в освещении ярком, то, значит,Сходным путем возбуждаются в нас осязанье и зренье.Так что, когда мы впотьмах осязаем квадрат и таким онНам представляется тут, то что же квадратным при светеВзора способно достичь, как не образ того же квадрата?Видим из этого мы, что причиною зрения служатОбразы нам, и без них ничего мы не можем увидеть.Призраки эти вещей, о каких говорю я, несутсяВсюду, и мчатся они, разлетаясь по всем направленьям.Но оттого, что смотреть мы одними глазами способны,И происходит, что там лишь, куда обращаем мы взоры,Может по ним ударять и окраска и форма предметов.И расстояние то, что от нас отделяет предметы,Образ нам видеть дает и его распознать помогает.Ибо, от вещи пойдя, он сейчас же толкает и гонитВоздух, который меж ним и глазами у нас расположен;Весь этот воздух тогда сквозь наши глаза проскользаетИ, задевая зрачки, таким способом дальше проходит.Так происходит, что мы различаем, насколько далекоКаждая вещь отстоит. И чем гонится воздуха больше,Чем протяженней струя, что наши глаза задевает,Тем отдаленнее нам представляются разные вещи.Надо сказать, что идет это все с быстротой чрезвычайной,Так что мы сразу и вещь и ее расстояние видим.Здесь не должно вызывать удивления в нас, почему же,Ежели призраков тех, что в глаза ударяют, не можемВидеть в отдельности мы, различаем мы самые вещи:Так, когда ветер нас бьет, учащая порывы, иль резкийХолод струится, то мы ведь обычно не чувствуем порозньВетра отдельных частиц или холода; нет, мы скорееИх совокупность тогда ощущаем и видим, что нашеТело удары несет, совершенно как будто бы нечтоБьет нас, давая извне представленье о собственном теле.Кроме того, коль стучать начинаем мы пальцем о камень,То, прикасаясь к самой его внешней, наружной окраске,Мы осязаньем совсем не ее ощущаем, а толькоСамую твердость скалы до глубоких ее оснований.Ну, а теперь ты узнай, почему нам за зеркалом виденОбраз; ведь кажется нам, что он вглубь отодвинут далеко.Это похоже на то, что наружи действительно видно,Если отворена дверь и, вид открывая свободный,Из дому многое нам позволяет наружи увидеть.Воздухом также двойным вызывается виденье это:Прежде всего различать начинаем мы воздух пред дверью,Справа и слева затем появляются створки дверные,Свет задевает глаза после этого внешний, и воздухНовый, и далее то, что наружи действительно видно.Так же и образ: когда отразится от зеркала, тотчасК нашему взору идя, пред собой он толкает и гонитВоздух, который меж ним и глазами у нас расположен,Делая так, что его целиком ощущаем скорее,Нежели зеркало, мы. Но, лишь только мы зеркало видим,Тотчас приходит от нас до него доносящийся образИ, отраженный, опять до наших глаз достигает,И пред собою струю он нового воздуха гонит,Делая так, что его мы до образа видим; и этоВидеть нам образ дает в расстояньи от зеркала должном.Так что опять повторю: удивляться нисколько не надоЧто точно так же, как в дверь, мы многое видим, и образВиден бывает для нас, отдаваясь от глади зеркальной,Ибо и тут, как и там, двоякий воздействует воздух.Части же тела, затем, что у нас расположены справа,В зеркале будут всегда потому находиться налево,Что, когда образ, идя, ударяется в зеркала плоскость,Он неизменным никак обернуться не может, но прямоОн отдается назад точно так же, как маска из глины,Если сырою ее ударить о столб или балку;Коль сохранила б она очертания прежние, тотчасПосле удара должна наизнанку у нас обернуться:Правый глаз у нее тут окажется левым, а бывшийЛевым сначала — взамен непременно очутится справа.Также бывает еще, что, от зеркала в зеркало образПередаваясь, дает до пяти и шести отражений.И, таким образом, все потаенные даже предметы,Хоть бы скрывались они глубоко в закоулках укромных,Могут, извилистый путь проходя, появляться посредствомМногих зеркал и свое обнаружить присутствие в доме.Так, отражаясь, идет из зеркала в зеркало образ:Будучи с левой руки, переходит направо обратноИ, обернувшись, опять в положеньи является прежнем.Мало того: зеркала из бочков, обладающих в целомТем же изгибом, какой существует у нашего бока,К нам отсылают назад расположенный правильно призракИль потому, что несется от зеркала к зеркалу образИ долетает затем до нас, отразившися дважды,Или еще потому что, идучи, образ крутитсяИ обращается к нам, искривлению зеркала вторя.Далее, кажется нам, что призраки ходят и с намиВместе шагают и всем подражают движениям нашимИз–за того, что та зеркала часть, от которой ушли мы,Перестает от себя отбрасывать призраки тотчас,Ибо отскакивать всё от вещей заставляет природаИ отражаться назад под таким же углом, как упало.Дальше: стремятся глаза убежать и укрыться от блескаЕсли же станешь смотреть ты на солнце, оно ослепляет,Ибо и сила его самого велика, да и сверху,В воздухе чистом летя, его призраки падают тяжкоИ ударяют в глаза, приводя в разрушение ткани.Кроме того, всякий блеск слишком яркий глаза опаляетЧасто нам в силу того, что семян в нем огня заключенныхМного, которые боль порождают, в глаза проникая.Дальше, становится всё желтоватым, на что ни посмотритВсякий желтушный больной, ибо тело у них источаетМного семян желтизны навстречу призраку вещи,Да и в глаза, наконец, у них вмешано много таких же,Бледный оттенок всему, что затронут они, придающих.Из темноты ж потому освещенные видим мы вещи,Что, хотя мрачная мгла ближайшего воздуха раньшеНам проникает в глаза открытые, их застилая,Следом, однако, идет белизною сияющий воздухИ очищает наш взор, разгоняя все черные тениВоздуха темного: он несравненно его и подвижней,Тоньше гораздо его и гораздо более мощен.Только лишь светом своим он проходы глазные заполнит,Освободивши пути, что до этого заняты былиВоздухом темным, тотчас появляются призраки следомВсех освещенных вещей, заставляя нас тут же их видеть.Из освещенных же мест ничего в темноте мы не видимИз–за того, что вослед надвигается мрачною мглоюВоздух густой и собой отверстия все заполняет;Все занимает он тут проходы глазные, и призракВещи уже никакой, ударяясь, глаза не затронет.Если же издали мы на квадратные города башниСмотрим, то нам потому они круглыми кажутся часто,Что всякий угол вдали представляется нам притуплённым,Или он даже скорей незаметен совсем: пропадаетВсякий толчок от него, и удар не доходит до глаза,Ибо, коль воздуха слой, чрез который все призраки мчатся,Толст, то удары слабеть начинают от частых препятствий.Так, когда вовсе углы ускользают от нашего чувства,Кажется нам под резец округлённой постройка из камня;Правда, не так, как вблизи действительно круглые зданья,Но в очертаньях своих приблизительно сходною с ними.Кажется также, что тень шевелится наша на солнце,По следу идя и всем подражая движениям нашим,Ежели только шагать, по–твоему, воздух способен,Света лишенный, и всем человека движениям вторить:То ведь, что тенью мы все называем обычно, не можетЧто–то иное собой представлять, как не воздух без света.Это действительно так, потому что земля постепенноСвета лишается там, где солнце, идя, мы закроем,И наполняется им в том месте, откуда уходим.Вследствие этого нам представляется как бы бегущейПрямо за нами та тень, что своим мы отбросили телом.Вечно ведь света лучи изливаются прежним на сменуИ исчезают, как шерсть, коль в огонь ее тянутся нити.Вот почему так легко земля и лишается света,И наполняется им, и смывает все черные тени.Не допускаем при том мы, чтоб глаз хоть слегка ошибался,Ибо увидеть, где свет, а где тени легли, — это делоНашего глаза; но тот же ли свет здесь сияет иль новый,Та же иль новая тень переходит с места на место,Иль происходит здесь то, о чем только что мы говорили, —Этот вопрос разрешить единственно разум обязан;Глаз же природу вещей познавать совершенно не может,А потому не вини его в том, в чем повинен лишь разум.Кажется нам, что корабль, на котором плывем мы, недвижен,Тот же, который стоит причаленный, — мимо проходит;Кажется, будто к корме убегают холмы и долины,Мимо которых идет наш корабль, паруса распустивши.Звезды кажутся нам укрепленными в сводах эфирных,Но тем не менее все они движутся без перерыва,Так как восходят и вновь к отдаленному мчатся закату,Путь совершив в небесах и пройдя их сверкающим телом.Кажется нам, что и солнце с луной остаются на месте,Стоя спокойно, хотя и несутся они в самом деле.Горы, которые ввысь из морской поднялися пучины,Между которых проход кораблям остается обширный,Издали всё–таки нам представляются островом целым.Даже тогда, как уже перестали ребята кружиться,Всё еще кажется им, что вертится атрий и ходитВся колоннада кругом; и едва они могут поверить,Что не грозят задавить их, обрушившись, стены и крыша.И над холмами когда поднимать начинает природаКрасную зорю, в лучах переливных горящую ярко,Кажется, будто холмы, над которыми солнце восходит,Прямо вплотную огнем раскаленным оно заливает.Тысячи две лишь полетов стрелы отделяет нередкоВсе эти горы от нас иль пятьсот перелетов копейных,А на пространстве от них и до солнца раскинулись гладиМоря огромных равнин, под безбрежным простертых эфиром;Многие тысячи стран в промежутке находятся этом,Где и различный народ обитает и всякие звери.В луже стоячей воды, глубиною не более пальца,Что меж камней мостовой соберется на улицах наших,Видно такую же глубь необъятную нам под землею,Как от земли до небес, распростертую бездной открытой;Нам представляется тут, что и тучи мы видим и небо,И в изумленьи глядим на небесные звезды под землю.И, наконец, если конь заупрямится борзый под намиПо середине реки, и мы взглянем на быстрые воды,Будет казаться тогда, что влечется стремительной силойТело коня поперек и уносится против теченья;И, обращая глаза на любые предметы, увидим,Будто бы мчатся они и плывут точно так же в потоке.Портик, который в конец из конца равномерно построен,На протяжении всём утвержденный на равных колоннах,Кажется всё–таки нам, если вдоль сквозь него мы посмотрим,Мало–помалу к концу сходящимся конусом узким,Кровлю сближая с землей и правую сторону — с левой,Вплоть до того, пока весь не сольется в туманной вершине.А морякам на морях представляется, будто бы солнцеУтром восходит из волн и в волнах, заходя, потухает,Ибо они ничего, кроме моря и неба, не видят;Но не подумай, смотри, что всегда посрамляются чувства.Кажется в гавани тем, кто не знает морей, что хромаютВсе корабли на воде и стоят с перебитой кормою,Ибо у весел та часть, что из волн выдается соленых,Прямо идет, и пряма у рулей их надводная доля;Всё же, что в воду ушло, представляется нам преломленнымЗагнутым будто назад и как будто изогнутым кверху,Так что на самой почти поверхности плавает водной.Иль, когда ветры начнут по небу ночною пороюРедкие тучи нести, то нам кажется, будто навстречуСветлые звезды скользят и поверх облаков убегают,Идя совсем не туда, куда мчатся они в самом деле.Если же как–нибудь мы, случайно подпершись рукою,Снизу надавим на глаз, то покажутся нам почему–тоБудто двойными тогда все предметы, какие мы видим:Станет двоиться в глазах и светильника яркое пламя,Станет двоиться и вся по дому стоящая утварь,Так же, как лица людей и тела их начнут раздвояться.И, наконец, когда сон дремотою сладкою свяжетЧлены, и тело лежит, безмятежным объято покоем,Всё–таки кажется нам, что мы бодрствуем будто, и членыДвижутся наши тогда, и в тумане ночном непроглядномБудто сияние дня и блестящее солнце мы видим;И, находясь взаперти, мы по морю, и рекам, и горамВ страны иные идем, и поля мы пешком переходим;Слышим мы звук голосов в суровом безмолвии ночиИ произносим слова, сохраняя, однако, молчанье.Видим мы много еще в этом роде чудесных явлений,Словно желающих в нас подорвать всё доверие к чувствам,Но понапрасну: ведь тут большей частью ведут к заблужденьюНас измышленья ума, привносимые нами самими,Видимым то заставляя считать, что чувствам не видно.Ибо труднее всего отделить от вещей очевидныхНедостоверную вещь, привносимую умственно нами.Если же думает кто, что немысленно знанье, не знает,Может ли это он знать, коль свое утверждает незнанье.И с утверждающим так заводить не желаю я спора,Ибо он голову там помещает, где ноги должны быть.Но тем не менее я, допуская, что знает он это,Как же, — спрошу, — если он не видал достоверного раньше,Знает он то, что собой представляет незнанье и знанье,Что породило в нем мысль как об истинном, так и о ложном,Как разобрался он в том, что сомнительно, что достоверно?Ты убедишься сейчас, что понятие истины чувстваВ нас порождают; и чувств опровергнуть ничем невозможно,Ибо доверие в нас возбуждать наибольшее должноТо, что само по себе своей истиной ложь побеждает.Что же доверие в нас возбуждать может больше, чем чувство?Будет ли разум, идя от ложного чувства, способенПротиву чувств возражать, коль из них целиком он исходит?Если ж не верны они, то и разум весь должен быть ложен.Или же ухо глаза опровергнуть окажется в силах,А осязание — слух? Или вкус уличит осязанье,Или же ноздри его укорят, иль глаза образумят?Я полагаю, что нет: ведь особые каждому чувствуОбласть и сила даны, и поэтому необходимоЧувству особому в нас ощущать то, что мягко, что твердо,Холодно иль горячо, иль окрашено так иль иначе,И различать у вещей присущую каждой окраску.Силой особою вкус обладает, особо родитсяЗапах, особо и звук. И поэтому необходимоСледует, что обличать не способны чувства друг друга,Да и не могут никак они сами себя опровергнуть,Так как им всем доверять всегда одинаково должно.А потому то, что им показалось когда–либо, — верно.Если же разум у нас разобраться не будет способенВ том, почему тот предмет, что квадратен вблизи, издалёкаКажется круглым, то всё ж, когда нет оснований разумных,Лучше ошибочно дать объясненья обеим фигурам,Чем упускать из–под рук неизвестно куда очевидностьИ, подорвав основное доверие к чувствам, низвергнутьТо, на чем зиждется вся наша жизнь и ее безмятежность.Ибо не только падет всякий разум тогда, но погибнетСамая жизнь вместе с ним, коль ты ввериться чувству не смеешьИ от стремнин убегать и от прочих опасностей также,Коих бежать надлежит, и итти за противоположным.Всё это скопище слов, таким образом, что наготовеС чувствами броситься в бой, будь уверен, — одно пустословье.Как при постройке домов, коль начальное криво правило,Коль наугольник фальшив и от линий прямых отступает,Если хромает отвес и хотя бы чуть–чуть он неровен,Всё непременно тогда выйдет здание криво и косо,Будет горбато, вперед и назад отклоняясь нескладно,Точно готово сейчас завалиться; и валится частоДом, если он пострадал от ошибок в начальном расчете;Так и сужденье твое о вещах будет лживо и вздорно,Если исходит оно от заведомо ложного чувства.Ну, а теперь объяснить, каким образом чувства другиеСвой ощущают предмет, не представит больших затруднений.Слышится, прежде всего, всякий звук или голос, как только,В уши проникнув, своим они телом нам чувство затронут.Ибо и голос и звук непременно должны быть телесны,Если способны они приводить наши чувства в движенье.Голос, к тому же, гортань нам часто скребет, и наружуКрик исходя, все пути горловые шершавит немало.Ибо, лишь в узкую щель, накопляясь большою толпою,Первоначала начнут голосов вырываться наружу,Выход, конечно, в уста, заполняемый ими, скребется.Так что сомнения нет, что должны состоять из телесныхГолос и слово начал, раз наносят они пораненья.Также ты знаешь, какой причиняет телу убыток,Сколько и нервов берет, сколько сил у людей отнимаетБесперерывная речь, от сиянья зари восходящейПроизносимая вплоть до глубокого сумрака ночи,Если, к тому же, она произносится голосом громким.Значит, признать мы должны непременно, что голос телесен,Если от долгих речей убывает часть нашего тела.Голоса грубость всегда порождается грубостью самыхЗвука начал основных, а от гладкости гладкость зависит.В уши внедряются нам разновидные первоначала:Коль завывает труба, и глубокие звуки глухиеДико рокочут ее, отдаваясь раскатистым шумом,Или когда Геликон средь журчания быстрых потоковЗвонкая лебедя песнь оглашает мольбою унылой.Дальше, когда из глубин вытесняются нашего телаЗвуки, которые мы через рот испускаем наружу,Гибкий, искусный язык на слова разделяет их быстро,С помощью также и губ, принимающих должную форму.И коль не долог тот путь, по какому до нас долетаетКаждый в отдельности звук, то и сами слова непременноЯсно доходят до нас и слышатся членораздельно:Звук ведь тогда сохраняет свой склад, сохраняет и форму.Если же слишком далек этот путь для отдельного звука,В толще воздушной слова неизбежно сливаются вместе,И, проходя сквозь нее, непременно мешается голос.Так происходит, что ты, хоть и слышишь какие–то звуки,Но разобраться в словах и понять их значенье не можешь:Столь неразборчиво звук долетает до нас и столь смутно.Часто бывает и так, что в народном собраньи до слухаВсех долетает одно глашатая громкое слово:Голос единственный здесь дробится на много отдельныхВдруг, потому что идет, по отдельным ушам разбегаясь,Звучную форму словам, направляемым в них, придавая.Та же часть голосов, что до самых ушей не доходит,Попусту мимо идет и, рассеявшись в воздухе, гибнет;Часть же другая, в пути отскочивши от твердых предметов,Звук отдает и порой морочит подобием слова.Это усвоив, теперь ты себе самому в состояньи,Как и другим, объяснить, каким образом в местности дикойСкалы слова отдают, соблюдая их склад и порядок,Ежели спутников мы, заблудившихся в горных ущельях,Ищем и голосом их созываем разбредшихся громким.Видеть пришлось мне места, где раз шесть или семь отдаетсяИзданный звук, где холмы от холмов отражают немедляСлово за словом, на них отвечая и вторя друг другу.Эти места, по словам в соседстве живущего люда,Служат пристанищем Нимф, козлоногих Сатиров и Фавнов,Это они, говорят, затевают веселье и ночьюШумно играют везде, тишину и покой нарушая;Рокот доносится струн, и жалобно–нежные слышныЗвуки, какие свирель из–под пальцев певцов изливает;Издали слышит народ деревенский, как Пан, головоюПолузвериной качая венок из веток сосновых,Часто поджатой губой скользит по стволам тростниковым,Чтоб на цевнице его заливалася Муза лесная.Всяких других измышляют они и страшилищ и чудищ,Чтоб не подумал никто, что пустыни их даже богамиБрошены. А потому и слагают чудесные сказки, —Или, быть может, еще потому они так поступают,Что человеческий слух до всяческих росказней падок.Я продолжаю. Тебе удивляться нимало не надо,Что сквозь преграды, глазам ничего не дающие видеть,Звуки доходят до нас и касаются нашего слуха.Часто, мы видим, идет разговор за затворенной дверью,Ибо, действительно, там по извилистым голос отверстьямМожет свободно итти, где для образов нету прохода:Ведь расщепятся они, если эти отверстья не прямы,Как у стекла, где проплыть может призрак любой без препятствий.Кроме того, разлетается голос по всем направленьям,Ибо одни из других голоса возникают: лишь толькоГолос раздался один, как дробится сейчас же на многоТак же, как искры огня рассыпаются в новые искры.Так в потаенных местах голоса постоянно роятся,И раздается их звук, пробуждая окрестности всюду;Призраки ж все по пути устремляются только прямому,Как изначала пошли; и поэтому мы не способныВидеть сквозь стены домов, голоса же оттуда мы слышим.Впрочем, и голос, когда он проходит в замкнутые двери,То заглушается всё ж и невнятно внедряется в уши,Так что скорей не слова, а лишь звуки мы слышим при этом.То, чем мы чувствуем вкус, — наш язык или нёбо, — нисколькоБолее сложны для нас, при разборе их действий, не будут.Вкус мы сначала во рту ощущаем, когда при жеваньиВыдавим сок из еды, наподобье того, как из губки,Если в руке ее сжать, можно досуха вытянуть воду.Далее, выжатый сок по проходам расходится нёбаИ проникает в язык, по извилистым идучи порам.Коль основные тела сочащейся жидкости гладки,Сладко щекочут они и сладко касаются всюдуВлажных пространств языка, из себя выделяющих слюни.Чувство, напротив, колоть и его раздирать начинаютЭти тела тем скорей, чем грубее они и шершавей.Вкуса услада, затем, ограничена полостью нёба.Если же соки прошли через горло и ниже спустились,Нет услады уже, когда сок разошелся по членам.И безразлично, какой едою питается тело,Лишь бы по членам могла разойтись переваренной пища,А в животе бы всегда сохранялась должная влажность.Ну, а теперь объясню, отчего для иного инаяПища подходит, и как то, что гадко иному и горько,Может казаться другим чрезвычайно приятным и вкусным.Разница здесь велика, и различие вкусов громадно:То, что питает одних, для других служит ядом смертельным.Так, если только змеи коснется слюна человека,Сгинет змея и себя самоё, искусавши, прикончит.А с чемерицы, для нас служащей отравой смертельной,Козы тучнеют и жир нагоняют себе перепелки.Чтобы понять, отчего это так происходит, ты долженВспомнить, во–первых, о том, о чем ранее мы говорили:Что семена у вещей перемешаны многообразно.Далее, все существа, что живут и питаются пищей,Раз непохожи они по наружности, и по породамВсе очертанья у них отличаются внешностью разной,Значит, они состоят из семян точно так же различных.Далее, коль семена отличны, должны различатьсяВсе промежутки, пути (что порами мы называем)В членах повсюду, во рту и в самом, разумеется, нёбе.Стало быть, надо одним быть поменьше, другим же — побольше:И треугольны у тех они будут, у этих — квадратны,Многие круглы из них, а иные и многоугольны.Ибо, раз требует склад и движенье семян изначальных,То непременно должны быть несхожи по складу и порыИ различаться пути, сообразно строению ткани.Так, если сладко одним, что другому становится горьким,То у того, кому сладко, должны, прикасаяся нежно,Гладкие очень тела расходиться по нёбным проходам;Наоборот, у того, кому это же кажется терпким,Грубые в поры идут семена крючковатого складу.Это поняв, ты легко разберешься и в прочих явленьях.Так, если желчи приток вызывает у нас лихорадку,Или иная болезнь по причине другой нас охватит,Тело приходит тогда в беспорядок полнейший, и всюдуВ нем положенья свои изменять начинают начала;То, что до этого нам подходило и было приятно,Тут не подходит уже, а другое, напротив, отрадней,Что, проникая, могло оказаться скорее несносным.Смесь и того я другого во вкусе имеется меда,Как я об этом тебе говорил уже часто и раньше.Ну, а теперь я скажу, каким образом трогает ноздриЗапах. Во–первых, вещей несомненно есть много, откудаЗапахов разных поток, изливаясь, течет и струится;Надо считать, что они, растекаясь, разносятся всюду.Но для различных существ приятен и запах различныйВследствие разности форм. Из–за этого, в воздухе рея,Издали даже пчела привлекается запахом меда,Коршунов — падаль манит, по следам же копыт раздвоённыхЧуют собаки, куда побежать за укрывшимся зверем;Издали слышит уже хорошо человеческий запахРимских хранитель твердынь и спаситель их — гусь белоснежный.Нюх, таким образом, дан различный различным созданьямИ, приводя их к еде, заставляет от смрадного ядаПрочь убегать, и зверей охраняет он этим породы.Самые запахи все, щекотать нам способные ноздри,Могут то дальше итти, то на ближнее лишь расстоянье.Но никогда ни один не проходит столь длинной дороги,Как голоса или звук, доносящийся к нам издалека,Не говоря уж о том, что глаза поражает и зренье.Медленно запах идет и, блуждая, в пути погибает,Мало–помалу легко расходясь в дуновении ветра,Так как, во–первых, с трудом покидает он недра предметов,Ибо всегда, из глубин вытекая, является запах,Как это видно во всем, что разбито и пахнет сильнее,Так же как то, что растерто, и то, что разрушило пламя.Надо заметить затем, что начала у запаха больше,Нежели звука тела, ибо запах сквозь стену из камняНе в состояньи пройти, голоса же и звуки проходят.Вот почему не легко нам бывает заметить, как видишь,В месте каком расположен предмет, от которого пахнет.Запаха стынет толчок от того, что он в воздухе медлит,И не доходят до чувств горячими вестники вещи.Часто поэтому псы блуждают, следы потерявши.Впрочем, не запахи лишь или вкусы имеют такиеСвойства, как я указал, но и вид и окраска предметовНе одинаково всем подходящи всегда и приятны:Могут иные из них быть резче для зренья иного.Мало того: петуха, привыкшего крыльями хлопатьНочью и громко кричать, призывая зарю на рассвете,Ярые львы выносить совершенно не в силах и тотчас,Только завидят его где–нибудь, обращаются в бегство.Ясно, конечно, для нас, почему это так происходит:Некие есть семена, что, от тел петухов отлетая,Львам попадают в глаза и сверлят им зрачки, причиняяОструю боль, и для них, хоть и лютых, она нестерпима.Зренье же наше ничуть от подобных семян не страдаетИль оттого, что нельзя им проникнуть в глаза, иль, проникнув,Могут свободно уйти и задержкой своей никакогоГлазу страданья они нигде причинить не способны.Ну а теперь ты узнай, чем движется дух, и откудаТо, что приходит на ум, приходит, ты выслушай вкратце.Призраки разных вещей, говорю я, во–первых, витаютМногоразличным путем, разлетаясь во всех направленьяхТонкие; так же легко они в воздухе, встретясь друг с другом,Сходятся вместе, как нить паутины иль золота блестки.Дело ведь в том, что их ткань по строенью значительно тоньшеОбразов, бьющих в глаза и у нас вызывающих зренье,Ибо, нам в тело они проникая чрез поры, тревожатТонкую сущность души и приводят в движение чувство.Так появляются нам и Кентавры и всякие Скиллы,С Кербером схожие псы, и воочию призраки видныТех, кого смерть унесла и чьи кости землею объяты:Всякого вида везде и повсюду ведь признаки мчатся,Частью сами собой возникая в пространстве воздушном,Частью от разных вещей отделяясь и прочь отлетая,И получаясь из образов их, сочетавшихся вместе.Ведь не живым существом порождается образ Кентавра,Ибо созданий таких никогда не бывало, конечно;Но, коли образ коня с человеческим как–то сойдется,Сцепятся тотчас они, как об этом сказали мы раньше,Вследствие легкости их и строения тонкого ткани.Так же и прочее всё в этом роде всегда возникает.Необычайно легко и с такой быстротой они мчатся,Как указал я уже, что любые из образов легкихСразу, ударом одним, сообщают движение духу.Тонок ведь ум наш и сам по себе чрезвычайно подвижен.Что это так, без труда из дальнейшего ты убедишься.Если есть сходство меж тем, что мы видим умом и глазамиТо и причины того и другого должны быть подобны.Раз уже я указал, что льва, предположим, я вижуС помощью призраков, мне в глазах возбуждающих зренье,Можно понять, что и ум приходит в движение так же,С помощью призраков льва, да и прочее всё различая,Как и глаза, но еще он и более тонкое видит.И не иначе наш дух, когда сном распростерты все члены,Бодрствует, как потому, что его в это время тревожатПризраки те же, что ум, когда бодрствуем мы, возбуждаютЯрки настолько они, что, нам кажется, въяве мы видимТех, чьею жизнью давно уже смерть и земля овладели.Из–за того это всё допускает природа свершаться,Что в нашем теле тогда все чувства объяты покоемИ не способны к тому, чтобы истиной ложь опровергнуть.В изнеможении сна к тому же и память слабеет,В спор не вступая с умом, что добычей могилы и смертиСтали давно уже те, кто живыми во сне ему снятся.Не мудрено, наконец, что двигаться призраки могут,Мерно руками махать да и прочие делать движенья,Как это часто во сне, нам кажется, делает образ.Что же? Лишь первый исчез, как сейчас же в ином положеньиНовый родится за ним, а нам кажется, — двинулся первый.Скорость, с которой идет эта смена, конечно, огромна:Столь велика быстрота и столько есть образов всяких,Столь необъятен запас частичек в любое мгновенье,Что ощутимо для нас, и хватить его полностью может.Много вопросов еще остается и многое надоВыяснить, ежели мы к очевидности полной стремимся.Первый вопрос: почему, не успело возникнуть желанье,Как уж немедленно ум начинает об этом же думать?Призраки все не следят ли за нашею волей и, толькоСтоит лишь нам захотеть, не является ль тут же и образ,Море ль на сердце у нас, иль земля, или самое небо?Сходбищ народных, пиров, торжественных шествий, сраженийНе порождает ли нам по единому слову природа,Да и к тому же, когда у людей, находящихся вместе,Дух помышляет совсем о несхожих и разных предметах?Что же еще нам сказать, когда видим во сне мы, как мерноПризраки идут вперед и гибкое двигают тело,Гибкое, ибо легко, изгибаясь, их вертятся руки,И пред глазами у нас они вторят движеньям ногами?Призраки, видно, сильны в искусстве и очень толковы,Если, витая в ночи, они тешиться играми могут?Или верней объяснить это тем, что в едином мгновеньи,Нам ощутимом, скажу: во мгновении, нужном для звука,Много мгновений лежит, о которых мы разумом знаем,И потому–то всегда, в любое мгновенье, любыеПризраки в месте любом в наличности и наготове?Столь велика быстрота и столько есть образов всяких.Только лишь первый исчез, как сейчас же в ином положеньиНовый родится за ним, а нам кажется, — двинулся первый,В силу же тонкости их, отчетливо видимы духуТолько лишь те, на каких он вниманье свое остановит;Мимо другие пройдут, к восприятью каких не готов он.Приспособляется он и надеется в будущем видетьВсё, что случится с любым явленьем: успех обеспечен.Не замечаешь ли ты, что и глаз наш всегда напряженноПриспособляется сам к рассмотрению тонких предметов,И невозможно для нас их отчетливо видеть иначе?Даже коль дело идет о вещах очевидных, ты знаешь,Что без внимания к ним постоянно нам кажется, будтоКаждый предмет удален на большое от нас расстоянье;Что же мудреного в том, что и дух упускает из видуВсё, исключая лишь то, чему сам он всецело отдался?И, наконец, от примет небольших мы приходим к огромнымВыводам, сами себя в западню вовлекая обмана.Также бывает порой, что иным, не похожим на первый,Образ заменится вдруг, и, что женщиной раньше казалось,Может у нас на глазах оказаться нежданно мужчиной,Или сменяются тут друг за другом и лица и возраст.Сон и забвение нам помогают тому не дивиться.Здесь существует еще коренное одно заблужденье,Как я уверен; и мы всеми силами будем стремиться,Чтоб избегал ты его и берегся от грубой ошибки,И не считал, что глазам дарованы ясные взоры,Чтобы могли мы смотреть; или что для ходьбы и движеньяШагом широким вперед устроено так, что способныБедра и голени ног в суставах конечных сгибаться;Или что руки у нас к плечам приспособлены крепким;Или же кисти даны, как служанки, и справа и слева,Чтобы мы с помощью их исполняли, что нужно для жизни.Также и прочее всё, что толкуется в этом же роде,Все отношенья вещей извращает превратным сужденьем.Для применения нам ничего не рождается в теле,То, что родится, само порождает себе примененье.До зарождения глаз ведь и зрения не было вовсе,До появленья на свет языка не бывало и речи,Но, несомненно, возник он значительно ранее слова;Уши задолго еще до того появились, как первыйЗвук был услышан, и все, одним словом, отдельные членыСуществовали уже, я уверен, до их примененья.Значит, никак не могли они все для него создаваться.Наоборот же, вступать в рукопашные схватки и битвы,Тело терзать и пятнать себе руки пролитою кровьюСтали задолго пред тем, как помчались блестящие стрелы.И уклоняться от ран людей побудила природаРаньше искусства щитом ограждать себе левую руку;Да и привычка вверять утомленное тело покоюМного древнее, чем спать, растянувшись на мягких постелях;И утоление жажды родилося раньше, чем кубки.И, таким образом, всё, что нам жизнь и нужда подсказала,Было, как можно считать, изобретено для примененья.Иначе с тем обстоит, что само по себе появилосьИ уже после того на свою указало нам пользу.Первое место у нас занимают здесь чувства и члены.Так что, опять повторю, совершенно немыслимо думать,Будто бы пользой для нас обусловлено их появленье.Также не должно тому удивляться, что в самой природе:Всяких созданий живых заложена пищи потребность.Ибо ведь множество тел, из вещей вытекая, выходитРазным путем, как указывал я, но особенно многоИх из животных идет, потому что от частых движенийМного летит их из уст, при тяжелом дыханьи, и многоТакже их потом идет, изнутри вытесняясь наружу.Тело при этом редеть начинает, и вся его сущностьРухнуть готова уже, и страдания следуют дальше.Пища затем и нужна, чтобы ею поддерживать тело,Чтобы она, расходясь, возрождала в нем сызнова силыВ членах и жилах и пасть ненасытного чрева заткнула.Также и влага течет и проходит повсюду, где телоТребует влаги себе, да и жара тела, что, скопившисьКучей у нас в животе, опалить его могут пожаром,Гасятся жидкостью там, растворяющей их, чтобы пламяЧлены пожечь не могло своим иссушающим пылом.Так избавляемся мы от жажды, спирающей горло,Так утоляем мы свой неуёмный мучительный голод.Ну, а теперь почему подвигаться вперед мы способны,Как захотим, и даны нам различные телодвиженья,Сила какая дает нам возможность столь тяжкое бремяТела толкать, я скажу, ты же слушай, как я рассуждаю.Я говорю, что вперед появляется призрак движеньяВ духе у нас и его ударяет, как сказано раньше;Воля родится затем: ведь никто никакого не можетДела начать, пока дух не предвидит, чего он желает;Что же предвидит он, то и является образом вещи.Так что, когда возбуждается дух и охвачен стремленьемДвигаться, тотчас удар он силе души сообщает,Что по суставам везде и по членам рассеяна в теле;Это не трудно ему, ибо тесно с душою он связан.Следом же тело душа ударяет, и мало–помалуТак вся громада вперед от толчка получает движенье.Тело же, кроме того, редеть начинает, и воздух, —Как подобает ему при движеньи его постоянном, —Входит обильно в него, проникая в открытые поры,И растекается там, доходя до мельчайших частичекТела. Итак, от двойной здесь исходит причины движенье:Тело как будто корабль, что и вёсла уносят и ветер.Да и, по правде сказать, ничего тут мудреного нетуВ том, что возможно таким ничтожнейшим тельцам свободноТяжестью править такой и у нас поворачивать тело.Гонит же ветер, при всей своей сущности легкой и тонкой,Мощный корабль пред собой, как бы ни был он тяжек и грузен;Только одною рукой его бег направляется быстрый,Только единственный руль руководит им как угодно.И, при посредстве колес и лебедок, без всяких усилийМножество тяжестей кран и ворочает и поднимает.Ну, а теперь, каким образом сон овевает покоемТело, заботы души изгоняя из нашего сердца,Не многословно тебе объясню, но в стихах сладкозвучных:Лебедя краткая песнь превосходит тот крик журавлиный,Что раздается вверху, в облаках, нагоняемых Австром.Ты же, прошу я, свой слух предоставь мне и ум прозорливый,Чтобы возможность того не отвергнуть, о чем говорю я,И не уйти, оттолкнув от сердца правдивые речи,Будучи сам виноват, что не видишь своих заблуждений.Сон наступает тогда, когда разбежится по членамСила души, и она выгоняется частью наружу,Частью же, сбившись плотней, в глубину удаляется тела.Все расслабляются тут и становятся дряблыми члены.Ибо сомнения нет, что душой возбуждается чувствоВ теле у нас, а когда усыпленье его пресекает,То, безусловно, душа пребывает в смятении наша,Выгнанной вон из него, но не вся, ибо иначе телоВечно б осталось лежать, объятое холодом смерти.Если ж и части души никакой не осталось бы скрытойВ теле, подобно огню, под кучею скрытому пепла,Чувство откуда могло оживиться бы в теле внезапноТак же, как может огонь из потухшего пламени вспыхнуть?Но обусловлена чем перемена такая, откудаМожет смятенье души и расслабленность тела явиться,Я объясню, и смотри, чтоб слова я не на ветер бросил.Прежде всего, стороной наружною всякое тело,В силу того, что его окружают воздушные токи,Быть под ударом должно и толчки их испытывать часто.Вот почему большинство из созданий покрыто снаружиШкурою, иль скорлупой, или толстою кожей, иль коркой.Внутренних также частей у дышащих касается воздух,Их поражая всегда при вдыхании и выдыханьи.А потому, что с обеих сторон ударяется телоИ проникают толчки через разные мелкие порыВ тело до самых основ и начальных его элементов,Мало–помалу оно в разрушение как бы приходит.Ибо тогда у начал нарушаются их положеньяВ теле и духе. Душа изгоняется частью наружу,Частью, гонимая внутрь, забивается в самые недра,Частью ж, рассеясь везде по суставам, она не способнаВместе сплотиться уже и взаимные делать движенья:К соединению ей преграждает дороги природа.Так удаляется вглубь, с нарушеньем движения, чувство;А оттого, что уж нет ничего, чтоб поддерживать тело,Ослабевает оно, и становятся дряблыми члены;И опускаются руки и веки, и часто колениГнутся бессильно, хотя и лежит усыпленное тело.Также за пищею сон наступает: ведь то же, что воздух,Делает пища, когда растекается всюду по жилам.В сон погружаешься ты наиболее тяжкий в то время,Как иди сыт, иль устал, ибо тут постигает смятеньеМногое множество тел, потрясенных тяжелой работой.Это ведет и к тому, что душа забивается частьюГлубже, а вон выходя, она большим потоком стремитсяИ, разделяясь внутри, дробится гораздо сильнее.Если же кто–нибудь занят каким–либо делом прилежно,Иль отдавалися мы чему–нибудь долгое время,И увлекало наш ум постоянно занятие это,То и во сне представляется нам, что мы делаем то же:Стряпчий тяжбы ведет, составляет условия сделок,Военачальник идет на войну и в сраженья вступает,Кормчий в вечной борьбе пребывает с морскими ветрами,Я — продолжаю свой труд и вещей неуклонно природу,Кажется мне, я ищу и родным языком излагаю.Да и другие дела и искусства как будто бы частоМысли людей, погрузившихся в сон, увлекают обманно.Если подряд много дней с увлечением играми занятБыл кто–нибудь непрерывно, мы видим, что, большею частью,Даже когда прекратилось воздействие зрелищ на чувства,Всё же в уме у него остаются пути, по которымПризраки тех же вещей туда проникают свободно.Так в продолжение дней эти самые призраки реютПеред глазами людей, и они, даже бодрствуя, видятТочно и пляски опять и движения гибкого тела;Пение звонких кифар и говора струн голосистыхЗвук раздается в ушах, и привычных зрителей видно,Сцена открыта опять и пестреет блестящим убранством.Вот до чего велико значение склонностей, вкусов,Как и привычки к тому постоянному делу, которымЗаняты люди, а кроме людей и животные также.Можешь ведь ты наблюдать, в самом деле, как быстрые кони,В сон погрузившись, потеть начинают, дышать учащенно,Будто упорно скача за пальмою первенства в беге,Иль, из ограды летя открытой, стремительно мчатся.Часто охотничьи псы, несмотря на спокойную дрёму,Вдруг или на ноги вскочат, иль громко внезапно залают,Нюхают воздух кругом, беспокойно ноздрями поводят,Будто бы чуют они и по следу рыщут за зверем;Или, во сне увидав уходящего быстро оленя,Гонят его наяву, обманный преследуя призрак,И, лишь очнувшись от сна, прекращают напрасную травлю.Ласковых племя щенят, к хозяйскому дому привыкших,То ощетинится вдруг, то хочет с земли приподняться,Будто бы видят они чужих незнакомые лица.И чем свирепее норов у каждой отдельной породы,Тем и неистовей будет она и во сне непременно.Пестрые птицы летят и трепетом крыльев внезапнымРощ священных покой нарушают ночною порою,Коль в усыплении легком почудится им, что в погонеЯстреб над ними парит и отважно бросается сверху.Также и люди во сне постоянно свершать продолжаютТе же деянья, какие и въяве они совершали:Грады пленяют цари, полоняются сами, воюют,Крик подымая такой, как будто их режут на месте;Многие бьются вразмах, жестоко вопят от мучений,Точно свирепому льву иль пантере даны на съеденье,И оглашают далеко округу стенанием громким.Многие также во сне выдают сокровенные тайныИ выдавали не раз иные свои преступленья.Многим является смерть, а многие будто с высокихГор низвергаются вниз и, будто всей тяжестью телаРухнув, в безумьи со сна не могут опомниться сразуВ страхе: бросает их в жар, и дрожь пробегает по телу.Также и жаждущий пить у ручья себя видит и, жадноРтом приникая к воде, точно всю ее выпить стремится.Мальчики часто во сне, представляя себя иль у ямы,Иль у ночного горшка с приподнятой кверху рубашкой,Весь выпускают запас накопившейся влаги из телаИ покрывала насквозь вавилонские пышные мочат.К тем же, в кого проникать и тревожить их бурную юностьНачало семя, в тот день, лишь во членах оно созревает,Сходятся призраки вдруг, возникая извне и являяОбразы всяческих тел, прекрасных лицом и цветущих.Тут раздражаются в них надутые семенем части,Так что нередко они, совершив как будто, что надо,Вон выпуская струю изобильную, пачкают платье.И возбуждается в нас это семя, как мы указали,Тою порою, когда возмужалое тело окрепло.Вследствие разных причин раздражаются разные вещи:Образом только людским из людей извергается семя.Только лишь выбьется вон и свое оно место оставит,Как, по суставам стремясь и по членам, уходит из тела,В определенных местах накопляясь по жилам, и тотчасТут возбуждает само у людей детородные части.Их раздражает оно и вздувает, рождая желаньеВыбросить семя туда, куда манит их дикая похоть,К телу стремяся тому, что наш ум уязвило любовью.Обыкновенно ведь все упадают на рану, и брызжетКровь в направлении том, откуда удар был получен;И, если близок наш враг, то обрызган он алою влагой.Также поэтому тот, кто поранен стрелою Венеры, —Мальчик ли ранил его, обладающий женственным станом,Женщина ль телом своим, напоенным всесильной любовью, —Тянется прямо туда, откуда он ранен, и страстноЖаждет сойтись и попасть своей влагою в тело из тела,Ибо безмолвная страсть предвещает ему наслажденье.Это Венера для нас; это мы называем Любовью,В сердце отсюда течет сладострастья Венерина влага,Капля за каплей сочась, и холодная следом забота.Ибо, хоть та далеко, кого любишь, — всегда пред тобоюПризрак ее, и в ушах звучит ее сладкое имя.Но убегать надо нам этих призраков, искореняяВсё, что питает любовь, и свой ум направлять на другое,Влаги запас извергать накопившийся в тело любое,А не хранить для любви единственной, нас охватившей,Тем обрекая себя на заботу и верную муку.Ведь не способна зажить застарелая язва, питаясь;День ото дня всё растет и безумье и тяжкое горе,Ежели новыми ты не уймешь свои прежние раны.Если их, свежих еще, не доверишь Венере Доступной,Иль не сумеешь уму иное придать направленье.Вовсе Венеры плодов не лишен, кто любви избегает:Он наслаждается тем, что дается без всяких страданий.Чище услада для тех, кто здоров и владеет собою,Чем для сходящих с ума. Ведь и в самый миг обладаньяСтрасть продолжает кипеть и безвыходно мучит влюбленных:Сами не знают они, что насытить: глаза или руки?Цель вожделений своих сжимают в объятьях и, телуБоль причиняя порой, впиваются в губы зубамиТак, что немеют уста, ибо чистой здесь нету услады;Жало таится внутри, побуждая любовников ранитьТо, что внушает им страсть и откуда родилась их ярость.Но в упоеньи любви утоляет страданья Венера,Примесью нежных утех ослабляя боль от укусов.Ибо надежда живет, что способно то самое тело,Что разжигает огонь, его пламя заставить угаснуть.Опровергает всегда заблуждение это природа.Здесь неизменно одно: чем полнее у нас обладанье,Тем всё сильнее в груди распаляется дикая страстность.Пища ведь или питье проникает во внутренность тела,И раз она занимать способна известное место,То и бывает легко утолить нам и голод и жажду.Но человека лицо и вся его яркая прелестьТела насытить ничем, кроме призраков тонких, не могут,Тщетна надежда на них и нередко уносится ветром.Как постоянно во сне, когда жаждущий хочет напитьсяИ не находит воды, чтоб унять свою жгучую жажду,Ловит он призрак ручья, но напрасны труды и старанья:Даже и в волнах реки он пьет, но напиться не может, —Так и Венера в любви только призраком дразнит влюбленныхНе в состояньи они, созерцая, насытиться телом,Выжать они ничего из нежного тела не могут,Тщетно руками скользя по нему в безнадежных исканьях.И, наконец, уже слившися с ним, посреди наслажденийЮности свежей, когда предвещает им тело восторги,И уж Венеры посев внедряется в женское лоно,Жадно сжимают тела и, сливая слюну со слюною,Дышат друг другу в лицо и кусают уста в поцелуе.Тщетны усилия их: ничего они выжать не могут,Как и пробиться во внутрь и в тело всем телом проникнутьХоть и стремятся порой они этого, видно, добиться:Так вожделенно они застревают в тенётах Венеры, —Млеет их тело тогда, растворяясь в любовной усладе,И, наконец, когда страсть, накопившися в жилах, прорвется,То небольшой перерыв наступает в неистовом пыле.Но возвращается вновь и безумье и ярость всё та же,Лишь начинают опять устремляться к предмету желаний,Средств не умея найти, чтобы справиться с этой напастью:Так их изводит вконец неизвестная скрытая рана.Тратят и силы к тому ж влюбленные в тяжких страданьях,И протекает их жизнь по капризу и воле другого;Всё достояние их в вавилонские ткани уходит,Долг в небреженьи лежит, и расшатано доброе имя.На умащенных ногах сикионская обувь сверкает,Блещут в оправе златой изумруды с зеленым отливом,Треплется платье у них голубое, подобное волнам,И постоянно оно пропитано потом Венеры.Всё состоянье отцов, нажитое честно, на лентыИли на митры идет и заморские ценные ткани.Пышно убранство пиров с роскошными яствами, игрыВечно у них и вино, благовонья, венки и гирлянды.Тщетно! Из самых глубин наслаждений исходит при этомГорькое что–то, что их среди самых цветов донимает,Иль потому, что грызет сознанье того, что проводятПраздно они свою жизнь и погрязли в нечистом болоте,Иль оттого, что намек двусмысленный, брошенный «ею»,В страстное сердце впился и пламенем в нем разгорелся,Или же кажется им, что слишком стреляет глазами,Иль загляделась «она» на другого и, видно, смеется.Эти же беды в любви настоящей и самой счастливойТакже встречаются нам; а те, что ты можешь заметить,Даже закрывши глаза, в любви безнадежной, несчастной,Неисчислимы. Итак, заранее лучше держатьсяНастороже, как уж я указал, и не быть обольщенным,Ибо избегнуть тенет любовных и в сеть не попастьсяЛегче гораздо, чем, там очутившись, обратно на волюВыйти, порвавши узлы, сплетенные крепко Венерой.Но, и запутавшись в них, ты всё–таки мог бы избегнутьЗла, если сам ты себе поперек не стоял бы дороги,Не замечая совсем пороков души или телаИ недостатков у той, которой желаешь и жаждешь.Так большинство поступает людей в ослеплении страстью,Видя достоинства там, где их вовсе у женщины нету;Так что дурная собой и порочная часто предметомСлужит любовных утех, благоденствуя в высшем почете.Часто смеются одни над другими, внушая ВенерыМилость снискать, коль они угнетаемы страстью позорной,Не замечая своих, несчастные, больших напастей.Черная кажется им «медуницей», грязнуха — «простушкой».Коль сероглаза она, то — «Паллада сама», а худая —«Козочка». Карлица то — «грациозная крошечка», «искра»;Дылду они назовут «величавой», «достоинства полной»;«Мило щебечет» заика для них, а немая — «стыдлива»;Та, что несносно трещит беспрестанно, — «огонь настоящий»;«Неги изящной полна» тщедушная им и больная;Самая «сладость» для них, что кашляет в смертной чахотке;Туша грудастая им — «Церера, кормящая Вакха»;Если курноса — «Силена», губаста — «лобзания сладость».Долго не кончить бы мне, приводя в этом роде примеры.Но, даже будь у нее лицо как угодно прекрасно,Пусть и всё тело ее обаянием дышит Венеры,Ведь и другие же есть: без нее–то ведь жили мы раньше;Всё, что дурные собой, она делает так же, мы знаем,И отравляет себя, несчастная, запахом скверным,Так что служанки бегут от нее и украдкой смеются.Но недопущенный всё ж в слезах постоянно любовникЕй на порог и цветы и гирлянды кладет, майораномМажет он гордый косяк и двери, несчастный, целует.Но лишь впустили б его и пахнуло бы чем–то, как тотчасСтал бы предлогов искать благовидных к уходу, и долгоВ сердце таимая им осеклась бы слезная просьба;Стал бы себя упрекать он в глупости, видя, что большеКачеств он «ей» приписал, чем то допустимо для смертной.Это для наших Венер не тайна: с тем большим стараньемСторону жизни они закулисную прячут от взоровТех, кого удержать им хочется в сети любовной.Тщетно: постигнуть легко это можешь и вывесть наружуВсе их секреты и все смехотворные их ухищренья,Или, с другой стороны, коль «она» и кротка и не вздорна,Можешь сквозь пальцы взглянуть ты на слабости эти людские.Кроме того, не всегда притворною дышит любовьюЖенщина, телом своим сливаясь с телом мужчиныИ поцелуем взасос увлажненные губы впивая.Часто она от души это делает в жажде взаимныхЛаск, возбуждая его к состязанью на поле любовном.И не могли бы никак ни скотина, ни звери, ни птицы,Ни кобылицы самцам отдаваться в том случае, еслиНе полыхала бы в них неуемно природная похотьИ не влекла бы она вожделенно к Венере стремиться.Да и не видишь ли ты, как те, что утехой друг с другомСцеплены, часто от мук изнывают в оковах взаимных?На перекрестках дорог нередко, стремясь разлучиться,В разные стороны псы, из сил выбиваяся, тянут,Крепко, однако, они застревают в тенётах Венеры!И никогда б не пошли на это они, коль не знали бРадости общих утех, что в обман и оковы ввергают.Так что опять повторю я: утехи любви обоюдны.Если в смешеньи семян случится, что женская силаВерх над мужскою возьмет и ее одолеет внезапно,С матерью схожих детей породит материнское семя,Семя отцово — с отцом. А те, что походят, как видно,И на отца и на мать и черты проявляют обоих,Эти от плоти отца и от матери крови родятся,Если Венеры стрелой семена возбужденные в телеВместе столкнутся, одним обоюдным гонимые пылом,И ни одно победить не сможет, ни быть побежденным.Может случаться и так, что дети порою бываютС дедами схожи лицом и на прадедов часто походят.Ибо нередко отцы в своем собственном теле скрываютМножество первоначал в смешении многообразном,Из роду в род от отцов к отцам по наследству идущих;Так производит детей жеребьевкой Венера, и предковВолосы, голос, лицо возрождает она у потомков.Ибо ведь это всегда из семян возникает известных,Так же, как лица у нас и тела, да и все наши члены.Дальше: как женщин рождать способно отцовское семя,Так материнская плоть — произвесть и мужское потомство.Ибо зависят всегда от двоякого семени дети,И на того из двоих родителей больше походитВсё, что родится, кому обязано больше; и видно,Отпрыск ли это мужской или женское то порожденье.И не по воле богов от иного посев плодотворныйОтнят, чтоб он никогда от любезных детей не услышалИмя отца и навек в любви оставался бесплодным.Многие думают так и, скорбя, обагряют обильнойКровью они алтари и дарами святилища полнят,Чтобы могли понести от обильного семени жены.Тщетно, однако, богам и оракулам их докучают:Ибо бесплодны они оттого, что иль слишком густоеСемя у них, иль оно чрезмерно текуче и жидко.Жидкое (так как прильнуть к надлежащему месту не может)Тотчас стекает назад и уходит, плода не зачавши;Семя же гуще, из них извергаяся сплоченным больше,Чем надлежит, иль лететь не способно достаточно быстро,Иль равномерно туда, куда нужно, проникнуть не может,Или, проникнув, с трудом мешается с семенем женским.Ибо зависит в любви от гармонии, видимо, много.Этот скорее одну отягчает, а та от другогоМожет скорей понести и беременной сделаться легче.Многие жены, дотоль неплодными бывши во многихБраках, нашли, наконец, однако, мужей, от которыхБыли способны зачать и потомством от них насладиться.Также нередко и те, у кого плодовитые женыВсё ж не рожали детей, подходящих супруг находилиИ свою старость детьми могли, наконец, обеспечить.Крайне существенно тут, при смешеньи семян обоюдном,Чтоб в сочетанье они плодотворное вместе сливались:Жидкое семя — с густым, густое же — с семенем жидким.Также существенно то, какой мы питаемся пищей,Ибо от пищи одной семена в нашем теле густеют,Наоборот, от другой становятся жиже и чахнут.Также и способ, каким предаются любовным утехам,Очень существен, затем, что считается часто, что женыМогут удобней зачать по способу четвероногих,Или зверей, потому что тогда достигают до нужныхМест семена, коль опущена грудь и приподняты чресла.И в сладострастных отнюдь не нуждаются жены движеньях.Женщины сами себе зачинать не дают и мешают,Если на похоть мужчин отвечают движением бедерИ вызывают у них из расслабленных тел истеченье.Этим сбивают они борозду с надлежащей дорогиПлуга и семени ток отводят от нужного места.Эти движенья всегда преднамеренно делают девки,Чтоб не беременеть им и на сносе не быть постоянно.И утончённей дарить мужчинам любовные ласки, —То, что для наших супруг, очевидно, нисколько не нужно.Да и не воля богов, не Венерины стрелы причинойСлужат того, что порой и дурнушка бывает любима.Ибо порою ее поведенье, приветливость нраваИ чистоплотность ведут к тому, что легко приучаетЖенщина эта тебя проводить твою жизнь с нею вместе.И, в завершенье всего, привычка любовь вызывает.Ибо всё то, что хотя и легко, но упорно долбится,Всё ж уступает всегда и, в конце концов, подается.Разве не видишь того, как, падая, капля за каплей,Точит каменья вода и насквозь, наконец, пробивает?