Страница 68 из 76
— Иди, иди, Серёжа, прошу тебя…
От порога он улыбнулся ей, стараясь подбодрить, весело подмигнул — она глядела на него пустыми, без всякого выражения глазами, машинально прижимая к груди кулачок с деньгами.
По пути на новый свой участок он оказался снова возле арки с решётчатым верхом, перед входом во двор, где жила Екатерина Викентьевна со старухой матерью и девочкой, которым он обещал заделать дыру в полу. Он приостановился, подумав, что, может быть, взять да прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, вернуться в столярку, напилить пять досочек, сбить их поперечинами, захватить гвоздей, молоток и в час всё закончить, освободиться от долга, но, вспомнив, что опять надо будет разговаривать с Ириной, мучить её, отказался от этой затеи, решив сколотить крышку на том, новом участке.
Вечером Сергей и Надюха взялись клеить обои в профессорской спальне. Работали чётко, слаженно: Сергей на стремянке выравнивал верх, Надюха снизу следила за ровностью линий, совпадением рисунка. Обои были нарезаны, обтирочных тряпок было вдоволь, и за два часа спальня была готова.
Сергей в уме, пока клеили, прикидывал кубы, метры, множил, складывал и как ни проверял, а получалось не меньше четырёх сотен. Страшной была эта сумма, но и заманчивой — пусть сам профессор возьмёт счёты и проверит всё до копеечки. Премию обещал, ну это бог с ним, на его усмотрение, а он, Сергей, напоминать не будет, своё законное получить бы… Итак, за вычетом аванса ожидался расчёт у профессора в две сотни рублей, следовательно, на двадцать седьмое мая общий итог будет — одна тысяча девятьсот пятьдесят. Недостающие пятьсот пятьдесят Сергей предполагал раздобыть через начальство: попросить отпускные — сотни три на двоих, а уж двести-то рублей он вырвет у Магды, как бы она ни крутила хвостом…
Вечер двадцать шестого мая у Сергея ушёл на докраску дверей и окон. Надюха, чтобы не дышать краской, не приходила совсем — сразу после работы уехала в садик за Оленькой, впервые за много дней взяла её домой.
Наконец наступил день расчёта, двадцать седьмое мая. Работы оставалось на час, на два — покрасить полки в кладовках, кое-где подправить панели да оклеить прихожую финскими обоями, если они появились.
— Вы один? — спросила Христина Афанасьевна вместо приветствия и, пригласив его жестом внутрь квартиры, торопливо ушла.
Он прошёлся по коридору, потрогал ногтем сохнущую краску, погладил обои в маленькой комнате, куда уже были перенесены стол и кресло Александра. Заглянул в кабинет. Кругом никого: ни Павлика, ни Натальи, ни Александра. И сама Христина Афанасьевна куда-то исчезла — необычайно тихо, пусто в квартире. Сергей вернулся в кухню, присел на стул возле холодильника. Из неплотно закрытого крана капала вода, на плите кипел чайник. Странно, очень странно нынче у профессора. Ему бросился в глаза беспорядок на кухонных тумбах: груда грязной посуды, миски с водой, мясорубка с крупинками засохшего мяса, недопитый чай, соковыжималка, открытые банки с вареньем, какие-то коробочки, лекарства, тут же, среди горчичников и скомканных газет, резиновая грелка. Как будто кто-то впопыхах делал разом двадцать дел: готовил пищу, искал лекарства, давил ягоды, крутил мясо и, между всем этим, ставил кому-то горчичники. Сергей вышел в прихожую, проверил, достаточно ли натянулись газеты. Да, газеты натянулись хорошо, можно было накатывать обои.
— Серёжа!
Ага, вот наконец и хозяйка. Сергей вернулся в кухню. Христина Афанасьевна разбирала завалы на столах, раскладывала по коробочкам лекарства и то и дело тяжко вздыхала, притрагиваясь пальцами к краешку рта и к вискам. Вид у неё был утомлённый.
— Вот видите, Серёжа, как бывает. Вчера поздно вечером возвратился Андрей Леонидович. Так все радовались, а ночью плохо, сердечный приступ, "скорую" вызывали. Утром — опять. Врач строго-настрого велел лежать, не двигаться, никаких волнений. Видите, как…
Она стояла перед ним, маленькая, щупленькая, с тревожными, как бы потухшими глазами, со сморщенным, опавшим лицом.
— Сердце? — нелепо от внезапной растерянности спросил Сергей.
Она кивнула и, задумавшись, долго смотрела перед собой горестным, застывшим взглядом. И вдруг встрепенулась, взмахнула, как Наталья, руками.
— Серёжа, вы уж нас не браните, но обоев в прихожую всё ещё нет. Да, честно говоря, сегодня и как-то не до них. Может быть, нам рассчитаться, а обои как-нибудь позднее?
Вошёл Александр, быстрым твёрдым взглядом окинул Сергея, протянул руку, пожал, как всегда, энергично и крепко.
— Саша, — повернулась к нему Христина Афанасьевна, — я вот говорю Серёже, может быть, рассчитаться сегодня, а прихожую — попозднее, когда принесут обои?
Александр приподнял брови.
— Хорошо, — наконец согласился он и, крутнувшись на каблуках, вышел из кухни.
Христина Афанасьевна, поджав губы, с недоумением и горечью посмотрела ему вслед.
— Ничего, Серёжа, сейчас, — сказала она.
Александр пришёл с большим бумажником из тиснёной кожи, листками серой бумаги и ручкой. Небрежно сдвинув с края стола посуду, разложил листки и бумажник.
Сергей думал, что они сядут сейчас рядом, возьмут карандаши, тихо-мирно, по-любовному распишут работу и на глазок, с прикидкой определят деньги. Но только глянув на серый рулон в руках Александра, Сергей понял, что всё будет не так. На нескольких листках печатным, машинным шрифтом аккуратно были высчитаны все помещения, каждое помещение — на отдельном листке. Метраж стен, потолков, вид работы, госрасценки, нормы времени, качество, сумма.
Сергей тупо глядел в ровные, красивые ряды чисел и ничего не понимал. "Видишь? Видишь?" — повторял Александр, тыча то в одну строчку, то в другую. Подспудно, неосознанно Сергей принял внезапное решение: не проверять, не торговаться, не пересчитывать — взять, сколько даст, и сразу, не мешкая, уйти. Уйти и забыть. Обои в прихожей пусть клеит сам расчётчик…
— Ну, ну, сумму давай, — морщась, с нетерпением сказал Сергей.
Александр развернул последний листок — двести девяносто семь рублей шестьдесят три копейки. И под суммой отпечатано крупными буквами: "Кислицын", "Метёлкин". "Вот тебе и по науке!" — ошарашенно подумал Сергей. Ну уж никак не меньше четырёхсот ждал он, а тут… Его даже замутило от едкого, небывалого чувства жалости к себе. Что же это? Неужели не понятно им, какую бешеную работу провернули они с Надюхой? Как пластались тут, таскали старинную гробовую мебель, вытаскивали мешками мусор, лампочки протирали! Работали не за страх — за совесть! И вот тебе расчёт: за вычетом аванса — девяносто семь рублей шестьдесят три копейки…
Александр спокойно, невозмутимо отсчитывал деньги: стопочку пятёрок, стопочку троек, несколько рублевок и шестьдесят три копейки. Вот тебе! На машине! По науке!
— Пересчитай, — сказал Александр, — и распишись.
Сергей сгрёб деньги, не глядя сунул в карман, пошёл в ванную за инструментом. Хотел было не переодеваться, идти как есть, в робе, лишь бы скорее с глаз долой, но подумал — а с какой стати! Мало для них сделал, чтобы лишать себя права по-человечески переодеться в ванной, отделанной собственными руками? Нет уж, пусть-ка потерпят, пока не приведёт себя в порядок. По весеннему светлому Ленинграду идти, а не по тьму какой-нибудь таракани.
Он закрылся в ванной, не торопясь, основательно помылся до пояса под душем, вытерся первым попавшимся полотенцем — ничего, не заразятся! — и так же неторопливо переоделся. Робу свернул аккуратным свёртком, привязал к чемоданчику с инструментом. Вышел причёсанный, приглаженный, со стиснутыми зубами и невидящим взглядом.
Уже в прихожей его настиг тихий оклик Христины Афанасьевны. Она торопливо ковыляла за ним, морщась от боли.
— Серёжа, Серёженька, постойте, не угнаться за вами. С ногой что-то, видно нервное. Серёжа, голубчик, зайдите через денёк-другой, Андрей Леонидович сейчас не может принять вас, тяжко ему. Заходите, ладно?