Страница 52 из 76
— Воспитываем мало, — веско сказал Кондратий Васильевич и указал пальцем на Сергея: — Вон их. Мы-то ещё помним кое-что, а им вообще трын-трава. Что они знают, зачем живут? Жизнь-то не просто так должна мелькать. В борьбе! А за что они борются? Рубликов побольше не упустить. Вот и вся борьба. Нам-то выпала война, да и до войны — не дай бог кому такое пожелать. А они — как сыр в шоколаде. Не жизнь, а малина. Всё есть, а ещё недовольны, ворчат.
— Напрасно ты на них, Кондратий, — заступился Поликарпов. — У нас свои плюсы и минусы, у них — свои. Ребята хорошие нынче, грамотные, не то что мы. Потребности растут — разве это плохо?
Видно, устали и хозяева и гости. Разговор сник, плёлся еле-еле. Иван Григорьевич спрятал свой баян. Бондаренки чинно поблагодарили, встали из-за стола. За ними потянулись и остальные гости.
В передней, пожимая руки, обнимаясь и целуясь, договорились собраться так же дружно девятого мая и махнуть на машине Васьки Бабурина куда-нибудь на Красавицу — есть такое озеро на Карельском перешейке — или в лес на солнечную полянку: отметить День Победы.
— А насчёт дачи так, — уже от двери сказал Бабурин, — держи наготове, позвоню, съездим посмотрим, потолкуем. Ну, там, может, бутылочку-другую коньячка поставишь для подмазки. Сам понимаешь, шубу шить — не шапку шить. Короче, будет дача!
Когда гости ушли и Надюха с матерью стали мыть на кухне посуду, затеялся разговор о квартире. Надюха осторожно повела к тому, чтобы выговорить у отца денег б долг хотя бы до осени, но Кондратий Васильевич, разом протрезвев, ответил твёрдым отказом — сам будет занимать, вот-вот дача приспеет, слышали, что Бабурин говорил, а он фронтовой дружок всё же, не подведёт, Мать, поджав губы, помалкивала.
Тихо, молча, женщины домыли посуду, прибрали в комнате, в которой веселились. На Сергея вдруг навалилась тоска, он нехотя поиграл с дочерью, покачал на ноге, покатал на загривке — ещё больше расстроился, оттого что дочка, такая забавная и ласковая, должна оставаться тут, у бабки с дедом.
Домой приехали усталые, грустные, включили телевизор — праздничный концерт из Колонного зала Дома Союзов. Надюха посидела-посидела, пошла мыться. Сергей смотрел без интереса, зевал. Нет-нет, да и вспоминались пестрящая шахматка пола, выскобленная до желтизны скамья, белое личико Ирины… Теперь он втайне был рад, что ничего между ними не произошло, что вовремя явились те трое, но как ни старался убедить себя в том, что всё это мура, случайный, пустяковый "эпизод", а остренькое, колкое чувство тревоги не проходило. Как бы первая искра проскочила между ними, и он уже не сможет, как прежде, проходить, не замечая Ирины, а будет вроде чем-то обязан ей… Он выключил телевизор и, не дожидаясь, пока Надюха выйдет из ванной, завалился спать.
Второго мая снова резко похолодало, пошёл дождь. С запада, со стороны Финского залива, дул порывистый ветер, дождь разбивало в пыль, крутило белёсыми смерчами по пустынным улицам, швыряло в разверстые пасти подземных переходов. На зданиях бились, трепыхались мокрые флаги. Лампочки иллюминации болтало над улицами на поперечных растяжках, горели не выключенные с ночи фонари.
В метро было пусто, гулко, ветрено. С нарастающим лязгом примчался поезд из центра города, вышло несколько человек.
В вагоне Сергей раскрыл брошюру Энгельса и напал с первых строк: "Труд — источник всякого богатства…" Ему снова представились коралловые деревья на дне океана и по ветвям — белые кошки с голубыми глазами. Хоть и забавно про этих белых кошек, но, конечно же, во всём этом есть большой смысл… Или вот: собака и лошадь, живущие рядом с человеком, иной раз испытывают как бы досаду, оттого что не могут говорить, — это очень верно подмечено Энгельсом. Сергей и сам частенько видел, как их пёс Карьер переживает, повизгивает, зли гея, так бы, кажется, и закричал: "Чего плетёшься? Там такие запахи!"
На станции "Технологический институт" Сергей и Надюха перешли с платформы на платформу, пересели на Кировско-Выборгскую линию, и Сергей снова углубился в чтение.
Каждую фразу приходилось читать и перечитывать, прежде чем смысл её доходил до него. Всё, казалось бы, просто, все слова понятные, а вместе никак не укладывались в голове. Вот, например, о чём это: "Животные, как уже было вскользь упомянуто, тоже изменяют своей деятельностью внешнюю природу, хотя и не в такой степени, как человек, и эти совершаемые ими изменения окружающей их среды оказывают, как мы видели, обратное воздействие на их виновников, вызывая в них в свою очередь определённые изменения"? Животные изменяют природу, и эти изменения природы влияют на них самих? Так, что ли?
Приходилось продираться от фразы к фразе, от страницы к странице. То, что было непонятно сразу при чтении, становилось ясным позднее. Тот же самый планомерный образ действий, который никак не схватывался с ходу, вдруг стал ясным и понятным, когда он дошёл до английской псовой охоты на лисиц. Особенно удивило место, где сказано про человеческий зародыш. Поразило и то, как ещё в прошлом веке Энгельс писал про власть над природой. Дескать, мы её покоряем, вроде бы над ней властвуем, но не надо обольщаться, природа нам мстит за наше тупоумное хозяйничание и головотяпство. И надо ой как далеко смотреть, чтобы не напахать на голову потомков, как было в Месопотамии, Греции, Малой Азии и на Кубе, где испанские плантаторы выжигали ценнейшие леса и в золе снимали один-два урожая с кофейных деревьев. Последнюю страницу он дочитал уже на улице, по дороге от метро до профессорского дома. Надюха вела его под руку, терпеливо молчала.
У Кислицыных дома оказались только Христина Афанасьевна и Александр. Андрей Леонидович с Павликом и Натальей уехали в Зеленогорск, на дачу, которую снимали ежегодно у одних и тех же хозяев.
Сергей сразу же прошёл на кухню: хотелось проверить плитку — схватилась ли, держится, не отвалилась ли где. Всё было в порядке, стенка получалась как игрушечка. Если и остальная плитка ляжет так же ровно, стенку можно хоть на выставку. Он быстро переоделся и принялся замешивать раствор. Надюха взялась за кисть — белить маленькую комнату.
К обеду стенка на кухне была закончена. Сергей затёр швы цементом, вытер плитку влажной тряпкой и объявил Христине Афанасьевне, что можно вешать шкафчики, придвигать столы. Был вызван Александр, и они вдвоём с Сергеем быстро развесили и расставили всё по местам. У предусмотрительного Сергея нашлись в чемоданчике и газовые ключи, и пакля, и водостойкая краска, в полчаса подсоединил он горячую и холодную воду к мойке и газ к плите. Надюха бережно, аккуратно побелила потолок. Кухня преобразилась буквально на глазах. Белым сплошным рядом, встык выстроились пластиковые столы, мойка, тумбы. Поверху нависли белые шкафы и воздухоочиститель. Газовая плита замкнула ряд столов с одной стороны, с другой — белой округлой глыбиной встал холодильник "ЗИЛ". Поле с голубыми цветочками раскинулось во всю стену в глубине между столами и шкафами. Христина Афанасьевна цокала языком и ахала от восторга. Сергей и Надюха переглядывались и улыбались друг другу.
Христина Афанасьевна пригласила их обедать. Отказываться и на этот раз было бы нелепо — не бежать же, в самом деле, в столовую, терять время, когда хозяйка специально для них приготовила обед. В щедром угощении этом, впервые принимаемом им не как гостем, а как работником, Сергей ощущал нечто унизительное и потому ел не так, как обычно съедал свои обеды в столовой или дома: быстро, не заботясь, как это выглядит со стороны, — а неторопливо, чинно, пользуясь вилкой и ножиком. Надюха тоже держалась скованно за столом, жеманно откусывала маленькие кусочки, делая вид, будто совсем не голодна, хотя Сергей-то знал, как она уминает после работы — любой замухрышка, лишённый аппетита, и тот захочет есть, глядя на то, как ест она. Христина Афанасьевна, чтобы не смущать их своим присутствием, ушла из кухни, где они обедали, и дело сразу пошло веселее. Сергей и Надюха перемигнулись и быстренько прикончили всё, что было выставлено доброхотной хозяйкой: наваристый борщ, жаркое с картошкой, компот, по огромному куску праздничного торта.